И там, на этой конференции, Глория услышала выступление Павла Андреевича Краснина…
После она сама подошла к нему!!! Фанфары!! Моя сестра никогда сама не подходила ни к одному мужчине и никогда первой не проявляла своего интереса к ним!!
Она ему так прямым текстом и объявила и попросила показать ей город – она бывала несколько раз в Санкт-Петербурге, но полюбоваться его архитектурой ей не удавалось. Ясный пень, что мужчина со всей готовностью согласился!
Они бродили, бродили, сидели в кафе, и снова гуляли, и добродились до квартиры Краснина, где и осели на двое суток. Он ухаживал за ней – сам готовил, причем очень вкусно готовил, как уверяет Глория, сам накрывал на стол и сам убирал, сбегал за букетом и горячими булочками, пока она спала, и рассказывал все, о чем она просила, завораживая ее своим голосом. А утром третьего дня, накормив Глорию вкусным завтраком, он, грустно улыбнувшись, сказал:
– Мы, наверное, больше никогда не увидимся.
– Почему? – возразила Глория. – Я могу пожить и в Питере, тем более я не осмотрела и десяти процентов всех его достопримечательностей.
– Конечно, но только не со мной, – погладил он ее по руке.
– Ты сейчас даешь мне от ворот поворот? – сильно удивилась Глория.
– Это невозможно, и ты прекрасно это знаешь, – усмехнулся Краснин. – Ты настолько великолепна, что можно ослепнуть от твоей красоты, прикоснуться к тебе и умереть счастливым.
– Другим мужчинам, но не тебе, я правильно поняла? – рассмеялась она.
– Не совсем. Я не подхожу тебе никакой гранью своей жизни. И мы оба это понимаем. Моей зарплаты хватит только на одну пару твоих туфель. Ты с другой галактики жизни, недосягаемой для меня. И не потому, что у меня нет такой возможности – есть, и это ты понимаешь. При желании я мог бы поменять страну, и получать весьма серьезные деньги, и читать публичные лекции, и получать огромные деньги, и при этом легко войти в тот элитный круг, в котором ты живешь.
Он взял двумя руками ее ладонь, поцеловал, погладил и посмотрел ей прямо в глаза:
– Ты королева и самая прекрасная женщина в мире. И ради тебя можно было бы все это сделать с великой радостью. Но королеве надо служить, а у меня не получится служить женщине, я уже продан и предан с потрохами науке. – Он грустно улыбнулся, перевернул, еле касаясь, поцеловал ладошку Глории и снова посмотрел ей в глаза. – Я уже служу науке и самой великой «женщине» – Арктике. Я могу только любить женщину, могу разделить с ней жизнь пополам, стать не просто любовником, но по-настоящему близким другом, но на равных и в чем-то авторитетом, как мужчина. Для меня возможен только такой вариант отношений.
– Понимаю. У тебя была такая женщина? – спросила Глория, очарованная такой его откровенностью.
– Нет, – покачал он головой. – Я был женат, но мы так и не стали близкими людьми друг для друга.
– Значит, эта женщина еще будет, – наклонилась и поцеловала его в лоб Глория.
– Вряд ли, – обнял ее Краснин, благодаря за понимание.
Они проговорили еще около часа, а потом он проводил ее в аэропорт.
– Я чувствовала какое-то недомогание в последнее время, обратилась к врачу и вчера узнала, что беременна. От Краснина. Других мужчин у меня не было уже больше полугода. И знаешь, я второй день думаю, что если и рожать от кого, то только от такого мужчины. Он очень талантливый, бесконечно одаренный и умный, он очень мужчина и какой-то правильный.
– Глория, умоляю тебя, давай родим! – уговаривала я.
– Только при нескольких условиях! – вздохнув, решительно заявила она. – Ты выносишь эту беременность вместе со мной, одна я не справлюсь. И этого ребенка я рожу для тебя, я не смогу стать нормальной матерью, я хочу и буду жить своей привычной жизнью, ребенок туда не вписывается, ты же понимаешь. Зато ты хоть пятерых родишь, всегда останешься такой же девчонкой молодой, заводной оптимисткой, энергичной и при этом великолепной мамой.
Она всегда меня хвалила! И всегда рассказывала мне, какая я неординарная, прекрасная, умная и так далее. Я не очень-то ей верила, но зато никогда в жизни не комплексовала ни по одному поводу. Каким-то непонятным образом Глория навсегда излечила меня от всяких комплексов.
Мы выносили эту беременность!
К пяти месяцам я переехала к ней и каждый день выгуливала их с ребенком по паркам, кормила правильной едой и читала книжки вслух.
Я прочла тонны книжек! И русскую классику, и английскую, и детские сказки, и стихи – я читала, и читала, и читала с выражением, часами! Ходила за ней по квартире и читала, лежала рядом на кровати и читала, мы готовили на кухне вдвоем, я клала книжку рядом с собой и опять читала!
