– Он и естьБог, – произнес он, – который существовал еще тогда, когда и в помине не было этой набитой дерьмом постройки.
– Собаки тоже существовали.
– Кто? Ну и что?
– А то, что я не могу только по этому позволять им себя трахать.
– А ты мудрец, я смотрю? – улыбка исчезла. – Лучше иди к нему – и ты изменишься. Ты оценишь это.
– Нет, Деклан. Я не буду делать этого. Оставь меня...
Он почувствовал, как руки Деклана сильно сдавили его.
– А ну шагай вверх, жалкая тварь. Не надо заставлять Бога ждать.
Он потащил Кута наверх, не ослабляя плотного кольца объятий. Кут искал слова, но они прятались от него. Сейчас он, как никогда в жизни, нуждался в лоттосе, и она подсказывала ему только одно: невозможно было объяснить этому человеку, что он ошибается. Неуклюжий тандем оказался вскоре в главной башне церкви. Кут бросил взгляд на алтарь: может быть, к нему придет что-то вроде переосмысления? Нет – алтарь ничего нового ему не сообщил, потому что был осквернен. Обивка, грязная и распоротая, запачкана экскрементами; на ступенях полыхали молитвенники и церковные книги, сюда же были брошены крест и подставки для свечей. В удушливом воздухе летали хлопья сажи.
– И это сделал ты?
– Он хотел этого, и мне пришлось подчиниться.
– Но как он осмелился?
– Осмелился, что в том странного? Он не боится ни Иисуса, ни...
Внезапно Деклана снова бросило в пучину сомнений. Его сознание металось в недоумении и страхе.
– Но он действительнобоится одной вещи. Если бы не так, он сам пришел бы сюда и сделал это своими руками...
Деклан не смотрел в сторону Кута. Его взгляд недвижно застыл.
– Чего же, Деклан? Что он не любит? Скажи же мне наконец!
Деклан повернулся к нему и плюнул в лицо. Слизь поползла по щеке Кута, словно гусеница.
– Это тебя не касается.
– Ради Христа, Деклан, образумься! Посмотри, что он с тобой сделал!
– Я служу лишь тому, кого могу видеть. – Он встряхнул Кута и добавил: – И сейчас твоя очередь предстать перед ним.
Он повернул Кута лицом к северной двери. Она была открыта – на пороге стояло чудовище. Оно качало головой, словно кланялось. Впервые Кут увидел Голого Мозга при свете дня – впервые его ужас был подлинным. Он попробовал выбросить из головы эти размеры, этот взгляд, эти очертания. Не замечая их, он видел лишь медленную ровную поступь огромного зверя. Существа, которому он мог бы, наверное, служить. Оно не было уже зверем, несмотря на то, что имело гриву и скалило острые зубы. Глаза сверлили его светом, проникающим все глубже и глубже, – так не могло смотреть ни одно животное. Рот раскрывался все шире: в нем заскользили появляющиеся клыки. Они занимали уже два, затем три дюйма, но он продолжал распахиваться. Когда он заполнился, раздвинувшись на всю свою неимоверную ширину, Деклан отпустил Кута. Наверное, хотел, чтобы тот немного побегал. Но Кут не шелохнулся – над ним властвовал пронзающий взгляд. Голый Мозг приподнял его. Все вокруг закружилось...
* * *Кут ошибся ненамного: полицейских было семеро. Трое из них были вооружены согласно приказу сержанта розыска Гиссинга. Его последнему приказу, который можно было считать теперь предсмертной волей. Семерку хранителей справедливости возглавлял сержант Айвеноу Бейкер: личность самоотверженная и даже героическая, то ли по причине склонности к риску, то ли из-за большего опыта опасной работы. Он заговорил. Его голос, обычно властный и громкий, был похож на визг, испущенный сдавленным горлом: из здания на пороге церкви показался Голый Мозг.
– Так, я его вижу.
