Кузьма стоял передо мной и внимательно внимал моим речам, несколько раз он порывался что-то сказать, но видимо не решался.
И только, когда я закончил кашлять после окончания своего монолога, он открыл рот.
-Сергий Аникитович, отец родной, да я за тебя хоть куда пойду, хоть что сделаю. Я же в долгу неоплатном, как в шелку, ты меня к себе взял, когда никто из ювелиров брать не хотел по хозяйскому навету, и кабальную запись делать не стал. Аннушка каждый божий день за тебя молится, ведь не бывать ей моей женой никогда, кабы не твоя забота. Ты же знаешь, что я за эти годы слова лишнего о наших делах на сторону не сказал. И далее так же будет. Крест в том целовать готов!
-Ох, Кузьма, ты смотрю, за эти годы забыл, где живешь. Поймают тебя люди лихие, в подвал пыточный сведут и расскажешь все, что знал, и все, что не знал. Нет таких людей, что пытку могут выдержать, а если, и есть, то я про них не слыхивал. Так, что будем думать, как все обустроить. Но время у нас еще есть, надеюсь, успеем все решить, как надо.
Пока шел разговор, голову немного начало кружить, по телу разлилась липкая слабость, я пошатнулся, встревоженный мастер помог встать и повел к выходу, где меня уже без разговоров два дюжих молодца из охраны подхватили под руки и доставили домой. Увидев нашу процессию, Ира укоризненно глянула на нас, но ничего не сказала, только покачала головой и приказала отвести меня в спальню.
Я вновь лежал в кровати под бдительным присмотром своей старой кормилицы, через полчаса мне стало лучше, спать не хотелось совершенно и я, потребовав принести мне том сочинений Авиценны, углубился в изучение древней, даже для этого времени, арабо-узбекской медицины.
Как ни странно, трактат меня заинтересовал, видимо это сочинение великого медика не дошло до моего времени в первой жизни. Но учебники имеют одно одинаковое свойство, засыпать над ними могут все от ученика первого класса до маститого академика. Вот и я через какое-то время почувствовал неодолимое желание уснуть, что и сделал с огромным удовольствием. Тем более, что кроме болей в боку, по большому счету ничего не беспокоило. Разбудили меня уже к обеду, Самочувствие было немного похуже, чем утром, но я чувствовал в себе достаточно сил, чтобы обедать за столом.
Видимо мой вид был вполне ничего, потому, что Федор, как обычно стоявший сзади меня во время обеда, после него завел со мной деловой разговор.
-Сергий Аникитович, все недосуг мне было поговорить с тобой, все в трудах ты в делах. Так вот, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Теперь хоть время появилось для разговора. Хочу сказать, в нынешнем году по уложению выставляли мы воев оружных, полтора десятка, все с панцирями, конями, оружием и сбруей хорошей. Тебе только государь запретил ратиться. На следующий год надо уже по четям твоим почти два десятка выставлять. А ведь из сего года воев вернулось всего семеро, и увечных половина, остальные сгинули в боях с ворогами. Так, что опять траты предстоят безмерные,- после этих слов Федор уныло покачал головой.
-Федор,- сказал я ему,- ну что все никак не успокоишься, ведь тысячу раз про это говорено. Не мы уложение писали и не нам его отменять. Ежели в Поместной избе, да Разрядной нам определили такой расклад, то надо выполнять. Знаешь сам прекрасно, что мне там лишнего не припишут.
-Это так,- согласно кивнул мой ключник, - уважают тебя сквалыги, крючкотворы чернильные.
Я не выдержал и засмеялся, держась рукой за больной бок.
-Федька, да ты на себя погляди, у тебя вон пальцы от чернил не отмываются, как грамоту одолел, перо из рук не снимаешь. Все вечерами при лампе сидишь, керосин жжешь, пишешь и пишешь. Лучше меня знаешь, что можем мы и больше оружных поставить, но будем выставлять сколько положено. Я в вознаграждении за излишек воев, от казны не нуждаюсь. Это кому перед государем выделиться хочется, пусть тот и старается, деньги получает, земли. А мне с тем, что имею справиться бы.
Растолстевший Федор с пыхтением поклонился мне поясным поклоном и сказал:
Спасибо на добром слове, Сергий Аникитович, что отметил усердие мое. Давно сказать хотел, ведь когда согласился к тебе перейти, все сомневался, думал молодой боярин, пропаду я с ним, Дмитрий Иванович, тогда сомнения эти развеивал. Но все равно боязно было. Единственное знал я, что не быть мне ключником у Хворостинина, а тут ты мне сразу эдакий пост предложил. А уж когда, ты со стеклом начал дело делать, таланты свои показывать, я тут только перед образами по вечерам стоял, чтобы молитвами твою удачу поддержать.
