Джордж протянул руку и прикоснулся к Бланш. Она пальцами обвила его ладонь и громко вздохнула. Поняла, что это его рука, а он пустил ее в путешествие по знакомым местам, по округлым тучным холмам и манящим долинам, которые были ее владениями. Ему нужно обзавестись более широкой постелью. Они с Бланш созданы для свободы и простора, где движения ничем не ограничены. Крупные люди, титаны любви. Для окончательного, абсолютного совершенства не хватало всего лишь десяти тысяч в год после уплаты налогов. Когда Джордж медленно стягивал с Бланш ночную рубашку, она снова вздохнула, нашла губами его губы, а он прижался к ней всем телом.
Над неухоженным садом, давшим приют на зиму мышам и кротам, мелькнула тень, сова-сипуха мягко опустилась рядом с занавешенным окном и стала вслушиваться в скрип пружин матраса. Позднее, возвращаясь с заливных лугов, сова плавно пролетела мимо окна, и наступила тишина.
Переполненный приятными ощущениями, Джордж спросил:
– Тебе было хорошо?
Бланш лениво отозвалась:
– На твоем месте я бы запатентовала это, любимый. Заработаешь целое состояние. Иногда все превращается в музыку, а порой – в цвет. Огромный пурпурный веер, внутри которого поблескивают жемчуга.
– У тебя что-то не сложилось с мисс Рейнберд?
– Почему ты так подумал?
– Потому что ты здесь. Приходишь к Джорджу за успокоением. Всегда к услугам. Особый ассортимент для вас. Даже старому Генри не сподобиться ни на что подобное.
– Не надо вмешивать сюда Генри.
– С радостью. Трое – это было бы уже слишком. Так что она?
– Прошла стадию номер два. Она позвонит мне послезавтра, когда мысли улягутся, а сон повторится. Почему ты не сообщил мне, как именно умер ее брат?
– Тот старый развратник?
– Да.
– Я тебе рассказывал о нем.
Джордж передвинул ногу и положил ее по диагонали на широкое и удобное поле ее необъятных бедер.
– Да, но ты только сказал, что он умер от сердечной недостаточности.
– Так оно и было.
– Верно, однако сердечко подвело его, когда он свалился с главной лестницы дома в холл. Во мне это просто криком отозвалось, когда проходила мимо того места. Разве ты не знал об этом?
– Одна из моих болтливых старушек все растрепала. Я не мог не упомянуть об этом.
– Теперь уже не важно, но не упомянул. Ты должен сообщать мне обо всем, Джордж. Самые мелкие подробности. А ты умолчал.
– Неужели? Иногда что-то ускользает из моей памяти.
– Вероятно, семейный доктор замял дело. Старый гуляка перебрал и споткнулся не там, где нужно. Но скандала они бы не допустили. Это для нее очень важно, хотя она никогда не признается вслух. Семья Рейнберд. Гордость и безупречная фамильная честь. Нет, с ней сложностей не возникнет.
Поскольку их тела все еще тесно соприкасались, он почувствовал, как по ней внезапно пробежала дрожь.
– Что такое, дорогая?
– Странный сеанс. Даже не пойму, почему Генри так поступает со мной. Он же знает, что, по большому счету, мне на все плевать. Я только не люблю ощущения потерянности, если потом не могу ничего вспомнить.
– После Генри тебе и вспомнить нечего. Но обо мне-то ты этого сказать не можешь. – Рука Джорджа скользнула по Бланш и принялась ласкать грудь. Она лежала безмятежно, принимая его неспешные ласки, а потом, когда почувствовала, как он повернулся и прижался крепче, спросила:
– Ты хочешь еще?
Джордж провел кончиком носа по ее щеке:
– А ты возражаешь, любимая? На сей раз мы увидим жемчужное пламя с вкраплениями пурпура, и пусть Генри обгрызет себе все ногти от зависти.
