Чуб бросила всего около пятидесяти «гранат», и она же убедила неофитку Акнир: больше сотни им не понадобится. В свое время ей хватило всего одного узелка с Присухой, рассыпавшейся в кармане ее шубы, чтобы десятки влюбленных водителей неслись за ней по киевской трассе… По правде говоря, сейчас ее беспокоило другое: «всего пятьдесят» могло быть слишком много. Смогут ли влюбленные оправиться от такой дозы безумной любви?
– Боже, Царя храни, – гимн воскрес. Три сотни коленопреклоненных человек запели:
«Вот и все», – сказала себе Даша Чуб.
Случившееся заняло не дольше пятнадцати минут. Она оглянулась. Демонстративно грозя им пистолетами, Акнир вела к самолету семерых людей: мужчину и женщину, четырех девушек и мальчика-подростка, прижимающего к груди спаниеля. Теперь все окна царского поезда были расшторены, во всех виднелись испуганные лица.
Даша поморщилась:
«Я могла бы сделать это все и одна»
Она вполне могла бы обезвредить охрану, потом вывести из первого поезда Семью – куда б они делись, немного подождали б и все. И Акнир была с ней совершенно согласна:
«Похитить Семью ты можешь и без меня. Но только я могу попасть туда, куда мы их повезем. А раз уж мы все равно летим вместе, разумнее играть в четыре руки. Я задержу их в поезде, пока ты не закончишь. А то еще попадут под случайную пулю.»
– Царь, царь-батюшка!
– Это же царь!!! – взвыл хор с такой неистовой страстью, что от неожиданности Чуб схватилась за уши.
Мужчина остановился.
– Прости нас, батюшка… Прости глупых, убогих… – присушенные протягивали к нему руки в мольбе.
– По что ж мы тебя…
– Одари нас прощением!
– Не дай погибнуть душе православной…
– Бес, бес проклятый попутал…
– Дай умереть за тебя…
Солдаты ползли к нему на коленях, бились головами о землю, их крики перетекали в рыдания.
Грузная, полная дама схватила мужчину за руку, но он мягко отстранил ее, пошел к ним.
– Остановитесь, остановитесь! Нам нужно спешить! – Акнир побежала за царем, попыталась вцепиться в его рукав.
Николай ІІ смерил ее коротким взглядом. Даша не могла расслышать, что он сказал, но юная ведьма растерянно замерла на месте.
А Даша занервничала. Не оттого, что им нужно было спешить, Акнир дергалась зря, торопиться особенно незачем: их хватятся только тогда, когда поезд не доедет до назначенной станции.
Но к Чуб приближался экс-царь…
«Как я выгляжу?»
Даша быстро нащупала улыбку под марлевой повязкой, содрала ее и озарила приближение императора лучезарным оскалом.
– Здравствуйте, Ваше Величество. Я – Изида… Помните, на воздушных соревнованиях в Санкт-Петербурге мы…
– Царь, царь-батюшка, помилосердствуй, прости нас! – взвыла охрана.
Царь прошел мимо Даши, не заметив ее.
– Я прощаю вас, – громко сказал он. Его глаза блестели от слез.
И внезапно Даша увидела, что это вовсе не царь, а ангел божий, сошедший с небес.
Глава одиннадцатая, в которой женщин обвиняют во всех смертных грехах
– Мать моя, что ж вы так долго?.. Мария Владимировна, умоляю, идемте быстрей! – быстро скользнув по Кате, как по чему-то неважному, Акнир вцепилась взглядом в Машу.
Катерина Михайловна не обиделась – обида давно находилась за пределами ее самосознания. Обижаются те, кто не способен сложить себе цену и ждет оценки от других, и болезненно вздрагивает от того, что в глазах другого их стоимость невелика. А госпожа Дображанская точно знала себе цену, как и цену переменчивых настроений Акнир, а оттого отреагировала не на адресованную ей пустоту, а сугубо на явную и подозрительную перемену в отношении Маши.
Из одного того, что лжеотрок нежданно удостоилась имени отчества, было понятно – случилось нечто ужасное.
Но непонятного пока было больше… Взять хоть пейзаж, на фоне которого разыгралась вся эта сцена!
Взятая внаем неприметная коляска г-жи Дображанской и тряская двуосная повозка Отрока Пустынского, управляемая худосочным монахом в безликом куколе, стояли посреди бесконечного, скованного бесснежным морозом, бескрайне-черного поля, разлегшегося далеко за пределами Киева (и дабы добраться сюда, в указанное ведьмою место, Катерине Михайловне, вынужденной занять место кучера, понадобилось четыре часа, немало терпения и Митин компас в придачу). А, умоляя Машу идти побыстрее, ожидавшая их в центре совершенно пустого пространства, озябшая, пританцовывавшая от нетерпенья Акнир показывала ладонью куда-то в небо.
