— Вот ваш человек, Макдоналд! — произнес он, задыхаясь. — Вы можете арестовать его за убийство полковника Уорбуртона и за покушение на жизнь его жены.
Макдоналд откинул капюшон нашего противника. Я молча уставился на него, и тут с моих губ сорвался возглас изумления. В первую минуту я не узнал в этих искаженных злобой чертах красивое загорелое лицо капитана Джека Лэшера.
В окно уже пробивались первые рассветные лучи, когда мы с моим другом вновь оказались на Бейкер-стрит. Я приготовил два крепких бренди с содовой и передал стакан Холмсу. Он откинулся в кресле, и в свете газового рожка у камина лицо его с четкими орлиными чертами выглядело совершенно спокойным. Я с удовольствием отметил, что он чуть порозовел.
— Я должен извиниться перед вами, Уотсон, — сказал он. — Капитан Джек — опасный человек. Как ваш укус?
— Болит немного, — признался я, — но ничего такого, что нельзя было бы вылечить с помощью йода и бинта. Я гораздо больше обеспокоен вашим плечом, мой дорогой друг, потому что он нанес вам очень сильный удар кочергой. Вы должны позволить мне осмотреть вас.
— После, Уотсон, после. Уверяю вас, там всего лишь синяк, — нетерпеливо ответил он. — Теперь я могу признаться: вчера ночью был момент, когда я весьма усомнился, что он попадется в ловушку.
— В ловушку?
— В ловушку с приманкой, Уотсон. И если бы он не проглотил этот лакомый кусочек, нам было бы непросто вывести капитана Лэшера на чистую воду. Я сыграл на том, что иногда у убийцы страх оказывается сильнее холодного расчета. Так оно и оказалось.
— Честно говоря, я до сих пор не понимаю, как вам удалось распутать это дело.
Холмс откинулся в кресле и соединил кончики пальцев.
— Мой дорогой друг, само по себе это дело не было чересчур уж сложным. Улики были достаточно очевидными, но деликатность проблемы заключалась в том, чтобы заставить убийцу подтвердить их каким-нибудь неосторожным поступком. Косвенные улики — это проклятие для того, кто умеет рассуждать.
— Но я не заметил никаких улик.
— Вы все заметили, но не сумели сделать соответствующих выводов. В рассказе мисс Марри упоминалось, что хотя дверь в музейную комнату и была заперта, однако шторы на окнах были раздвинуты. Заметьте — были раздвинуты шторы в комнате на первом этаже, выходящей на оживленную улицу. Это само по себе достаточно необычно. Если вы помните, я прервал мисс Марри, чтобы расспросить ее о привычках полковника Уорбуртона.
Это обстоятельство заставляло предположить, что полковник Уорбуртон, должно быть, ждал посетителя, при этом характер визита был таков, что либо он сам, либо его посетитель предпочитали, чтобы гость вошел в дом через французское окно, а не в дверь. Старый вояка недавно женился на молодой и красивой женщине, и потому я отверг мысль о заурядном любовном свидании.
Если эти мои рассуждения были верны, то предполагаемая встреча могла не понравиться кому-то из домочадцев полковника, отсюда очевидное стремление впустить посетителя через окно.
— Но окна были заперты, — возразил я.
— Естественно. Мисс Марри утверждала, что миссис Уорбуртон последовала за своим мужем в музейную комнату сразу же после ужина и что, очевидно, они поссорились. Мне пришло в голову, что если полковник ждал посетителя, то в этом случае он безусловно должен был оставить шторы открытыми, чтобы тот сразу увидел, что полковник не один. Сначала, безусловно, это были только предположения, но они вполне могли соответствовать фактам.
— А кто был этот загадочный посетитель?
— Опять предположения, Уотсон. Мы знаем, что миссис Уорбуртон с предубеждением относилась к племяннику полковника, капитану Лэшеру. Я описываю вам ситуацию, какой она представлялась мне в самом начале, в то время как мисс Марри излагала первую половину своей истории. Но я бы не смог пойти дальше этих предположений, если бы вторая часть рассказа не содержала того единственного факта, который превратил легкое подозрение в абсолютную уверенность, что перед нами хладнокровное и хорошо рассчитанное убийство.
— Должен признаться, что я не могу припомнить…
— Однако вы сами подтвердили его, когда употребили слово «невыносимо».
— Господи, Холмс, — осенило меня, — так, значит, замечание мисс Марри относительно запаха сигары полковника…
— …в комнате, в которой только что дважды выстрелили. Она должна была пропахнуть порохом. Тогда я понял, что в музейной комнате никто не стрелял.
— Но все в доме слышали выстрелы.