Буш был человеком амбициозным, однако его трудно было причислить к оптимистам. Ему в голову не приходила мысль, что какая-то чистая случайность поможет им в работе над делом Торговца. Все получится только после упорных трудов и анализа фактов. Но от недостатка оптимизма легко впасть в отчаяние. Буш долго сидел над своими картами и расписаниями времени, но вынужден был признать, что ни к каким важным умозаключениям прийти не сумел. Более того, если бы все это представил ему в виде рапорта один из подчиненных, он бы жестоко высмеял его перед всеми.
Сейчас он сидел за своим письменным столом, наблюдая в окно за идущими обедать служащими и за движением водоплавающих птиц в пруду. Сам Буш обедать не собирался. Неудовлетворенность работой уничтожила аппетит, хотя он даже в лучшие времена не бывал хорошим. На лежавшей перед ним карте Англии был изображен прямоугольник. Его левый верхний угол располагался к западу от Кардиффа в Уэльсе, а правый – в Вулидже на востоке Лондона. Перпендикулярные линии из этих точек тянулись через Трентон на западе и Крауборо на востоке, а в рамке между ними и нижней чертой, проведенной южнее острова Уайт, находилась почти вся Южная Англия, включая Лондон! Буш посмотрел на карту и поморщился. Вероятно, где-то в этом огромном районе держали в плену двух похищенных членов парламента. В сельской местности на склоне холма стоял дом, построенный скорее всего из известняка. В доме мягкая вода, но кто сказал, что это была естественно мягкая вода? Из водопровода вполне могла литься жесткая, но пропускаться через специальные смягчающие фильтры. В дом птичье перышко занесло ветром или оно попало в подвал, прилипнув к подошве обуви. Уже немного изучив изощренную натуру Торговца, легко было прийти к любому из возможных выводов. Перо могло принадлежать обыкновенной домашней птице, либо редчайшей разновидности пернатых. Или же – черт возьми! – оно попросту выпало из перьевой метелки для очистки углов от пыли, из обыкновенного матраса, наконец. Где-то в этом огромном, очерченном им стоге сена скрывалась иголка. Через час Бушу предстояло выступить на совещании перед руководством Скотленд-Ярда, где никого из его департамента не ожидал теплый прием, обрисовать ситуацию и попросить, чтобы каждому констеблю было дано указание… Нет – жесткий приказ… Предоставить информацию о любом подходившем под описание доме. У Буша сжималось сердце, когда он представлял саркастические взгляды, скривленные в усмешках губы, исподволь воздетые в потолок взгляды. Кто-нибудь непременно спросит, следует ли им проверить всех старушек с попугаями, канареек пенсионеров, родственников королевской семьи, каждый из которых непременно держал пруды с множеством самых экзотических водоплавающих, скворечники в лесах и парках, как и голубятни на задних дворах. Он будет выглядеть круглым идиотом. И деваться некуда. Отнюдь не будучи дураком, ты им окажешься в глазах этих людей. Он уперся лбом в непрошибаемую стену. Возникло искушение снять трубку, позвонить Грандисону в Париж, где тот принимал участие в конгрессе Интерпола, и попросить об отмене встречи в Скотленд-Ярде. Но Буш заранее знал, что услышит от Грандисона: «Если это все, чем ты располагаешь, значит, им придется работать с твоими куцыми материалами. Если ты при этом выставишь себя дураком, что ж, так тому и быть. Но только настоящий глупец попытается отстраниться и не делать вообще ничего». А потом бросит расслабленно, чтобы подсластить пилюлю, чувствуя раздражение Буша, какой-нибудь банальный вздор: «Помни: вековые дубы тоже вырастают из крохотных желудей».
Сквозь окно он наблюдал теперь за двумя девицами из соседнего офиса, проходившими мимо в своих мини-юбках, открывавших длинные голые ноги, несмотря на кусачий мартовский холод. За ними шествовал юнец в джинсах и кожаной куртке с бахромой – длинные патлы разметались по плечам. И почему-то при виде этих молодых людей Буш разозлился. Бесстыжие наглые бездельники… Лишенные всяких понятий о приличиях, никчемные и смехотворные! А затем вспомнил о зловещей маске, которую напялил на себя Торговец. В Скотленд-Ярде животики надорвут. Такие маски производились десятками тысяч – и Торговец знал об этом, а купить их можно было в сотнях магазинов Лондона и Южной Англии.