Она хотела постоянно слышать мой голос.
– Мы с ребенком, когда тебя слышим, чувствуем себя уверенно и спокойно, – объясняла миллион раз она, когда я переставала читать.
Еще я ставила классическую музыку, и мы полулежали, развалившись, на диване, обнявшись, и часами ее слушали. Вынашивали нашего ребенка.
Для великосветской тусовки была выдвинута версия временного исчезновения Глории из ее рядов – якобы она с одним известным мужчиной уехала в Тибет, проходить обучение у буддийских монахов. Клево? Я придумала!
– А что, наш бомонд обожает сюжет позакрученней, чем неправдоподобней ложь, тем скорее в нее верят. Вернешься героиней, напустишь на себя загадочности, станешь еще популярней, хотя такой степени популярности уже не существует.
Нам хорошо было тогда вдвоем. Мы много разговаривали, смеялись, гуляли, маскируясь под простых горожанок, чтобы Глорию не узнали папарацци.
А когда пришел срок, то не знаю, кто из нас рожал!
Ну, во-первых, я присутствовала во время родов – это само собой! Во-вторых, Глория потребовала, и ей сделали обезболивающие уколы, а в-третьих, в какой-то момент у меня начались такие приступы боли, что я стоять не могла, и меня уложили на кушетку тут же в родовой, а врач сказал, что это психосоматические боли и такое иногда случается с близкими родственниками. Короче, когда она рожала, то кричали мы с ней дуэтом.
Это вообще что-то! Я и представить не могла, что такое возможно!
Но стоило ей родить, как у меня тут же все прошло!
Мальчик появился на свет абсолютно здоровый, крепкий, покричал совсем немножко и успокоился сразу, как только его уложили Глории на грудь.
Назвали Архипом, по святцам, Глория настояла, чтобы ангел-хранитель у него сильный был, и крестили его в нашей любимой церкви. Покормила она его месяц, а потом я, вернувшись в нашу с мамой квартиру, в нашем же доме нашла ему кормилицу. Сама себе устроила декретный отпуск и засела с ребенком дома. А Глория через полтора месяца уже выходила в свет, посмеиваясь, напускала тумана и загадочности, когда ее спрашивали про Тибет.
Архипа оформили как сына Глории, но фамилию ему она дала нашу девичью – Шротт, по нескольким соображениям, отцом честно записали Краснина. И тут же адвокат Глории оформил наше с ней совместное опекунство над Архипом.
Через три дня после того, как мы шумно и весело отметили годик Архипке, мне позвонили и попросили срочно приехать в Склифосовский.
Глория и один известный политик выходили из машины, окруженные его охранниками, и в этот момент по ним начали стрелять откуда-то из противоположного здания. Политика и одного охранника убили сразу, второго охранника ранили, а в Глорию попала шальная пуля и застряла в сердце.
– Оперировать нельзя, – сказал мне врач, перехвативший меня в холле, куда я влетела, громко выкрикивая ее фамилию. – Пуля встала так, что сама частично перекрыла поврежденную артерию, словно закупорила. Если начать операцию и извлечь пулю, она сразу же умрет…
– А если не извлекать? – похолодев от уже пришедшего понимания, шепотом спросила я.
– Если не извлекать, то пульсация крови ее вытолкнет сама, и исход тот же, или образуется тромб, и тоже…
– Делайте что-нибудь!! – проорала я, ухватила его за грудки и начала трясти. – Спасайте ее, вашу мать!! Вы же врачи!!
– Павла, это невозможно, – сильно прижал он меня к своей груди. – Невозможно!
– Значит, надо отвезти ее в Германию, в Израиль, скажите куда, где это сделают?!
– Нигде, – прижимал он меня к себе. – Нигде не сделают! То, что она еще жива, вообще чудо!
– Тогда совершите чудо!! – потребовала я, высвобождаясь из его рук.
– Я не могу, – сказал он и… заплакал.
Тертый русский доктор экстренной хирургии, битый и чего только не видевший за свою профессиональную жизнь, заплакал от бессилия и невозможности спасти эту прекрасную женщину…
– Сколько у нее времени? – в одно мгновение сконцентрировалась я на самом главном.
– Может, час, может, и больше, а может… – и он махнул безнадежно рукой.
В палате у Глории двое мужчин в накинутых поверх дорогущих деловых костюмов халатах сидели на стульях с двух сторон от койки, на которой она лежала.
Она и в такой ситуации оставалась самой прекрасной женщиной в мире и выглядела потрясающе, ей даже бледность болезненная была к лицу.
Она и в такой ситуации оставалась самой прекрасной женщиной в мире и выглядела потрясающе, ей даже бледность болезненная была к лицу.
