Как чудище поганое в детской сказке обнимало клумбу с аленьким цветочком!
Я навела камеру и нажала на затвор в полном отупении и бессознанке…
И тут меня кто-то развернул на месте и сильно-сильно прижал к широкой груди, так что камера, которую я продолжала держать в руке, больно уперлась объективом в ногу, а в ухо мне проорали:
– Он тебя зацепил?!! Зацепил?!
Меня отодвинули от груди и принялись ощупывать с ног до головы. Быстро и довольно чувствительно даже через толстые слои одежды.
– Где он тебя задел?!
– Нигде… – просипела я чужим, незнакомым мне голосом
– Нигде?!
– Нет, – сипела я, не понимая, с кем разговариваю, – нигде, он до меня не дотянулся.
Меня снова резко и сильно прижали к груди и успокаивающе принялись гладить по спине.
– Ничего, ничего, – уговаривал меня и себя обнимавший меня человек. – Ничего, все обошлось, он тебя не задел… – И вдруг проорал, прямо над ухом, чуть не оглушив: – Давайте ее в лодку! Немедленно ее к медикам на судно!!
И только когда он заорал, я поняла, что это Краснин, и мне сразу стало так спокойно, нестрашно и вообще все весело. Приключение же!!
– Не надо меня ни на какое судно! – оттолкнулась я руками от его груди, высвобождаясь из его объятий, правда, он не отпустил до конца, а так и держал. – Видите, сколько работы? – бодрой энтузиасткой объявила я, указывая на медвежью тушу. – Надо же анализы брать!
И тут я увидела Дудина, и Зину рядом с нами, и Трофимова, и Артема Арбузова, и всех остальных членов группы, которые стояли полукругом возле меня, обнимающего меня Краснина и медведя и смотрели на меня так странно, как на инопланетянку
– Михаил Тимофеевич! – обрадовалась я ужасно. – Вам удалось-таки подстрелить зверя своим снотворным! Правда!
– Правда, Павлуша, – не разделил моего энтузиазма он и как-то подозрительно прохрипел эти слова.
– Так давайте срочно брать анализы и пробы!
По-моему, я тут одна такая была веселая и не в меру радостная. Все остальные выглядели откровенно растерянными, перепуганными и побледневшими. Я посмотрела на Краснина – он так вообще был похож на человека, пережившего катастрофу: зрачки глаз расширены, делая их практически черными, лицо бледное-бледное, почти белое, и желваки ходят на скулах.
– Ты почему не убегала, мы же тебе кричали и махали? – спросила, несколько заикаясь, Зиночка.
– Вас не слышно было, ветер все ваши крики уносил, – продолжала улыбаться я и радоваться жизни.
Краснин переглянулся с Трофимовым, что он ему там показал, я не видела, но меня он отпустил и распорядился почти уже своим нормальным голосом:
– Ну ладно, раз вы в порядке, Павла, тогда действительно займитесь с зоологами отбором всех необходимых материалов.
– Да, я в порядке! – преувеличенно бодро уверила я.
Да я бы сейчас в пляс с удовольствием пустилась или побегала-попрыгала, столько во мне энергии кипело!
– Надо только лабораторный набор принести, он в лодке.
– Я сбегаю, – тут же проявил инициативу Витя, аспирант Краснина, и сразу умчался.
Господа ученые почему-то не расходились по своим научным и важным делам, а принялись осматривать медведя, строить догадки, как он здесь появился, – ведь когда мы высаживались, то, как обычно, с особой тщательностью осмотрели весь берег, медведей там не было. Значит, приплыл, пока мы тут находились. И все посматривали на меня несколько загадочно, а Зиночка сказала, что они не могли стрелять в медведя, потому что я стояла на линии огня, и только Дудин решился снотворным пальнуть, и так удачно.
– Вот! – прибежал запыхавшийся Витя и протянул мне ящик.
Между прочим, ящичек – переносная лаборатория для взятия любых видов образцов на исследование, похож на ящики криминалистов в детективных фильмах, помните? Только наш больше, тяжелее и гораздо более серьезно оборудован.
Мы с Зиночкой тут же принялись за работу.
Я нащупала через слой шерсти вену у медведя на лапе, Зиночка стала сбривать шерсть, открывая место для иглы, и принялась рассказывать быстрой нервной скороговоркой:
– А ты знаешь, что белые медведи рождаются размером с морскую свинку! Правда, представляешь, совсем такие маленькие. Они по весу меньше медведицы в триста пятьдесят раз! Ребенок человека меньше мамы в двадцать-тридцать раз, в зависимости от материнского веса. А эти в триста пятьдесят! А потомство медведица приносит только раз в три года. А весят самцы триста-четыреста килограммов, самки, конечно, поменьше. Этот самец очень крупный! А знаешь, они очень быстро бегают, есть данные, что при беге по ровной местности они могут развивать скорость до сорока километров в час! Правда, никто пока этого не проверял, а если кто и проверял на себе, то уже не расскажет. Ой! – испугалась Зиночка и посмотрела на меня, растерянно приложив ладошку к губам.