– Похищение не удалось? – осведомилась Катерина Михайловна.
– Как оно могло не удаться!.. – упрятанная в пуховый платок и тулуп ведьма нервозно извлекла из обширного кармана новый учебник и сунула Кате. – На, почитай. Рассказывать времени нет. Тут все в подробностях. Историки привирают, конечно, но они всегда это делают. А в целом, все правда. Беда у нас, Маша…
Быстро размяв окоченевшие пальцы, девчонка сотворила щелчок и…
Бескрайнее поле стало лесом. Серую весеннюю мглу сменило ослепительно-солнечное лето, бездорожье – ровный серый асфальт. Небо перекрыли высокие, в два человеческих роста ворота, с дистанционным управлением. Два дореволюционных экипажа остались в Прошлом – рядом на солнце сверкал новенький черный «ягуар».
– Мы в ХХІ веке? – сердце Дображанской забилось (она и забыла, что оставшись Киевицами, Трое по-прежнему могут перемещаться во времени, и воспоминание сразу посулило множество прекрасных возможностей).
– Разве можно придумать более надежное место, чтобы припрятать царскую семью? – бросила ведьма.
Ворота бесшумно открылись, приглашая их в «там»… Акнир повела гостей по ухоженной дорожке, обрамленной высокими горделивыми розами. Впереди путников ждал небольшой особняк. Безмолвный монах шел за Машей с отрешенным видом телохранителя-тени, но присутствие постороннего не затронуло Катины мысли – лжеотрок обладала безграничным кредитом доверия с ее стороны. В отличье от многоликой, переменчивой ведьмы Акнир.
– Что это за дом? – поинтересовалась Дображанская, снимая на ходу перчатки и шубу.
– Дом моей матери. Наш дом. Слепым сюда вход заказан.
– Еще один Провал?
Акнир промолчала: то ли пропустила вопрос мимо ушей, то ли сочла его риторическим.
Парадный вход приближающегося «дома матери» оплетали лепные изображенья двух пышнобедрых и длинноволосых див, изогнувшихся в характерных для нового стиля эротических позах.
– Модерн, – со знанием дела сказала хозяйка «жемчужины» киевского Модерна – Дома с Химерами.
– Что же еще?.. – в одночасье ответили ведьма и Отрок.
Обе сказали это как нечто само собой разумеющееся, а сказав, обменялись короткими взглядами посвященных, выпытывающих степень посвященья друг друга.
Их взгляды заинтересовали Катю куда больше неразъясненной беды, ставшейся под час похищения.
Принявший посетителей круглый холл походил на вестибюль Катиного химерного дома с извивающимся зеленым осьминогом на потолке и настенными росписями глубокого синего цвета, изображавшими морское дно с затонувшими, мертвыми кораблями.
Здешние стены запечатлели чудесный сад: ирисы, лилии, калы, орхидеи и розы… С потолка свисала разноцветная люстра с плафонами в виде тех же цветов. Их нарочито прекрасные, неестественно вытянутые лепестки напоминали хищные щупальца.
Из Машиных записей Катя знала: все эти цветы используются в ведьмацких отварах. Это, наверное, и объединило их…
«Колдовской сад, – Катерина бросила песцовую шубу на столик под вешалкой. – Недурственный образчик Модерна», – надменно признала владелица киевской «жемчужины».
С тех пор, как Екатерина Михайловна переселилась в легендарный дом Городецкого, Модерн стал ее излюбленным стилем. Но, как оказалось, не только ее…
Дверь с витражными стеклами вывела на парадную лестницу.
«Рябушинский бы сдох…» – подумала Катя.
Токмо в минуты наибольшего волнения г-жа Дображанская переходила на полузабытый ею неизящный язык, а в эту минуту она как никто понимала гипотетические чувства банкира. Четыре года тому Катерина Михайловна приложила немало сил, чтоб получить приглашение в московский особняк Рябушинского и лично взглянуть на знаменитую парадную лестницу… Лишенные каких-либо прямых линий, ее перила стекали по мраморным ступенькам, как морская волна, по волшебству обращенная в камень. У подножия лестницы волна вставала на дыбы, и на гребне ее сиял причудливый фонарь в форме хищной ассиметричной медузы. Внутренняя отделка дома московского миллионщика на Малой Никитской улице считалась непревзойденной вершиной, «алмазом» русского Модерна. Но, порожденная фантазией первого владельца Химер, «жемчужина» Киева и белоснежная колдовская лестница, увешанная телами мертвых животных и птиц, могла поспорить с «алмазом», а то и выиграть спор!.. Однако ныне обладателям двух бесценных «камней» оставалось лишь окочуриться от зависти разом.