– Павлуша, – обрадовалась она, увидев меня. – Тебе тут надо кое-что подписать, Александр Николаевич покажет.
Я не спрашивая поставила свои подписи там, куда указал мне мужчина, а Глория объяснила:
– Это наш с тобой нотариус, а Всеволода Степановича ты знаешь, – и она указала на второго мужчину, ее адвоката, который помогал нам оформлять совместное опекунство над Архипом. – Он теперь будет тебе в делах помогать. – И отпустила обоих мужчин: – Благодарю вас за то, что так быстро приехали, надеюсь, что вы позаботитесь о моей сестре. Спасибо.
Мужчины встали со стульев, поклонились ей и вышли из палаты.
– Глория, – деловым тоном начала я, – давай звонить твоим крутым мужикам и немедленно организуем перелет в Германию! Там клиники…
– Иди ко мне, – протянув руку, позвала она меня, не дослушав.
Я придвинула стул совсем близко, села с ее правой, незабинтованной стороны, осторожно обняла за шею, переложив ее голову себе на плечо, и продолжила убеждать, громко шепча ей в ухо:
– Они тут боятся операцию делать, давай в Израиль позвоним, в их известную клинику, или куда угодно тебя увезем, давай я прямо сейчас этим займусь…
– Павлуша, – снова перебила она и посмотрела на меня таким невозможно мудрым взглядом, погладила по щеке, жалея и уговаривая, – не надо меня спасать. Я всегда знала, что рано умру. Красавицы редко доживают до преклонных лет.
– Ты не умрешь! – покрутила я головой, отказываясь и отрицая это заявление. – Я не дам тебе умереть! Нет! Я сейчас все организую, тебя…
– Павлушенька, – улыбнулась она мне всезнающей улыбкой. – У меня была очень счастливая жизнь. Я никогда ничем не болела и жила только так, как мне хотелось и как мне нравилось. Меня любили самые известные и прекрасные мужчины, я объездила весь мир и пользовалась самыми дорогими и изысканными вещами, купалась в любви, роскоши и обожании людей. Я уже все свое совершила. – Она погладила меня по волосам успокаивающим жестом.
– Этого не может быть, не должно! – отказывалась я принимать все эти ее слова. – Не сдавайся, давай что-то делать, ну нельзя же так!!
– Милая, ты же знаешь, что ничего нельзя уже сделать, – вытерла она пальчиком мою слезу, сорвавшуюся с ресницы. – Не убивайся так, пожалуйста. Послушай меня, у нас мало времени.
– Я не хочу, я не могу, Глория! – Я уже не замечала, что слезы текут ручьями по щекам. – Это неправильно!
Она прижала мою голову к своему плечу, гладила и гладила меня по голове и плечам и уговаривала своим прекрасным голосом:
– Милая, в жизни все случается. Ты не жалей обо мне, не плачь, не надо так надрывать душу и сердце. Я не боюсь умирать, мне не страшно. Я на самом деле прожила замечательную жизнь. И родила прекрасного ребенка. Твоего ребенка. И у меня в жизни была ты, самый близкий и любимый мой человечек. А теперь вытри слезы и послушай меня.
Я вытерла, я всегда делала, как она говорила.
– Ты сейчас подписала дарственную на твое имя на мою квартиру, драгоценности и машину. Всеволод Степанович дал мне слово, что станет твоим адвокатом и позаботится обо всех юридических делах, я оформила и подписала прошение и завещание, чтобы ты усыновила Архипа. Всеволод Степанович и нотариус займутся всеми формальностями. Вот эти две банковские карточки…
Она показала мне на тумбочку, где лежали две карточки, отражая глянцем яркий свет неоновых больничных ламп, словно живыми и веселыми в этом пространстве были только эти денежные носители.
– Возьми и сними с них деньги прямо сейчас, с остальным Всеволод Степанович разберется и поможет тебе.
– Я не могу! – мотала я головой, отказываясь понимать весь этот ужас, сюрреализм которого усиливался от ее спокойного ровного голоса.
А она вдруг неожиданно позвала:
– Ляг, полежи рядом со мной, – и подвинулась на кровати.
Я сбросила обувь и осторожно прилегла на бок, рядом с ней, обняла и уложила ее голову себе на руку, так, чтобы видеть ее прекрасное лицо.
– Помнишь, как в детстве, – улыбнулась она мне своей печальной мудрой улыбкой. – Ты прибегала ко мне, когда чего-то пугалась ночью, устраивалась у меня под боком и так уютно и смешно сопела от испуга, а потом засыпала.
– А ты мне пела красивые песенки и рассказывала сказки о девочке, которая победила все беды. Ты сама их придумывала. Я знала.