Вряд ли кто-то не видел его. Эту девятифутовую громадину, забрызганную кровью и казавшуюся исчадием Ада. Те, у кого были карабины, вскинули их, не дожидаясь команды. Остальным оставалось целовать свои дубинки, заклиная их молитвами. Один не выдержал и бросился бежать.
– Вернуться на линию огня! – пронзительно пищал Айвеноу. Если все эти трусы разбегутся, он останется один. Дезертир подчинился, иначе ему пришлось бы почувствовать на себе, что такое гнев начальства.
Голый Мозг высоко поднял Кута над землей, держа его за шею. Ноги несчастного покачивались в футе от нее, голова запрокинулась назад, глаза закатились. Монстр демонстрировал свое прикрытие неприятелю.
– Разрешите... пожалуйста... нам нужно застрелить эту гадость! – засуетился один стрелок.
Айвеноу сглотнул слюну, прежде чем как-то ответить хрипло:
– Мы заденем викария.
– Разве он не мертв? – спросил стрелок недоуменно.
– Мне это не очевидно.
– Он не может быть живым. Сами посмотрите...
Голый Мозг мял тело Кута, словно подушку, из которой начал высыпаться пух. Теперь Айвеноу видел, что стрелок скорее всего был прав. Голый Мозг неторопливо размахнулся и отбросил тело в его сторону. Оно врезалось в гравий, неподалеку от ворот и больше не шевелилось. У Айвеноу прорезался наконец настоящий голос:
– Огонь!
Стрелки начали выполнять эту команду еще раньше того, как заметили, что рот начальника начал раскрываться. Все, что нужно делать, и так понятно: жать на курок и как можно дольше.
На Голого Мозга посыпались пули. Некоторые попадали в него: три, четыре, вот уже пять ранении, и почти все в грудь. Пули обжигающе кусали его, заставляя защищать лицо и доблести самца. Он загородил их руками, предохраняя от неожиданно больных укусов, которые не сравнить было с ужалившей его пулей из винтовки Николсона. Страданий от ее жала он тогда не почувствовал, занятый лишь исполнением желанной мести. И сейчас она была с ним – слишком сильная, чтобы превратиться в ярость, в стратегию безжалостного нападения. Его охватил страх. Инстинкты подсказывали ему броситься на отрывистые хлопки выстрелов и вспышки взрывов пороха, но боль подавляла бурлящее желание. Он повернулся и начал вынужденное отступление, став подпрыгивающей при каждом удачном выстреле, движущейся к холмам мишенью. Он направлялся к зеленевшим за ними подлескам, надеясь, что там отыщутся подходящие для укрытия овраги или пещеры. Хоть какое-то место для спасения, где можно бы было обмозговать свою дальнейшую жизнь. Только бы уйти от преследования!
Стреляющие полицейские неслись вперед на своей боевой технике, добивая неприятеля в спину. Дух победы витал над их головами. Им даже не нужен был полководец – печальный Айвеноу остался, чтобы отыскать на могилах вазу и освободить ее от букетов хризантем.
Голый Мозг добрался-таки до середины холма. Вскоре хлопающие огоньки исчезли, и он почувствовал себя более уверенным и подвижным. Теперь нужно было раствориться во мраке, провалиться сквозь землю. Рванув по полю, он услышал, как свистят переспелые колосья, до сих пор не собранные людьми. Стебли разламывались, высыпая изобилие зерен. Преследователи остановились, притормозив машину на окраине поля. Он видел их огни. Видел мерцавшее вдали синее и белое. Слышал их приказы. Голый Мозг не знал, что такое слова. Но даже если бы он понимал их смысл, они не сообщили бы ему ничего нового. Он знал, что самцы человека существа пугливые и что вряд ли они будут гоняться за ним всю ночь. То, что они кричат, ничего не означает. Они все равно испугаются темноты и подумают, что это вполне оправдывает их нерешительность. Они убедят себя в том, что раненый зверь не сможет выжить. Какие они наивные... Словно дети.