Так вот к чему веду я разговор, разрослось у тебя хозяйство так, что не могу я доглядеть за всем. Особенно в вотчинах. Там конечно Ефим Лужин по твоей воле распоряжение дает, но он мужик прижимистый, у такого зимой снега не выпросишь, глаз да глаз за ним нужен. Вот я и пишу по вечерам, считаю цифирь, что бы не оплошать.
-Да ты так вздыхаешь, когда счет ведешь, сразу видно всем, что стараешься ,- улыбнулся я.
Федор в ответ тоже заулыбался, приосанился, погладил себя по бороде и сообщил:
- Сергий Аникитович, что-то ты сегодня на похвалы горазд.
Я в шутку сказал:
-Вот еще немного поговорим, и до выговора дела дойдет.
Мы оба засмеялись, чем привлекли любопытный взгляд Ирины, которая до этого момента не мешала нам, видимо считая, что мы обсуждаем серьезные проблемы. Она, соблюдая приличия, не сказала ничего, но укоризненно покачала головой.
Отсмеявшись, я спросил:
-Федор, я так понимаю, что тебе помощники нужны?
Тот согласно кивнул головой .
-Не успеваю я за всем присмотреть Сергий Аникитович, из-за того за полночь и сижу.
-Мне почему-то кажется, что ты уже присмотрел, кого в помощники возьмешь?
-Есть такое дело,- подтвердил ключник,- вот только согласие твое требуется.
-Ну, что же,- сказал я, - даю тебе мое согласие, сам вижу, что дел у тебя хватает. Так, что бери, пару тех, кто тебе по нраву пришелся, и учи, как следует.
Федор опять начал кланяться, было видно, что он доволен.
-Выучу, Сергий Аникитович, не сумлевайся, а если, что плохо доходить будет, то на конюшню враз отправлю. Там Ерема без дела уже заскучал, жаловался намедни, что не помнит, когда розги в руках держал.
После того, как я закончил разговор и добрался до спальни, там уже вновь собирался консилиум моих "недоучек", но сейчас я был в полном уме, хотя и не в полном здравии, поэтому вполне мог принять участие в совещании по вопросу дальнейшего лечения.
В итоге, примерно через час, мы пришли к консенсусу, все разошлись, и я с удовольствием опять заснул.
Прошло несколько дней. Мне становилось все лучше, кашель практически исчез, слабость тоже, только сломанные ребра все напоминали о себе при неосторожном движении.
Я. как законопослушный подданный, отправил государю депешу, в которой объяснял, что из-за полученных ран не могу временно исполнять свои обязанности. Конечно, Иоанн Васильевич был полностью в курсе моих злоключений, но сделать это было необходимо. В ответ я получил ответ, торжественно врученный мне царевым посланником. В ней царь кратко выражал мне свои пожелания о моем выздоровлении, и сообщил, что занес меня в свой синодик для молитв о благополучии, кроме того, он намекал, чтобы я не слишком долго залеживался дома.
-Однако, - подумал я, прочитав письмо,- Иоанн Васильевич неплохо осведомлен о том, что творится у меня в хозяйстве.
Я заверил гонца, что сразу, как только позволит состояние, явлюсь пред царем, и в цветистых выражениях благодарил государя за проявленную заботу и внимание. В конце небольшого письма была приписка
-Надеюсь, что раны не дадут забыть, что вскоре крестить сына тебе надобно, я же свои обещания помню.
Поэтому я также сообщил гонцу, что про милость царскую помню и, жду только, чтобы над женой прочитали молитву сорокового дня, чтобы на таинстве крещения в церкви стоять вместе. Конечно, это был в основном благовидный предлог, чтобы побыть дома еще несколько дней. Ведь крестить ребенка, можно было и без матери.
Все мои домочадцы и работники в достаточной мере оценили царское внимание, я думаю, что несколько дней все разговоры вертелись вокруг этого события.
Ближе к этому событию к нам заехал Брянцев, который уже без официоза, на правах старого знакомого обговорил все подробности предстоящего события.
И вот настал сороковой день от рождения моего первенца.
Ранним утром Ирина с младенцем на руках стояла у дверей нашей домашней церкви. В церкви нас уже ожидал наш поп Варфоломей. Вокруг столпились все проживающие на подворье, церковь была слишком мала, чтобы вместить всех желающих, быть свидетелями молитв сорокового дня. Наконец двери распахнулись, и моя жена с сыном зашла вовнутрь. Поп прочитал над ней очистительные молитвы и нарек младенца Александром. Теперь Ирина вполне могла присутствовать при крещении. Когда наш возок под охраной и в сопровождении дворни выехал из ворот, на улице уже волновалось людское море. К Варваринской церкви было не пройти и не проехать. Все ожидали появления царской процессии. Но для нас толпа послушно расступилась, и мы поехали на санях к церкви, до которой и пешком было идти десять минут.