Буш встал, подошел к шкафчику в дальнем углу комнаты и налил себе виски. Сначала свою обычную дозу, а затем удвоил ее.
Глава 4
Во время своего последнего визита в Чолболтон с целью выяснить читательские пристрастия населения Джордж напал на подлинную золотую жилу в человеческом облике. Звали ее миссис Грэдидж, и внешне она напоминала Мафусаила, хотя утверждала, что ей всего-то шестьдесят девять лет от роду. Седовласая, с клоунским красным носом-картошкой, словоохотливая, она была хорошо информирована, выписывая ежедневную газету «Дейли мейл», «Ньюс уорлд» по воскресеньям и еще один еженедельный бульварный журнальчик «Субботние мелочи». И как раз всевозможные мелочи скрашивали одинокую старость миссис Грэдидж. Ни одной задернутой днем шторы, ни единой местной девицы с задержкой месячных, ни намека на скандал или сплетню, склоку или свару, покупку кем-то нового телевизора или автомобиля – ничего подобного не могло произойти, чтобы миссис Грэдидж не узнала, хотя она редко покидала крытый соломой коттедж. Целыми днями она просиживала в покрытом лоскутным одеялом кресле у окна, выглядывая из-за вазы с пластмассовыми розами, стоявшей на подоконнике. Это была старуха с головой, забитой самыми грязными мыслями, отвратительное существо, которое получало истинное наслаждение от несчастий других. Джордж сразу пришелся ей по нраву. Подхихикивая и шамкая ртом с гнилыми зубами, она рассказала ему, каким успехом пользовалась у парней в молодые годы. Уж она взяла от жизни свое, а теперь могла назвать ему имена многих, кто ныне воротил от нее нос, но, видимо, забыли, как в былые дни затаскивали в сарай и уходить не хотели, так соблазняли их ее прелести. Джордж подавлял приступы тошноты, изображал зачарованного принца и в результате был вознагражден сполна.
Ее муж, давно сошедший в могилу (или сведенный, как невольно подумалось Джорджу), когда-то служил егерем у Рейнбердов в Рид-Корте, заодно присматривая за их речной лодкой для рыбалки. Да и сама миссис Грэдидж порой подряжалась туда на работу. То горничной, то помощницей по хозяйству. И если она сама чего не знала, то уж супруг знал все наверняка. Она подслушивала под дверями или просматривала приходившую хозяевам почту, а ее муж украдкой пристраивался к группе джентльменов-охотников во время привала для ленча на свежем воздухе или таился в потертом камуфляжном костюме посреди рощицы или в зарослях кустов, чтобы наблюдать, до чего же походили приемы ухаживания и спаривания у людей на так хорошо знакомые ему повадки зверей, рыб и птиц.
От нее Джордж в подробностях узнал о том, как обходился Шолто с горничными, гостившими в доме дамами и женами окрестных фермеров. Сам Шолто, впрочем, никогда не настаивал на droits de seigneur[4], но оно частенько добровольно признавалось за ним. А еще он пил с завидным постоянством с десяти часов утра и до тех пор, пока не заваливался мертвецки пьяный спать глубокой ночью.
Джордж подпалил в своей кухне очередной ломтик хлеба, вспоминая о миссис Грэдидж, и был уверен, что рассказал Бланш о том, как старый гуляка свалился в пьяном виде с лестницы. Или не рассказал? Что ж, по крайней мере собирался, но мог забыть об этом факте, такую массу полезных сведений пришлось ему изложить. Боже, до чего же омерзительной ведьмой оказалась старая миссис Грэдидж! Он надеялся, что Бланш не захочет узнать еще больше и не пошлет его к ней снова.
Самым богатым ответвлением золотой жилы оказалась история Гарриэт – младшей сестры мисс Рейнберд. Из уст миссис Грэдидж Джордж узнал необходимые детали, а пробелы помогло восполнить его богатое воображение.