Голый Мозг вскарабкался на вершину большого холма, чтобы осмотреть окрестности. Внизу, по змейке дороги, бежали огоньки неприятельской машины: в примитивном калейдоскопе переливалось синее и красное. Больше никакого света – ничего, кроме слабого мерцания звезд. Придет день и снова восстановит пропавшую картину. Взойдет солнце, и городок окажется под ним, как на ладони. Сейчас Голый Мозг догадывался о его будущем лучше, чем кто либо из его жителей.
Он лег на спину, увидев, как в небе сорвалась с места оранжевая звезда. Потом она засверкала ярче и вспыхнула, сгорев на юго-востоке, озарив на мгновение краешек свинцового облака. Заря будет долгой и исцеляющей. Она вновь наполнит его силами. И тогда он спалит дотла все, что скрывается во мраке.
* * *Кут был еще жив. Но смерть была так близко, что это ничего не значило. Восьмидесяти процентам его костей не суждено было, видимо, срастись. Черты лица пропали в переплетениях рваных ран, одна рука полностью раздавлена. Нет сомнений – он скоро умрет. В пользу этой версии были и время, и его желание.
* * *Наутро жители могли убедиться в том, что ночные звуки вряд ли были просто громким шумом. То, что высветило вставшее над городком солнце, свидетельствовало о событиях не менее для них печальных, чем конец света: перевернутый вверх дном церковный двор, разбитая дверь молитвенной, кордоны бронированных автомобилей на северной дороге.
О празднике урожая не могло быть и речи. Его глашатаи не стояли у домишек, зазывая людей.
– Я хочу, чтобы мы вернулись в Лондон, – настаивала Мэгги.
– Еще вчера ты уговаривала меня остаться. Тебе, кажется, хотелось глубже вникнуть в суть народных традиций.
– Но вчера была пятница, и... здесь не было еще этого маньяка.
– Если мы уедем, то назад возвращаться уже не придется. Никогда.
– О чем ты говоришь? Конечно же, мы еще будем сюда приезжать...
– Если мы убежим, испугавшись этого места, – мы откажемся от него.
– Это смешно, Рон.
– Тебе хотелось показаться на глаза тем, кто здесь живет. Но сегодня мы рискуем присоединиться к тем, кто здесь погиб. Рискуем и завтра, и послезавтра. Как долго это будет продолжаться? Ты это знаешь? Нет. И если ты не хочешь узнать, закончились ли здесь эти безобразия или нет, – можешь ехать. И даже взять с собой детей. А я останусь здесь.
– Нет, Ронни.
Он тяжело вздохнул.
– Мне надо убедиться, что его поймали. Быть уверенным в том, что он больше здесь не появится. И тогда я скажу, что мы не зря выбрали это местечко.
Она неохотно кивнула.
– Тогда давай хоть ненадолго выберемся из этих стен, Рон. Дети просто извели миссис Блэттер, я опасаюсь, не будет ли у нее истерики. Возьмем их с собой покататься на машине, а? Хоть немного подышим свежим...
– Почему бы и нет? – он стремительно встал.
Сентябрьское утро встретило их теплым благоуханием. Какие же сюрпризы может преподнести погода! По обе стороны от шоссе проносились пестрые ковры поздних цветов. Радостные птицы низко планировали над крышей машины. Небо синее, как в сказке, облака – фантазия в тонах цвета сбитых сливок. Здесь, в нескольких шагах от городка, таяли кошмары предыдущей ночи, растворяясь в изобилующей полноте дня. Настроение Рона поднималось с каждой новой милей, появлявшейся между ними и Зелом. Вскоре он даже запел.
Дебби беспокойно ерзала на заднем сиденье: то «папа, мне жарко», то «папа, я хочу апельсинового сока». И, наконец, «папа, я хочу пи-пи».