Видимо, сообразила, что несколько минут назад я имела вполне реальный шанс оказаться именно тем «добровольцем», кто испытал бы на себе быстроту бега белого мишки в процессе охоты.
– Ну, здесь была не ровная местность, он из-за холма вышел, поэтому мы его и не увидели сразу, и бежать ему пришлось по рассыпающемуся щебню и по наклонной плоскости, – весьма неудачно «исправила» свое высказывание она и снова перепугалась: – Ой! О чем я!
– Зиночка, – спросила я все еще весело, – это ты меня пытаешься успокоить и заболтать или себя?
– Тебя, – кивнула Зина и добавила: – И себя.
Наша группа так и не разошлась по своим делам и задачам, а все столпились вокруг медведя и нас с Зиной, сидящих возле него и занимающихся своими непосредственными обязанностями, а они все что-то обсуждали, громко и немного нервно разговаривали, взялись нам помогать – измерять рулеткой габариты животного. Я смогла проколоть его толстую шкуру и попасть в вену и осторожно брала уже вторую пробирку крови, когда вдруг почувствовала, что меня начинает колотить крупной дрожью. Я поспешила, быстрее вытягивая кровь, – не буду я его жалеть! Он меня вообще сожрать намеревался, скотина эдакая!
Так что никакого гуманизма повышенного от меня не жди, брутал краснокнижный!
В этот момент я сообразила, сколько и каких еще предстоит взять у него анализов, и почувствовала, что меня подташнивает от одной мысли провести столько времени в неуютной близости с этим полярным убийцей, а еще я вспомнила, что вообще-то он живой и просто спит и в любой момент может…
Я резко поднялась на ноги и принялась глубоко дышать, перепугавшись, что сейчас меня вырвет. У меня что-то дрожало внутри, какой-то орган, а может, и все мои внутренние органы там сбились в испуганную кучку и дрожали. Я медленно подняла ладони и посмотрела на них – руки ходили ходуном, словно я играла на пианино какое-то стаккато замороченное.
– Все! – резко сказал Краснин, внимательно наблюдавший за моими действиями. – Немедленно к медикам!
И, подхватив меня на руки, практически побежал к лодкам, вытащенным на берег, а за нами спешили моряки, которые управляли этими лодками.
Я не очень помню, как мы домчались на моторке до судна, стоявшего на рейде в ожидании нас, как поднимались на борт, как тащил меня в медицинский отсек Краснин и как его выпроваживали за дверь.
– Доктор, – стуча зубами, пыталась я сказать что-то вразумительное, – Павлу Андреичу тоже ус-с-спокоительное на-адо, о-он больше меня-я ис-испугался!
– И Павлу Андреевичу дадим, – мягким тоном пообещала мне наш доктор.
Мне помогли полностью раздеться, осмотрели на предмет: нет ли все же повреждений на теле, потом вкололи что-то непонятное, обратно одели и в сопровождении медсестры и одного члена экипажа отправили в каюту, прописав полный покой и целебный сон.
Выполнить это оказалось не так-то просто – в коридоре нашу процессию ждали практически все оставшиеся на судне члены экспедиции, которым Краснин уже успел сообщить подробности происшествия, многие принялись расспрашивать меня о самочувствии и высказывать искреннее сочувствие, проявляя заботу. И неизвестно, насколько затянулась бы эта бодяга, если бы не наш доктор Валентина Ивановна, которая вышла следом за мной и сопровождающим эскортом и сделала громкое заявление:
– Павле Александровне требуется тишина и покой, поэтому все расспросы оставьте на вечер. А лучше на завтра.
Ну, я покой понимаю несколько иначе, чем наша грозная докторица, – начинать это мероприятие я намерена с душа! Так хотелось, просто зудело желание смыть с себя весть тот липкий страх и ужас, который я пережила, – а лучше всего и воспоминания о нем! И я отдраивала свое тельце жесткой губкой, уверенная, что это поможет.
Слава богу, в каюте никого не было – все занимались своей работой, и я получила первый раз с момента нашего отплытия возможность побыть наедине самой с собой.
Хотя… Именно сегодня и именно сейчас, мне так кажется, этого одиночества не рекомендовалось бы.
Я переоделась в спортивный домашний костюм, прислушалась к себе – внутренний тремор понемногу начал отпускать, и ручки уже так явно не дрожали.
Слава богу, в каюте никого не было – все занимались своей работой, и я получила первый раз с момента нашего отплытия возможность побыть наедине самой с собой.