Обе сестры были хорошенькими, даже красивыми, но в то время как Грейс Рейнберд отличалась ладной миниатюрной фигуркой, Гарриэт выглядела чрезмерно рослой и неуклюжей. В разительном контрасте с изящными светскими манерами Грейс сестра страдала от почти патологической застенчивости и неуверенности в себе. Когда Гарриэт перевалило за тридцать (у миссис Грэдидж оказалась фантастическая память на даты – она могла вспомнить день, месяц и год практически любого события), в обществе уже все были твердо уверены, что ни одна из них не выйдет замуж. Грейс с ее утонченным и критическим взглядом на жизнь многих мужчин отпугивала, а если ей кто-нибудь нравился, она убеждала себя, что претендента интересует только ее приданое. А застенчивость и чрезмерная скромность Гарриэт создавали непреодолимый барьер для возникновения любых романтических отношений. В тех же исключительных случаях, когда возникал мужчина – действительно влюбленный или же привлеченный запахом денег, – который проявлял к ней интерес, то на горизонте возникал Шолто. Ценивший комфорт жизни в доме, где хозяйничали две молодые и ловкие девушки, предоставляя ему возможность без помех пьянствовать и волочиться за каждой юбкой, он мгновенно пускал в ход все свое влияние на сестру, чтобы холодным неодобрением уничтожить любое нарождавшееся чувство. Шолто был жестоким и эгоистичным, прятавшим свой истинный характер под маской грубоватого внешнего добродушия.
Но вот года за три до начала Второй мировой войны у Шолто возникли проблемы с почками, его на три недели уложили в больницу. И мать-природа сполна воспользовалась этим временем, чтобы внести свои коррективы в жизнь семьи. Однажды Грейс и Гарриэт отправились на благотворительный танцевальный вечер, проводившийся в соседнем военном гарнизоне, в кои-то веки без привычного надзора Шолто. И если Грейс лишь от души повеселилась, то Гарриэт получила приглашение поужинать от стеснительного молодого ирландского офицера-танкиста, выпила гораздо больше вина, чем следовало бы, решила, что все вокруг прекрасно и удивительно, после чего была соблазнена на заднем сиденье офицерской машины, пока Грейс отплясывала «Пол Джоун»[5]. Гарриэт сохранила все в секрете от сестры, испытывая головокружительное наслаждение от прежде неведомых отношений, и три недели встречалась с возлюбленным в лесочке у реки, что осталось тайной для Грейс, но не для старого Грэдиджа. За день до выписки Шолто из больницы офицера вместе с подразделением отправили к новому месту службы на Ближний Восток. Гарриэт никогда больше не виделась с ним и даже весточки не получила. С Грейс она так ничем и не поделилась, но, как только ей самой стало ясно, чем все грозит закончиться, призналась Шолто. Тот, выждав подходящее время, когда Грейс не оказалось дома, поднял настоящую бурю негодования и заставил сестру быстро собрать вещи и отправиться с долгим визитом к своему надежному приятелю в Нортумберленд. Там в положенный срок Гарриэт родила младенца, матерью для которого пробыла ровно двадцать четыре часа, после чего ребенка у нее отняли, чтобы она даже встречаться с ним не смогла и не знала, куда и кому его передали на воспитание.
Только много лет спустя она рассказала Грейс о своей тайне. К тому времени танкист-ирландец уже погиб, получив смертельное ранение в сражении при Тобруке.
Вот какую историю поведала Джорджу миссис Грэдидж, а он слово в слово передал Бланш. Причем миссис Грэдидж находила особое удовлетворение в том, что скелет из семейного шкафа Рейнбердов давно разгуливает на свободе.
И, как намекнула миссис Грэдидж, ей были известны многие другие сальные подробности, если они кому-то интересны. Но, конечно, рассказывает она обо всем неохотно, поскольку сама терпеть не может сплетен и скандалов. А потому только Джорджу выдала она по секрету факт, что любовники частенько встречались в старой рыбацкой хижине, где старик Грэдидж хранил солому для починки кровли. И они были там далеко не первыми прелюбодеями. К этому моменту Джордж почувствовал, что с него довольно, и сбежал в «Митру аббата», где тремя стаканами виски с трудом смыл дурной привкус во рту.