Катерина застыла, потрясенная представшей грезой. Свет не видывал творенья прекрасней! Женские тела, нежащиеся в объятиях друг друга, потягивающиеся, изгибающиеся в томных и страстных, неприлично естественных позах, сплетались в единый узор перил. Редкий оттенок мрамора, розовато-телесный, передавал всю трепетность человеческой кожи: мраморные прожилки на внутренних сгибах локтей и точеных женских шейках казались реальными венами, проглядывающими сквозь нежную плоть… И не одна мужская рука наверняка потянулась бы к ней, вдруг уверовав, что под гладкими холодными телами бежит живая теплая кровь.
Лестница поражала не столько красотой, сколько кричащей, вопиющею чувственностью – эротическим шоком, точно кто-то сознательно, скрупулезно собрал в позах, изгибах, движеньях, взглядах каменных див все вечные женские уловки, ловушки, капканы, разящие мужчин наповал.
– Я не специально, – сказала Акнир, обращаясь к лжеотроку. – Просто второго такого надежного места на свете нет.
– И все-таки… – строго ответила Маша.
Судя по всему эти двое отменно понимали друг друга.
На верхней площадке женственные перила завершались фонарями – две греховно прекрасные девы протягивали длинные цветки кувшинок в сторону высеченной на противоположной стене обнаженной полногрудой и широкобедрой богини в головном уборе из двух рогов.
Миновав ее, процессия свернула направо, в оранжерею с множеством растений в горшках и кадках. Высокие стены были увиты буйным плющом.
– Тут подождешь, – наказала Маша монаху.
Инок покорно опустился в модерновое кресло – с вероломной изгибистостью плюща его линии: ножки, поручни, спинка – стекались к сидящему, точно намеревались, улучив подходящий момент, вцепиться в него.
«…как вода дробит камень, как немощный плющ губит могучее древо, так и простые слова мои погубят великого, погубят могучего…» – выкинула память Кати строку из заклятья.
Женщины двинулись дальше. Взгляд Дображанской невольно выхватывал яркие детали… Лампу с бронзовой ножкой в виде скрутившегося в неестественный, прельстительно изысканный узел стебля кувшинки.
«Отвар № 7. Скрутите стебель болотной кувшинки в узел покорности…»
Вазу из бисквитного фарфора: три наяды, с хищными женскими лицами, летели на гребне волны.
«Заря морская Анастасия, заря морская Акулина, заря морская Анна …»
Статуэтку из многослойного стекла с аппликацией, стоящую на высокой жардиньерке: зеленоватая человеческая рука – вытянутые пальцы, ладонь и запястье – облепила нехорошая слизь, рыжеватая, буроватая… Рука утопленника!
«Возьмите руку утопленника… – у Екатерины Михайловны застучало в висках. – Это тоже было, в каком-то из зелий!»
Озарение было рядом, стучало в виски, просило впустить его…
Но его спугнула юная ведьма.
– Здесь, – натужно сказала Акнир, останавливаясь у отмеченной жардиньеркой двери. – Только тихо. – Она осторожно отворила одну из створок.
И череда Катиных модерновых ассоциаций достигла кульминации.
* * *Комната, которая могла бы служить матери и бабке Акнир уборной, а могла служить и иным, тайным, целям, вся была устремлена к огромадному зеркалу, занимавшему целую стену.
«Омут», – подумала Катя.
Большое голубоватое стекло обрамляла чудесная лепнина: крупные водяные лилии, перламутрово-белые, желтые, розовые цветы и ядовито-зеленые листья на фоне цвета болотной ряски.
В отличие от помпезного бело-золотого барокко, стиль Модерн обожал обряжаться в природные цвета и, обожая их, обнажал суть природы… Не пасторальные пейзажи, готовые улечься покорным ковром к ногам человека – всевластная Великая Мать!
Три пустых ярко-зеленых стены перетекали в мягкий зеленый ковер с похожим на водоросли, длинным, колышущимся ворсом, засасывающим ногу по самую щиколотку. И, глядя на заполонившее четвертую стену титаническое зеркало, ты вдруг понимаешь, что смотришь на водную гладь не снаружи, а со дна водоема глазами порабощенного им утопленника.
«Утопленник» стоял перед зеркалом – выпрямив плечи, выпятив грудь, гордо задрав подбородок…
– Я покажу им, кто властелин! – грозно изрек он.
– Ты! Ты! Ты – мой герой!
…а на коленях пред ними, утопив нос в ковре, стояла Даша Чуб.
– Мы! – вскрикнул мужчина. – Мы, Николай второй, император и самодержец российский, царь польский, великий князь финляндский…
– Ты – просто бомба. Ты просто бомбовый царь! – завторила Даша, глухо отстукивая лбом в такт своим утверждениям.
И Катерина Михайловна угадала в «утопшем» царя Николая ІІ… И усомнилась в своей догадке.