Хотя… Именно сегодня и именно сейчас, мне так кажется, этого одиночества не рекомендовалось бы.
Я переоделась в спортивный домашний костюм, прислушалась к себе – внутренний тремор понемногу начал отпускать, и ручки уже так явно не дрожали.
Послышался громкий стук в дверь, после которого, не ожидая приглашения войти, ее распахнул и в каюту зашел Краснин.
– Ты как? – почему-то строго спросил он.
– Наверное, в порядке, – рассматривая непонятное выражение его лица, ответила я. – Дрожать уже перестала, хорошее какое-то лекарство вкололи.
А он вдруг шагнул ко мне, протянул руку и очень нежно погладил по щеке пальцами, странно глядя прямо мне в глаза.
– Я ужасно за тебя испугался! – тихо сказал он.
И мгновенно накрывшее с головой притяжение швырнуло нас друг к другу, словно в спину кто-то толкнул! И никакая сила на земле в данный момент не смогла бы остановить и уничтожить это притяжение! Хоть все бы участники экспедиции здесь столпились, хоть потоп и катастрофа!
Совершенно безысходно и неотвратимо он поцеловал меня переполненным эмоциями и чувствами поцелуем, а я отвечала, отвечала…
И как сошла с ума! Мы оба сошли с ума!
И прижались друг к другу телами, и потонули в этом поцелуе! И заспешили дальше, и он стянул с меня брюки вместе с бельем, а я рвала вниз молнию его комбинезона и никак не могла с ней справиться, пока он сам, обнимая меня одной рукой, словно боясь потерять, другой не рванул эту застрявшую молнию, как чеку бедовой гранаты…
Которая ка-а-ак рвану-у-ула!!
Он усадил меня на край стола и вошел резко, победно, словно жизнь над смертью утверждал…
Мир сузился до двух наших тел, до наших губ и рук и желания быть еще ближе, еще сильнее – мы забыли обо всем, о том, что в любой момент здесь может появиться кто угодно, – обо всем забыли! Входя мощно, сильно, постанывая при каждом ударе, как от боли, Краснин изгонял из меня этот жуткий, холодный, липкий страх, который намеревался поселиться во мне навсегда ночными кошмарами и воспоминаниями тех мгновений, когда я осознала неотвратимость своей смерти!
И я вторила ему, и торопила, и благодарила за это исцеление, за это неистовое соединение и за то, что с ним, в его объятиях, я забываю обо всем на свете!
И вершина, которой мы достигли почти одновременно, оказалась настолько невероятно потрясающей, что я еще несколько минут содрогалась всем телом – теперь не от ужаса и смерти, а от жизни и радости!
– Господи, как я за тебя испугался! Я никогда в жизни так ничего не пугался и не испытывал такого страха. Никогда, – негромко сказал он мне в волосы.
Он прижимал меня к себе, опустив лицо на мою макушку, и все еще был во мне, и я чувствовала его там, а щекой – как бухает его сердце в груди.
– Кажется, мы нарушили кучу правил, – улыбнулась я этому факту, немного приходя в себя, – и нас в любой момент могут застать в таком милом и вполне себе однозначном виде.
– Да, – подтвердил Краснин и не сделал ни одного движения, чтобы исправить этот «милый вид».
– Почему-то хочется есть, – вздохнула я и вспомнила, – обед-то мы пропустили.
Вообще мы пропустили два обеда – на судне и на берегу. Высаживающаяся группа обедает на берегу, для этого к ней прикреплен специальный человек, который подогревает доставленную с судна еду и раскладывает по порциям, а потом все убирает и доставляет обратно на судно.
– Ничего, – отстранился немного Краснин, чтобы видеть мое лицо, и усмехнулся. – Ты же героиня дня, тебя обязательно накормят.
– А тебя? – усмехнулась я за компанию.
– А я примажусь к твоей славе, – хмыкнул он и вдруг резко стал серьезным.
Отодвинулся от меня совсем, оделся, застегнул эту длинную неподатливую молнию, помог одеться мне, поддерживая под локоть, и только тогда сказал:
– Я намерен запретить тебе дальнейшие высадки на берег
– О не-е-ет! Я так и знала! – простонала я обреченно и принялась уговаривать: – Ну это же случайность, я же не виновата, что он откуда-то приплыл и выскочил, этот чертов медведь!
– То, что выскочил, не виновата, но ты постоянно нарушаешь инструкции, увлекаешься съемкой и отходишь от своей вооруженной пары. Сколько раз ты оказывалась одна, да еще влезала куда-то и тебя приходилось вытаскивать!
– Ну ладно, ладно, я все осознала! Клянусь, теперь уж точно никуда не отойду! Хочешь, действительно привяжи меня к себе веревкой!