Рон остановил машину на безлюдной ровной дороге. Пришлось играть в добренького папочку. Если и дальше ему будет отведена эта роль, то к концу дня дети избалуются окончательно.
– Итак, солнышко мое, сейчас ты сделаешь пи-пи, и мы поедем дальше, чтобы поискать тебе мороженое.
– А где же ля-ля? – спросила дочка. Это дурацкое слово было выдумано ее мамочкой.
Вмешалась Мэгги, лучше ладившая с девочкой в таких вопросах, чем Рон:
– Детка, сходи туда – на полянку около дороги. Видишь ее?
Дебби ничего не могла взять в толк. Рон обменялся с Яном полуулыбками.
Мальчик напустил на лицо смешливую гримасу. Он поддразнивал сестренку:
– Чего же ты не идешь? Давай, торопись, а то придется искать тебе более подходящее место и ты описаешься по пути.
«Более подходящее место, – думал Рон. – Что он имеет в виду? Уж не Лондон ли?»
Дебби никак не решалась:
– Я там не могу, мамочка!
– Почему?
– Меня там может кто-то увидеть.
– Что ты, никто тебя не увидит, – убеждал Рон. – Ты сделаешь, как скажет мама, и все будет в порядке.
Он повернулся к Мэгги:
– Сходи с ней, любовь моя.
Мэри не шелохнулась:
– Она и сама умеет.
– Ты же видишь – она боится. Да и как она перелезет через эту решетку?
– Тогда сходи с ней сам.
Рону не хотелось возражать – начался бы бессмысленный спор. Он выдавил из себя улыбку и сказал:
– Пойдем.
Дебби вышла из машины. Рон помог ей перебраться через железную ограду, за которой раскинулось широкое поле. Урожай с него уже был собран. Оно пахло... свежей землей.
– Ты что папа? Не смотри! – выговорила ему дочка. – Ты не имеешь правасмотреть.
Как она любит командовать и управлять, а ведь ей всего девять! Она умела уже играть на его нервах не хуже, чем на фортепиано, которым занималась три года. Они оба знали это. Рон улыбнулся и зажмурился.
– Видишь? Папа закрыл глаза. Давай, девочка, делай все побыстрее.
– Только ты не вздумай подглядывать. Обещай, что не будешь подглядывать?
– Я не буду подглядывать, – торжественно продекламировал Рон.
Боже мой, она уже устраивает целый спектакль!
– Поторопись, мое солнышко.
Он обернулся в сторону машины: Ян сидел, склонив голову над страницами очередного глупого комикса, его глаза неподвижно замерли над чем-то уж очень интересным. Весь день он был угрюм и серьезен. Единственное изменение на его лице Рон заметил, когда они оба обменялись чем-то, напоминавшим улыбки. То, что отразилось на лице Яна, вряд ли было естественным – вряд ли ему хотелось улыбаться, вряд ли он намеревался посмеяться над сестренкой. Он был сегодня слишком задумчив.
Дебби стянула штанишки и присела. Она тужилась, но ничего не получалось. Как она ни старалась.
Рон окинул взглядом все поле, вплоть до горизонта. Там кружились шумные стаи чаек. Рон смотрен на них: сначала спокойно, потом со все большим нетерпением.
– Скорее, моя детка.
Рон снова оглянулся на машину: Ян смотрел теперь на него. На лице его была печать скуки. Бледное грустное лицо. Что же с ним? Какая-то безысходность сквозила во взгляде. Рон терялся в догадках. Будто бы – или действительно? – не заметив, что на него смотрит отец, он снова занялся сборником комиксов.
Дебби вдруг резко вскрикнула: в ушах у Рона зазвенело.
– Господи! – Рон полез через ограду. К ней заспешила теперь и Мэгги.
– Дебби!
Рон застал ее стоящей у самой загородки. Она уставилась вниз, что-то бормоча себе под нос. Лицо девочки раскраснелось.
– Боже мой, что случилось?