Царь Николай был невысок и скучен лицом, в его больших непонятных глазах всегда было слишком много отрешенности, слишком мало значительности и жажды выпятить свою значимость. Неприметная обычность, почти монашеская постность его лица раздражала многих, а многими принималась за надменность и сухость.
– Я всегда был слишком добр, и все этим пользовались!.. Но время моей снисходительности и мягкости миновало. Теперь наступает царство воли и мощи!
– Да! Да! Ты всех их порвешь!!! – убежденно крикнула Чуб.
И Катерина Михайловна была готова согласиться с ней.
Жестокость и страсть, перечертившие лицо экс-императора, наделили его магнетической притягательностью надвигающейся бури. Поза, осанка, решительно расправленные плечи одарили фигуру величием. Он казался высоким. Казался опасным… Казался способным на все!
– Обещаю… Я буду Петром Великим! – разрезало воздух. – Я буду Иваном Грозным. Я буду императором Павлом! – слова прозвучали пугающе. Страстная ненависть шторма рокотала в его обещании. – Я заставлю всех дрожать передо мной, раз мой народ не понимает иной любви, кроме дрожащей. Раз самые жестокие, самые кровавые монархи были названы лучшими, а за мою доброту меня нарекли Николаем Кровавым… Я никогда не упускал случая показать им доброту и любовь… Но любви одной им мало… Я дам им кулак! Такова их натура. Они говорят: «Нам нужен кнут». Ребенок, обожающий отца, должен бояться разгневать его… Они должны научиться бояться меня. Их следует научить повиновению!
– Да! – с готовностью поддакнула Даша. – Их место под плинтусом! Мы всех загоним под лавку…
А Кате почудилось, что омут комнаты закрутился воронкой, кипящей, почти осязаемой ненависти, готовой затянуть в глубину все и вся.
– Я сокрушу их всех. Я утоплю их в крови. Я соберу тех, кто мне предан и сам их возглавлю… Все, кто откажется повиноваться, будут расстреляны! Все, кто осмеливается бунтовать, будут расстреляны! Всех пропагандистов – расстреливать на месте…
– Пусть только вякнут, я сама пристрелю! – поклялась Даша Чуб.
– Я объявляю в стране военное положение. Россия выходит из Великой войны. Раз мои союзники предали меня…
– Да! Антанту на мыло!
– Если Аликс еще раз осмелиться назвать меня своим бедным слабовольным муженьком, она будет помещена в монастырь… Жена должна знать свое место!
– Что это? – не выдержала Катя.
Акнир быстро приложила палец к губам и бесшумно вернула дверную створку на прежнее место.
– Присуха, – сквозь зубы сказала она. – Теперь они оба безумно любят царя.
– И как скоро это пройдет? – тревожно уточнила Екатерина Михайловна.
– Надо выждать тридцать один час и отпоить отваром из ямши… – кисло проговорила девчонка.
– Слава те, Господи, – уняла волнение Катя. – Тридцать один час – не так много.
– Я еще не сказала, – криво договорила Акнир, – сколько их нужно отпаивать. Ей хватит суток. Она – эгоистка. Главное, чтоб не видела рядом предмет любви – и попустит.
– А он?
– Я не знаю! – вскликнула ведьма, и в ее васильковых глазах заплескался пульсирующий страх. – Сильный передоз наслоился на дурацкий характер. По духу Николай был типичною жертвой… Он не умеет сопротивляться любви. В том числе и этой. И я не знаю, я просто не знаю, сколько ему нужно времени. Год, пять лет, десять или же… ЭТО ВООБЩЕ НЕ ПРОЙДЕТ! – ведьма в отчаянии прикрыла глаза, затрясла головой. – Можно попробовать наложить на него Подчинение, но побочный эффект непредсказуем, вплоть до летального исхода… Это конец! Если мы покажем его в таком состоянии матери, вдовствующей императрице… Его нельзя ей показывать! По дороге сюда Николай успел рассказать жене, что в случае неповиновенья она отправляется в монастырь. Его мама, видимо, едет туда же… Он не желает и слушать о том, чтоб передать престол сыну. Он желает вернуть себе власть и вешать людей на столбах.
– Все, как она хотела… – тихо сказала Маша.
– Поражаюсь твоей редкостной памятливости, – с неприкрытою лестью на подобострастных устах Акнир повернулась к лжеотроку. – Сколько лет прошло, а ты помнишь учебники. Все верно, жена Николая ІІ, Аликс, так и не стала истинно православной, в глубине души она никогда не могла понять склонности «своего слабовольного муженька» подставлять всем вторую щеку. Это она умоляла его стать Иваном Грозным… не слишком задумываясь об участи семерых жен Ивана. Вы, слепые, вечно не хотите понять, что добро – это зло, и наоборот. Стань Николай – Грозным, его бабы первыми бы получили добрую взбучку. И никакой революции не было б вовсе.