— Стреляли снаружи сквозь закрытое окно. Убийца — прекрасный стрелок, так что можно предположить, что он военный. Здесь уже было над чем поразмыслить, и позже, Уотсон, именно вы подтвердили мои подозрения, когда я, закурив сигару полковника, дождался вашего прихода, а затем дважды выстрелил из такого же пистолета, как тот, из которого был убит полковник Уорбуртон.
— Но должны же были остаться следы пороха.
— Не обязательно. Револьверный патрон — достаточно коварная штука, и отсутствие следов ничего не доказывает. Для нас гораздо важнее запах сигары. Однако я должен добавить, что, хотя ваше подтверждение и было безусловно полезным, мой визит в дом уже разъяснил мне все окончательно.
— Но вас тоже поразил вид слуги-индийца, — возразил я, слегка уязвленный его самодовольством.
— Вовсе нет, Уотсон. Меня поразило разбитое окно, через которое он удалился.
— Но мисс Марри рассказала нам, что капитан Лэшер разбил окно, чтобы попасть в комнату.
— Весь ужас заключается в том, что любая женщина обязательно упускает в своем рассказе именно ту важную деталь, которая внимательному наблюдателю необходима, как кирпичи и раствор строителю. Если вы помните, она утверждала, что капитан Лэшер выбежал из дома, заглянул в окно, а затем, схватив в садике камень, разбил окно и вошел внутрь.
— Именно так.
— Причиной моего изумления, когда я увидел индийца, было то, что он удалился в проем окна, которое было дальше от двери, в то время как ближайшее к двери окно осталось целым. Когда мы подошли к дому, я обнаружил углубление от камня непосредственно перед первым окном, там, где Лэшер его подобрал. Зачем бы он побежал ко второму окну и разбил его, если бы у этого стекла не было какой-то своей истории? Вот я и намекнул Макдоналду про устрицу и ближайшую вилочку. И наконец, я подвел окончательную черту под всей историей, когда понюхал коробку с сигарами. Это были голландские сигары — из всех сигар они обладают наименее сильным запахом.
— Теперь мне все совершенно ясно, — сказал я. — Но разве, рассказав всем в доме о том, что вы собираетесь сложить осколки стекла, вы не рисковали той единственной уликой, на которой основывалось все ваше расследование?
Холмс потянулся за персидской туфелькой и начал набивать трубку черным табаком.
— Мой дорогой Уотсон, совершенно очевидно, что я не смог бы сложить все эти осколки таким образом, чтобы доказать наличие двух крошечных пулевых отверстий. Нет, это был чистый блеф, мой дорогой друг, ход конем, так сказать. Тот, кто предпримет попытку еще больше раздробить осколки окна, и есть убийца полковника Уорбуртона. Остальное вам известно. Он явился, вооруженный кочергой, а дверь открыл дубликатом ключа, который мы обнаружили в кармане его плаща. Больше мне добавить нечего.
— Но мотив, Холмс?
— За этим не нужно далеко ходить, Уотсон. Нам известно, что до женитьбы полковника Лэшер был его единственным родственником и, вполне понятно, наследником. Судя по высказываниям мисс Марри, миссис Уорбуртон не одобряла распущенного образа жизни молодого человека. Очевидно, что влияние жены представляло реальную угрозу интересам капитана Лэшера.
Той самой ночью он открыто пришел в дом и, поговорив с мисс Марри и майором Эрншоу, вышел якобы для того, чтобы выпить портвейна в столовой. Однако на самом деле он прошел через выходящее в садик окно столовой, подошел к окну в музейную комнату и сквозь стекло выстрелил в полковника и его жену. Потребовалось не более нескольких секунд, чтобы вернуться тем же путем, взять с полки стакан с портвейном и поспешить в холл. Он все очень хорошо рассчитал, так как вы помните, что он появился буквально через секунду после других обитателей дома. Для того чтобы создать полное впечатление, что полковник Уорбуртон сошел с ума, требовалось лишь, разбив окно, уничтожить отверстия от пуль и, войдя внутрь, положить револьвер возле руки жертвы.
— А если бы миссис Уорбуртон там не оказалось и его встреча с дядей состоялась, что тогда?
— Ах, Уотсон, тогда мы можем только гадать! Но тот факт, что он явился с оружием, заставляет предполагать самое худшее. Я не сомневаюсь, что, когда он предстанет перед судом, выяснится, что ему необходимы были деньги, а мы имеем самые веские основания считать, что этот молодой человек ни перед чем бы не отступил, чтобы уничтожить любое препятствие на пути удовлетворения собственных нужд. Ну что ж, мой дорогой друг, вам пора идти. Передайте, пожалуйста, мои извинения вашей жене за то, что я, может быть, слегка нарушил спокойное течение вашей семейной жизни,
— Но ваше плечо, Холмс, — запротестовал я, — я должен растереть вас прежде, чем вы приляжете отдохнуть.