– Павлушенька, ты со всем справишься. Я не хочу, чтобы ты сильно горевала. Архипу расскажешь, что я его мама, когда он взрослым станет, лет в восемнадцать, не надо раньше. А про отца… – Она снова улыбнулась. – Я не знаю, решай сама его отцовский вопрос. Он очень достойный мужчина, Архип таким отцом может только гордиться. Я хочу, чтобы ты была счастлива и обязательно полюбила, создала семью и нарожала детей. Ты всегда будешь миниатюрной, молодой и энергичной. Никогда не бросай дело своей жизни, ты очень талантлива, ищи себя еще в чем-нибудь, в каком-то творчестве…
– Не прощайся со мной! – перебив ее, умоляла я, вглядываясь в ее лицо. – Не надо. Не уходи, пожалуйста.
– Не держи меня, Павлуш, – гладила меня пальчиками по щеке Глория. – Не бойся, все будет хорошо.
– Я люблю тебя, – изо всех сил старалась я сдерживать переполнявшие меня слезы, она же просила не плакать.
– Я знаю, я тоже тебя очень люблю. Тебя и Архипа. Еще деда Платона очень любила, – улыбнулась потусторонней улыбкой она.
И тогда я начала петь ей те песенки из детства, которые когда-то пела она мне, я обнимала ее, поглаживала по голове и тихо пела, а она улыбалась и подпевала мне шепотом. А потом перестала подпевать, но продолжала улыбаться загадочной джокондовской улыбкой… и запищали приборы, оповещая об остановке ее раненого сердца.
А я все пела и пела ей песенку и говорила, как я ее люблю…
Из похорон Глории устроили целое шоу, которое, как известно, обязано продолжаться. Репортажи о безвременной кончине самой красивой и самой известной светской леди прогремели чуть ли не по всем каналам, и не только нашего, но и зарубежного телевидения, не говоря уж про прессу.
В организации похорон я практически не участвовала, все на себя взял адвокат и другие добровольные помощники. Папа очень тяжело пережил смерть Глории, мама неожиданно, но временно перестала что-то играть и изображать, и они держались с отцом друг за друга в этом своем родительском горе.
Глория, одетая в великолепное роскошное платье от известного кутюрье, была так прекрасна, как сказочная принцесса, которая, казалось, просто заснула и утопала в море, в океане цветов, что всё несли и несли пришедшие проводить ее люди.
Мужчин было очень много, Филипп приехал из Франции и рыдал, не отходя от ее гроба. Они все плакали, по-настоящему, без ложной горделивости или скромности, не стесняясь своих чувств, плакали любившие и боготворившие ее мужчины.
И подходили ко мне, теперь уж не было смысла скрывать наше родство, и давали свои визитки, и требовали обращаться по любым вопросам, и клялись в память о ней, великой Глории, сделать для ее родных все, что потребуется. Никто не верит похоронным обещаниям, это всегда просто красивые слова, но почему-то я поверила большинству этих мужчин. Кстати, одно обещание они уже исполнили: нигде в прессе и у репортеров на телевидении не прозвучало, что я ее сестра, – таким образом, меня и Архипа оградили от навязчивых журналистов, лезущих в жизнь людей без спроса. Да и я старалась в объективы фотокамер не попадать.
Год прошел, а мне все еще больно, хоть она и просила меня не рвать душу и сердце. Я постараюсь, но пока мне одиноко и плохо.
У нас с ней не было близких подруг – для таких исключительных женщин, как Глория, это невозможно – женская зависть неизбежна в ее случае, а мне в них не имелось надобности, у меня всегда была она, во всех ипостасях – сестра, в чем-то мама и самый близкий человек.
Трудно привыкнуть жить без нее, но я ей обещала и стараюсь.
Поняв, что растеребила воспоминаниями душу и точно сейчас не смогу заснуть, я тихонько встала с койки, оделась в темноте на ощупь и отправилась в кают-компанию.
Так как на борту находились ученые, люди увлекающиеся, особенно когда дело касается их науки, и частенько засиживающиеся по ночам, специально для таких ночных «сидельцев» в буфетном закутке оставляли воду в бутылках, бутерброды и всяческие закусочки в холодильнике, а на барной стойке электрический чайник, чай с кофе. Там же лежал прейскурант на это добро и стояла большая стеклянная банка, куда складывались денежки за ночное самообслуживание.
Я решила попить чайку и обнаружила баночку меда, задвинутую в угол барной стойки, включила чайник и, ожидая, пока он нагреется, принялась искать в прейскуранте стоимость меда.
– Его там нет, – услышала я знакомый голос, уж и не знаю, до радости ли или до боли знакомый, раздавшийся из дальнего угла. А я его и не заметила, когда вошла, да я и не смотрела по сторонам, погруженная в собственные непростые мысли. – Это ребята-океанологи тут сидели, спорили о вчерашнем погружении, а мед к чаю себе принесли, – пояснял Краснин, вставая с самого дальнего в зале диванчика и подходя ко мне, – и всех им угощают.