Она лишь беззвучно шевелила губами. Глаза Рона проследовали за ее взглядом.
– Что случилось? – это уже была Мэгги, которая пыталась перебраться через ограду.
– Кажется... Кажется, ничего особенного.
Это был всего лишь мертвый крот. Он лежал на земле. Его глаза выклевали птицы. Гниющим телом питались полчища мух.
– Боже мой, Рон, – Мэгги сверкнула глазами. Так, словно он сам подложил сюда труп животного.
– Все хорошо, моя сладенькая, – Мэгги толкнула Рона локтем и взяла девочку на руки.
Ребенок постепенно успокаивался. «Городские дети, – подумал Рон. – Надо приучать их к таким вещам, ведь когда-нибудь они будут жить среди этого. Здесь нет и не будет чистящих машин, убирающих с земли все и вся».
Мэгги качала малышку на руках – видимо новых слез на ее лице не появится.
– Ну вот, сейчас она успокоится, – сказал Рон.
– Конечно, успокоится. Правда, детка? – Мэгги помогла ей подтянуть штанишки. Дебби лишь всхлипывала носом, вовсе не стесняясь. Слишком большое огорчение, чтобы отстаивать свою самостоятельность.
Ян слышал концерт, закатываемый сестренкой, и пробовал сосредоточиться на комиксах. «Дайте же мне наконец собрать свое внимание», – думал он. И его желание было выполнено.
Внезапно стало темно. Слишком темно, чтобы видеть картинки.
Он отвел от них глаза и сердце бешено застучало в груди. Он был здесь – новый объект для изучения. Всего в шести дюймах от него: он заглядывал в салон машины и глаза его сверкали пламенем Ада. Ян не смог кричать – язык отказывался повиноваться. Намочив сиденье, он толкнул противоположную дверь. Она не открылась, и в тот же момент покрытые рубцами руки вцепились в его ноги, проникнув через окошко. Когти царапали лодыжки, разрывая новые носки. На землю свалился ботинок. Наконец руки победили – Ян поехал по влажному сиденью к открытому окну. К нему вернулся голос, но вряд ли это был егоголос: слишком жалостливый и слабый для выражения смертельного ужаса, охватившего его. В этом, не столь уж необычном сне, снова был его отец. Когда окошко оказалось под животом Яна, он посмотрел в его сторону: отец размахивал руками у ограды. У него был такой смешной вид. Он карабкался через нее, он спешил на помощь. Но Ян с самого начала знал, что он не спасет его: он столько раз уже умирал в снах именно потому, что отец не подоспел вовремя. Рот оказался еще шире, чем он мог себе представить. Он был той дырой, в которую он должен был сейчас провалиться. И непременно вперед головой. Рот вонял, как мусорный ящик, тот, что стоит во дворе школьного буфета. Как миллион таких ящиков. Подступила тошнота. Один из ящиков захлопнулся, оттяпав ему часть головы...
Рон ни разу в жизни не кричал, считая это уделом женского пола. Но сейчас, когда он увидел, как голова сына исчезла в страшных челюстях, все вокруг утонуло в звуке безумного вопля.
Голый Мозг обернулся без тени страха. Кто же смог издать такое? Он встретил чьи-то глаза. Он пронзил их своим всепроникающим взглядом, заставив их обладателя прирасти к шоссе. Это была Мэгги. Прорывавшийся сквозь ее оцепенение голос словно звучал из могилы:
– О... пожалуйста... не надо.
Рон, попытавшись не замечать этих страшных глаз, бросился к машине. К своему сыну. Но его короткой растерянности было достаточно для того, чтобы чудовище успело скрыться: Голый Мозг стремительно удалялся, не выпуская изо рта жертву, которая раскачивалась при его шагах. Спустя мгновение он исчез. Распыленные в воздухе капельки крови Яна подхватил ветер. Рон почувствовал, как его лицо оросилось мелким душем.