— Бросьте. Уотсон, — ответил мой друг, — уж вам-то следовало бы знать, что ум — хозяин тела. Мне тут как раз подвернулась задачка, касающаяся раствора углекислого калия, так что, будьте так добры, передайте мне вон ту пипетку.
Преступление в Фаулкс-Расе
— Удивительное дело! — воскликнул я, роняя на пол «Таймс», — Не понимаю, почему до сих пор его семья не обратилась к вам за советом.
Мой друг Шерлок Холмс опустился в кресло.
— Если вы имеете в виду убийство в Фаулкс-Расе, — сказал он медленно, — то вот эта телеграмма может вас заинтересовать. Она была получена еще до завтрака.
Он вытащил из кармана халата темно-желтый бланк и передал мне. Телеграмма гласила:
«Имея отношение к делу Эддльтона, собираюсь приехать к вам ровно в десять часов пятнадцать минут. Винсент».
Я поднял «Таймс» и пробежал глазами газетные строки.
— Здесь ни слова нет о человеке, носящем имя Винсент, — сказал я.
— Это ничего не значит, — ответил Холмс. — Судя по стилю телеграммы, можно предположить, что ее автор юрист старой закваски. Он, вероятно, обслуживает семью Эддльтонов. В нашем распоряжении, Уотсон, остается несколько минут. Мне нужно освежить в памяти детали этого дела, поэтому прочтите, пожалуйста, вслух наиболее важное из утреннего выпуска. Все комментарии корреспондента пропускайте.
Набив глиняную трубку табаком, Холмс откинулся на спинку кресла и стал задумчиво разглядывать потолок сквозь облака едкого голубого дыма.
— «Трагедия произошла в Фаулкс-Расе, — читал я, — в старинном суссекском поместье около Форест-Роу у Эшдонского леса, Когда-то на этом месте было кладбище…»
— Факты, давайте факты, Уотсон!
— «Поместье принадлежало полковнику Матайасу Эддльтону, — продолжал я, не возражая Холмсу. — Как известно, сквайр Эддльтон занимал пост местного мирового судьи и был самым богатым землевладельцем в округе. В число обитателей Фаулкс-Раса входили: сам сквайр, его племянник Перси Лонгтон, дворецкий Морстед и четверо служанок, живущих в доме. Обслуживающий персонал, не живущий в поместье, состоит из конюха и нескольких лесников. Живут они в коттеджах на границах имения. Вчера вечером сквайр Эддльтон и его племянник обедали, как всегда, в восемь часов вечера. После обеда сквайр приказал подать верховую лошадь и около часа отсутствовал. Вернулся к десяти часам. Можно предположить, что после приезда дяди между ним и племянником произошел крупный разговор, так как дворецкий, внося портвейн, видел сквайра красным и злым».
— А племянник? — перебил Холмс. — Его, кажется, зовут Перси Лонгтон?
— «Дворецкий утверждает, что он не видел лица Лонгтона, так как молодой человек отошел к окну и все время, пока дворецкий был в комнате, смотрел во двор. Но, уходя, дворецкий слышал яростную перебранку. А вскоре после полуночи весь дом был разбужен громким воплем, доносившимся из холла. Полуодетые слуги бросились на крик и с ужасом увидели на полу сквайра Эддльтона с рассеченной головой в луже крови. Рядом стоял мистер Перси Лонгтон и сжимал в руках окровавленный средневековый топор палача. Очевидно, орудие убийства было взято из коллекции оружия, висевшего на стене над камином. Лонгтон был так парализован, что с трудом мог поднять голову раненого и остановить кровотечение. Но когда дворецкий Морстед склонился над сквайром, тот, ловя воздух ртом, прошептал: «Это сде… лал Лонг… Том! Это… сде… лал Лонг… Том!» — и замертво упал на руки дворецкого. Немедленно была вызвана местная полиция, которая на основании ряда неопровержимых улик — ссоры между обоими мужчинами, присутствия Лонгтона у тела умирающего и, наконец, слов самого сквайра — арестовала мистера Перси Лонгтона по обвинению в убийстве сквайра Эддльтона». В разделе последних известий сообщается, что обвиняемый отправлен в Луис, но он упорно отрицает свою вину. Вот основные факты, Холмс.
Некоторое время мой друг молча курил трубку.
— Что говорит Лонгтон о причинах ссоры? — спросил он наконец.
— Здесь сообщается, что Лонгтон сам заявил полиции о ссоре с дядей по вопросу продажи фермы в Чэдфорде. Эту продажу Лонгтон считал новым бессмысленным разбазариванием земельных владений.
— Новым?