Буквально почти сразу появился возок Хованских в сопровождении вооруженных холопов, Сам князь гордо гарцевал на коне. Я к сожалению из-за своей раны пока еще не мог делать ничего подобного и сидел в возке, стараясь особо не шевелиться. Наше появление народ встретил приветственными криками. Но прошла минута, другая и раздался рев голосов. К Варварке двигался царский поезд и в мгновение довольно широкий проезд был полностью забит царевыми сопровождающими.
Сам Иоанн Васильевич шел в середине процессии, и его еще не было видно, но колокола Варваринской церкви уже торжественно загудели, как бы говоря, идет Царь земли Русской. Увы, мой случай не был особо выдающимся, и верхняя одежда, шагающих в первых рядах дворян, была всего лишь шелковая. Мой рациональный мозг тут же задался вопросом, - интересно, скольким из этих бояр и дворян одежка была выдана во дворце, дабы они могли с честью сопровождать государя? За этими дворянами шли более знатные окольничьи, мои коллеги думные бояре и прочие. А вот уже виден Государь, он был одет достаточно скромно, как бы подчеркивая не торжественный характер сегодняшнего действа, в руках у него был простой посох, а не царский жезл. Вокруг него возвышались рынды с боевыми топорами, отделанными золотом и серебром, их серебристые кафтаны и белые бархатные шапки ярко сверкали под зимним солнцем.
Все окружающие повалились на колени и уткнулись лбом в заснеженную землю, и я в том числе, хотя мне была дана привилегия, как царскому врачу не становиться перед ним на колени, я предпочитал не выделяться среди прочих, и быть, как все. С невысокого крыльца церкви царя благословил вышедший митрополит Антоний и все действующие лица вслед за этой парой начали медленно входить под церковные своды.
Мы с Ириной уже все обсудили не один раз, и вот она дрожащими руками передала младенца царю. Сейчас он, держа его на руках, стоял перед аналоем, рядом с ним стояла Хованская, ее лицо было белое, и мне показалось, что она близка к обмороку, но все же постепенно она успокоилась, и ее щеки порозовели.
Митрополит, занявший место попа Михаила, начал свершать чин оглашения и читать запретительные молитвы, направленные против сатаны.
Наконец он закончил и тут государь громко и ясно начал читать Символ Веры. В до отказа заполненной церкви стояла мертвая тишина и в ней громко раздавались, размеренно звучащие поставленным голосом царя, слова молитвы.
Государь закончил молиться, и митрополит приступил к освящению воды. Он ходил вокруг купели, читал молитву, а я думал, что придется принести теперь эту купель, в которой не один фунт серебра, в дар церкви, не забирать же ее обратно после крещения.
Потом все тянулось очень медленно, освящение елея, помазывание им нашего сына, и тут наступил главный момент, митрополит взял младенца из рук царя и трижды погрузил его в теплую воду. После этого государь сам одел на шею младенца скромный серебряный крестик на простом волосяном шнурке.
Потом было облачение, миропомазание, затем мы все троекратно обошли вокруг купели, потом мы все читали Апостол и Евангелие, держа в руках горящие свечи.
После чтения Евангелия, прошел обряд смывания елея и пострижения.
И последнее Антоний взял нашего мальчика, одетого в белую крестильную рубашку и перекрестил им место у входа в храм, затем вход и царские врата. Государь вновь принял ребенка, и они с митрополитом прошли в алтарь поклонились престолу, прошли горнее место и подошли к иконе.
После этого мы с Ирой трижды поклонились перед амвоном и наконец -то могли взять на руки нашего малыша, который так ни разу и не вякнул за время прохождения всех процедур, только на его маленьком личике расползалась счастливая улыбка, которую не преминули заметить все присутствующие,
-душа детская радуется благодати божьей,- раздался вдруг громкий шепот в толпе. И все присутствующие согласно зашумели, и заговорили.
Антоний только кинул взгляд с амвона в сторону шума и шепот сразу стих.
Когда мы вышли из церкви, ожидавшие снаружи люди опять пали на колени.
Я, оборотился к царю и, запинаясь, сказал:
-Государь не почти за дерзость великую, пригласить тебя на пир хочу.
Иоанн Васильевич хитро улыбнулся
-А пупок не развяжется у тебя, царя со свитой принять? Нет Щепотнев, что же я был бы за государь, если лекаря своего в такие расходы ввел. Ты уж там с родственниками своими, да крестной празднуйте. А вечор жду тебя на пиру царском.