– Павла, я сейчас не способен это даже обсуждать. У меня перед глазами стоит картина, как он достает тебя! Я до смерти этого не забуду! – и так же строго и сурово приказал: – Ложись, отдыхай! Я распоряжусь, чтобы тебе еду в каюту принесли!
– Краснин… – хотела продолжить спор я.
Но в этот момент распахнулась дверь, и в каюту буквально влетела встревоженная Верочка.
– Павла! – только и успела прокричать она и остановилась, увидев Краснина, и проблеяла: – Пал Андреич…
– Очень хорошо, Осенняя, что вы пришли, как раз вовремя, – начальственным тоном заявил Краснин. – Вот надо накормить нашу пострадавшую. Идемте на камбуз, я распоряжусь, а вы принесете ей в каюту обед. И вообще поухаживаете за ней.
– Не надо за мной ухаживать, я прекрасно себя чувствую и вполне могу сама дойти до столовой! – вредничала я.
Ну, скорее от растерянности и негодования в одном флаконе. Краснин прав – Верочка пришла очень вовремя, несколькими минутами раньше – и случился бы конфуз. Нас с Красниным вряд ли бы что-то смутило или остановило в тот момент, а вот Верочка при ее застенчивости получила бы незабываемые впечатления на всю жизнь. А негодование – ну, это понятно и без объяснений!
Мое пламенное возмущение проигнорировали, и Верочка с Красниным вышли из каюты.
Ну и ладно! И бог с тобой! Раскомандовался тут!
И я улеглась на койку в крайней степени раздражительности – и тут же расслабилась и поплыла в некой неге, вспомнив не только разумом, но и всем телом, как мы соединились с ним, и этот упоительный, невероятный процесс. Мне даже жарко стало! Никогда не думала, что можно так неистово, запредельно заниматься любовью, так, что ни о чем не думаешь, словно какую-то другую, параллельную жизнь проживаешь!
Я задремала, убаюканная некой теплой волной, накрывшей с головой, но в целительный сон мне отправиться не дали – вернулась Верочка и с ней один из матросов, принесли обед для меня и горячий чай со сладостями.
Матрос дружески кивнул мне и ушел, а Верочка принялась чуть ли не насильно меня кормить и выспрашивать про медвежье нападение.
– А Краснин где? – перебила я ее.
– Вернулся на берег, у них же там работы полно, – оповестила Верочка и заявила важным тоном: – Он мне строго-настрого приказал проследить, чтобы ты отдыхала и спала, говорит, ты ужас какой стресс перенесла!
А то! И стресс, и офигительный секс, и небольшой скандалец с запретительными мерами помощника начальника экспедиции!
Что-то мне хорошее все-таки вкололи, потому что я, не помню, в какой момент, просто вырубилась и заснула без каких-либо сновидений.
Дни сменялись днями, наша экспедиция двигалась дальше по своему маршруту, и так бы и сидела я на кораблике по решению Павла Андреевича, если бы не вмешался пожалевший меня капитан, предложив, чтобы при высадке меня сопровождали свободные от вахты матросы. Вот верняк, ему его портреты понравились, правда, снимки в рамках я обещала лишь на берегу сделать и преподнести, но то, что я ему продемонстрировала на своем ноутбуке, его явно приятно удивило, видимо, героический образ капитана мне удался на славу.
С Красниным же мы общались исключительно в официальном формате и никаких не то что намеков, а даже намека на намек о произошедшем между нами.
Все понятно и абсолютно правильно, только, видя его каждый день, слушая его выступления в кают-компании перед коллективом, встречаясь в столовой, я отчетливо понимала, что моя влюбленность растаяла и исчезла испуганным миражным утренним туманом, уступив место любви, становящейся с каждым днем все сильнее и глубже.
И так же четко понимала, что это совсем фигово!
Ну зачем только я с ним любовью занималась?! Ну вот на кой?! Это наваждение какое-то случилось, и все теперь сложно, трудно и не надо!
Проведя остановки и исследования на острове Октябрьской Революции, обогнув острова архипелага Седова, сделав высадку на острове Пионер, мы прошли вдоль северо-западного побережья острова Комсомолец до мыса Арктический, где была сделана последняя высадка на Северной Земле.
К тому времени я уже отсняла несколько тысяч кадров и старалась вечерами и ночами хоть немного рассортировать их по темам и местам съемки – труд не самый легкий и быстрый. Но остаться на судне вместо высадки и поработать за компом даже и не думала, да вы что! Я не уставала поражаться странной закономерности – вот вроде бы природа на тех островах, которые мы уже посетили, везде одинаковая, а в каждом месте есть нечто уникальное, совсем иное, и цветы кажутся разными, и лишайники со мхами, и льды, сползающие в море и становящиеся громадными махинами-айсбергами.