— Оказывается, сквайр Эддльтон продал за последние два года еще часть имения, — ответил я, бросая газету на кушетку. — Должен сказать, Холмс, мне редко приходилось видеть дело, в котором вина преступника была бы столь очевидной.
— Да, — сказал Холмс. — Действительно, если факты, сообщенные газетой, изложены правильно, я не могу представить себе, для чего этот мистер Винсент намеревается отнимать у меня время. Но вот, если не ошибаюсь, наш клиент уже поднимается по лестнице.
Послышался стук в дверь, и миссис Хадсон доложила о приходе мистера Винсента. Наш посетитель оказался маленьким, пожилым, с длинным бледным лицом в бакенбардах. Некоторое время он стоял молча, разглядывая нас близорукими глазами через пенсне.
— Как это нехорошо с вашей стороны, мистер Холмс! — воскликнул он резко. — Ведь моя телеграмма предполагала абсолютное сохранение тайны, сэр. Дело моего клиента…
— Это мой коллега, доктор Уотсон, — прервал Холмс, жестом приглашая посетителя сесть. — Я заверяю вас, что присутствие доктора Уотсона может оказаться неоценимым.
Мистер Винсент повесил шляпу и, опустившись на стул, обратился ко мне:
— Прошу поверить, доктор Уотсон, что у меня не было ни малейшего намерения обидеть вас. Но это ужасное утро, смею сказать, совершенно ужасное для тех, кто уважает семью Эддльтонов из Фаулкс-Раса…
— Совершенно верно, — согласился Холмс. — Но я думаю, что утренняя прогулка пешком до железнодорожной станции могла немного успокоить ваши нервы. Физические упражнения действуют успокаивающе.
Наш посетитель поднял брови.
— Послушайте, сэр, я не могу понять, каким образом вы…
— Ну-ну, — прервал его Холмс. — Ведь ясно, что человек, ехавший до станции в экипаже, не может появиться с брызгами свежей глины на левой гетре и таким же пятном глины на наконечнике палки. Вы шли по каменистой сельской тропинке, но вам, очевидно, пришлось пересечь вброд ручей.
— Ваши выводы совершенно правильны, сэр, — ответил мистер Винсент, с удивлением рассматривая Холмса поверх пенсне. — Моя лошадь на пастбище, а в деревне не оказалось даже клячи. Так я смею просить вас, мистер Холмс, или, вернее, самым настоятельным образом требовать помощи моему несчастному клиенту мистеру Перси Лонгтону.
Холмс откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
— Боюсь, что я ничем не смогу помочь, — заявил он. — Доктор Уотсон уже сообщил мне основные факты, и они, пожалуй, неоспоримо доказывают вину Лонгтона. Кто ведет дело?
— Местная полиция связалась со Скотленд-Ярдом. К нам направили некоего инспектора Лестрейда… Боже мой! Мне кажется, мистер Холмс, у вас мучительный приступ ревматизма… Может быть, мне нужно было бы пояснить вам, — продолжал посетитель, — что я — старший компаньон юридической конторы «Винсент, Пибори и Винсент», в Форест-Роу, и Эддльтоны уже более пятидесяти лет доверяют нам ведение своих дел.
Холмс взял газету и, отметив ногтем статью, передал ее юристу, не говоря ни слова.
— Сообщение достаточно точное, — сказал грустно юрист, пробежав глазами газетный столбец. — Но здесь не сказано, что входная дверь оказалась незапертой, хотя сквайр говорил дворецкому Морстеду, что он ее закроет сам.
Холмс насторожился:
— Не заперта, говорите вы? Гм! Но это можно объяснить тем, что сквайр Эддльтон просто забыл это сделать. И все же в этом деле один или два пункта мне еще не совсем ясны.
— А именно, сэр?
— Убитый был в ночном белье?
— Нет, он был одет. В ночном белье был мистер Лонгтон. После обеда сквайр уехал из дома примерно на час.
— Часто ли совершал он такие прогулки верхом?
Мистер Винсент перестал приглаживать бакенбарды и бросил пытливый взгляд на Холмса.
— У сквайра не было такой привычки, — ответил он визгливо. — Но ведь он вернулся невредимым, и я не понимаю…
— Совершенно верно, — подтвердил Холмс. — Вы считали сквайра человеком богатым? Прошу ответить точно.
— Матайас Эддльтон был очень богатым. Около сорока лет тому назад он эмигрировал в Австралию. В семидесятых годах вернулся с большим состоянием, приобретенным на австралийских золотых приисках. После смерти своего старшего брата он унаследовал родовое имение в Фаулкс-Расе. К сожалению, я не могу утверждать, что его любили соседи. Это был очень замкнутый человек. Его боялись как мирового судью. Словом, он был жестокий, резкий, тяжелый человек.