Тут он повернулся к Хованскому, молчаливой тенью стоявшему рядом с женой.
-И тебе князь, тоже надобно придти, как никак твоя жена кумой мне ныне стала.
Князь, бросился цветисто благодарить царя и потом вместе со мной начал усиленно кланяться, за такую честь - самоличное приглашение государя. После десятого поклона я почувствовал, что задыхаюсь, по лицу потек пот, и мне пришлось остановиться, в душе надеясь, что царь понимает причину моего состояния. Андрей Петрович же отвесил двадцать поясных поклонов и даже не запыхался, после чего опытным взглядом обвел окружающих бояр, все ли заметили царское приглашение.
-Вот же тренировка!- поневоле восхитился я такими способностями,- пожалуй, я бы, пожалуй, и, будучи здоровым, не смог бы его обогнать.
Тут около царя начали выстраиваться рынды, рядом с которыми неприметными тенями суетились люди Брянцева, тот и сам появился здесь, поздравил меня с выдающимся событием, и вскоре вся процессия двинулась в сторону Кремля.
Народ между тем не расходился, у церкви собралась туча нищих, которым мои люди кинули кошель самой мелкой монеты. Хованский, увидев это, поиграл скулами, но тоже принял участие в раздаче милостыни.
После чего мы отправились ко мне на подворье, впереди был торжественный обед, после которого надо было собираться на царский пир, и никому не было дела до того, что у меня еще со страшной силой ноет подбитый вражеской пулей, бок.
Но ничего не поделаешь, и вскоре я сидел на хозяйском месте у себя дома и привечал дорогих гостей.
Но главному гостю князю Хованскому не сиделось, он был все время, как на иголках и я его вполне понимал, ему надо было, еще готовится к пиру в Кремле, а уйти от меня рано не позволяли обычаи. Мне тоже не хотелось что-либо говорить гордому князю, мало ли еще сочтет, что я его выпроваживаю и все - враг на оставшуюся жизнь. Поэтому стольник все время подливал вино в его, неспешно пустевший, кубок .
Тем не менее, мы оба прекрасно понимали, что приглашение царя равнозначно приказу и поэтому вскоре Хованский распростился со мной и забрав княгиню с женской половины, где она вместе с Ириной ворковала над ребенком, удалился, пообещав продолжить беседу на пиру.
Троица школяров лекарей сидела в пустой аудитории, и обсуждали прошедшее занятие. Когда почти два месяца назад, они услышали новость о ранении Щепотнева, в рядах школяров, да и их учителей началось уныние и разброд. Все хорошо понимали, что пока еще вся школа держится на нем. И если боярина не станет, то их обучение на этом закончится. И поэтому, когда вечером, архимандрит молился за здравия Сергия Аникитовича, они все также искренне желали выздоровления боярину.
Видимо бог услышал эти молитвы, потому, что Щепотневу стало лучше. И все надеялись, что вскоре учеба пойдет в прежнем виде. Но прошел месяц, полтора, а их учителя все не было. И вот сегодня, была первая лекция поправившегося боярина. Когда он зашел в класс, то было явно видно, что до полного выздоровления ему еще далеко, он резко похудел, был бледен и периодически покашливал. Но лекцию, как всегда, он прочитал интересно, и школяры, уже привыкшие за это время к трафаретным выступлениям своих учителей сразу почувствовали разницу в изложении материала. Уже почти все владели грамотой, и в комнате стояло непрерывное шуршание гусиных перьев по бумаге. Сейчас же трое сыновей дьяков сидели и обсуждали, то новое, что узнали сегодня. Остальные школяры уже разошлись по своим кельям и готовились к ужину.
-Ладно,- сказал, наконец, Никита,- хватит зря керосин жечь, давайте пойдем, а то вскоре нас сторож погонит, да еще нажалуется келарю.
Друзья встали, Мишка закрутил лампу, они вышли в коридор и со свечкой начали спускаться по крутой лестнице. Никита, прихрамывая, шел позади. Он даже не заметил, что ступил на лестницу. Идущие впереди не поняли, что случилось, когда сзади раздался грохот и на них свалился Никита, после чего все кубарем скатились с лестницы на пол.
Первым вскочил Семен и, почесывая наливавшуюся на лбу шишку, завопил,- Никитка, ты, что совсем не смотришь, куда идешь!
На его крик с пола раздался болезненный стон.
Семен и вставший Мишка с тревогой смотрели на белого, как полотно Никиту. Тот смотрел на них с пола блестящими от боли глазами и держался за ногу.
-Ребята, у меня, кажется, нога сломана.
В неярком свете свечи школяры задрали штанину у пострадавшего товарища и увидели быстро наливающуюся опухоль на голени.