А сейчас, поедая пережаренный тост с джемом и прихлебывая кофе, он раздумывал о Гарриэт и о той грязной работе, какую выполнял для Бланш, чувствуя отвращение к этому делу. Его созвездия явно заняли на небе неверное положение. Подобные гнусные дела предназначались судьбой кому-то другому. Как и вся эта неряшливая беспорядочная жизнь. Кому-то, кто искренне хихикал бы и посмеивался вместе с миссис Грэдидж над чужими бедами и злорадством. Какой-то идиот там, наверху, мог запросто запутаться в своей картотеке и по ошибке уготовить ему чужой удел. Ведь если бы его, Джорджа, тянуло на странный образ жизни, он бы точно выбрал что-нибудь более романтическое и мужественное… Он не возражал бы, например, поменяться местами даже с тем ирландским командиром танка – исключив только печальный конец в африканских песках. Или стал бы секретным агентом: умным, проницательным, вечно окруженным красотками с континента и с утонченным вкусом собирателя старинного фарфора. Джордж видел себя в роли спасителя женщин и детей, которого потом ждали высокие награды и почести, защитника слабых и обездоленных, борца с тиранами и злодеями.
Он посмотрел вниз, где на кухонной подстилке улегся Альберт, и вдруг резко спросил:
– Какого черта ты там делаешь?
Пес со смаком жевал утреннюю «Дейли мейл», которую сам же принес из прихожей. Джордж выхватил газету из собачьей пасти, разгладил влажные от слюны листы и… принял решение. Ему необходимо в корне изменить свою жизнь. Он талантлив, недурен собой, умен и наделен своеобразным чувством собственного достоинства. Хватит уже ходить на коротком поводке. К дьяволу! От таких, как миссис Грэдидж, Джорджа выворачивало наизнанку. А с Бланш и ей подобными он тоже, если честно, чувствовал себя неуютно. Он ведь даже не знал, фальшива она насквозь, только наполовину или действительно полностью помешалась на своем спиритизме и парапсихологии. В общем, Джордж не желал дурачить пожилых леди, чтобы вытряхнуть из них деньги на идиотскую идею возведения «Храма Астроделя», будь он трижды неладен! Кем, черт возьми, Бланш себя возомнила? Дочерью царя Соломона? А этот ее Генри? Где она раскопала его мощи? Откуда он вообще взялся? Наверное, прочитала о нем в альбоме «Детишкам об истории британских железных дорог» или еще где-нибудь. Нет, с него хватит. Он много сделал для нее. Они останутся друзьями, но подстраиваться под Бланш он больше не будет. Поедет в Солсбери, прогуляется там вокруг собора и обдумает свою новую жизнь. Лучше места для медитации не найти. Потом пообедает в «Красном льве» и отправится к Бланш, чтобы поговорить и выложить все начистоту. Может, удастся и ее уговорить начать жизнь заново…
Джордж посмотрел вниз на Альберта и сказал:
– Теперь здесь все станет по-другому, вот увидишь.
Пес вздернул серые брови и вильнул хвостиком.
Пока Джордж завтракал и строил планы реорганизации своей жизни, мисс Рейнберд тоже сидела за утренним столом, глядя на еду без аппетита, чувствуя себя скованной и все еще усталой после очень тревожно проведенной ночи. Гарриэт снова явилась к ней во сне и вела себя настойчиво. Любопытно, что порой она приходила в облике молодой женщины, а потом вдруг в старческом возрасте. И мисс Рейнберд это приводило в замешательство. Но вот в том, чего Гарриэт добивалась, никаких сомнений не было. «Найди моего мальчика. Найди его и прими в семью. Он ведь тоже Рейнберд!» Часто, когда она произносила слова «Он тоже Рейнберд!», ее голос резонировал странным эхом.