Бедняга застонал, заскулил и, получив под ребра еще пару крепких ударов профессорским ботинком, смиренно сдался на милость победителю.
Оказалось, Наташка нашла молодого волкодава – а огромная белая южнорусская овчарка и есть профессиональный волкодав – в Измайловском лесопарке, привязанного к дереву крепким брезентовым поводком. Пес, видимо, сидел там долго, очень замерз, длинная шерсть покрылась сосульками. Наталья не могла пройти мимо и приняла горячее участие в судьбе животного.
А уж пес, приведенный домой, накормленный и обогретый, чуть не принял серьезнейшего участия в судьбе ее единственного мужа.
В итоге все закончилось хорошо. Малыш любил Наташку, свою спасительницу, но ее не слушался. А Ефима – укротителя и победителя – и слушался, и любил. Такая вот собачья психология.
Кстати, и бывший хозяин его вскоре отыскался, правда случайно – шел навстречу, когда Ефим и Наташа гуляли с Малышом по Измайловскому бульвару.
Ефим и моргнуть не успел, как белая гора мышц и ненависти метнулась к крепкому, средних лет мужику и успела-таки тяпнуть того за икру. Мужик заверещал, начал пугать новых хозяев всеми карами, официальными и типично измайловскими. Тут-то и выяснилось, что укушенный знает своего обидчика с щенячьего детства. Как он щенка воспитывал, можно было догадаться по наступившим последствиям.
Ефим, поняв, что перед ним именно тот человек, что оставил Малыша подыхать в декабрьском лесу, побагровел, тяжело засопел и начал медленно придвигаться к мужику. Опытная Наташка вцепилась в мужа, впрочем несильно замедляя его все ускорявшееся движение.
Укушенный все понял сразу: интеллигентный профессор в таком состоянии был явно опаснее волкодава – и покинул место инцидента с поразившей свидетелей скоростью. Особенно с учетом того, что зубы Малыша, несомненно, достигли цели: за беглецом на снегу осталась неровная цепочка кровавых капель.
– Погуляли? – поинтересовался Ефим. Он и сам любил гулять с Малышом. Но не любил рано просыпаться.
– Погуляли, – вздохнула Наталья.
Для того чтобы ее зверь нагулялся, ему в таком темпе нужно было бы ходить весь день.
Ну, ничего. В выходные поносится на даче.
Наташка налила супругу чаю, поджарила тосты.
– Слушай, нам за дачные участки надо платить и за электричество, – осторожно начала жена. Осторожно, потому что тема неоплаченных долгов не улучшала настроения супруга.
Однако на этот раз Береславский ответил бодро и сразу, как в добрые докризисные времена:
– Возьми в тумбочке.
– А что, мы разбогатели? – обрадовалась Наталья. Обрадовалась не столько из-за денег, сколько из-за Ефима.
– Есть немного, – согласился он.
В тумбочке и в самом деле лежали внеплановые сто пятьдесят тысяч рублей, полученные им от матери его студентки Виктории. Маму звали Надежда Владимировна, и он вызвался помочь ей в ее действительно непростом положении.
«Полторашка» была авансом. Причем крайне незначительным авансом с учетом условий предстоящей игры.
– А что, «Беор» начал раскручиваться? – отчего-то заволновалась жена.
– Ну, в общем да, – уклончиво ответил профессор.
– Слушай, ты ни во что опять не ввязался? – Наталья подошла к Ефиму Аркадьевичу вплотную, крепко взяла его за толстые плечи и посмотрела прямо в карие очи любимого.
– Разве я тебе когда-нибудь врал? – максимально искренне спросил профессор.
Оба понимали, что когда-нибудь наверняка врал. Но поскольку пойман не был, тема была временно закрыта.
На работу Наталья ушла со смешанным чувством. Она тоже, конечно, устала жить без денег, особенно после десяти лет полного достатка. Однако от души радоваться содержимому тумбочки не могла: уж слишком свежи были воспоминания об аналогичных финансовых удачах, которые порой заканчивались стрельбой.
Нет, ее любимый был не способен на грабеж или подлость, уж это Наталья знала доподлинно. Но таким людям тем более не следовало лезть в мир больших – и, главное, быстрых – денег. В этом мире не способным на подлость частенько приходится туго…
Ефим же Аркадьевич вовсе не был настроен столь мрачно.
Он тоже взял из потощавшей пачки часть тысячерублевок и быстро набросал план сегодняшних встреч.
Первой значилась встреча со старым другом – главврачом огромной московской больницы. Хоть она и именовалась московской, но размещалась на подмосковной земле, рядом с большим шоссе, лесом и рекой.
Береславский домчался до больницы удивительно быстро, сочтя это хорошим знаком. То, что ему нравилось, Ефим Аркадьевич всегда предпочитал считать хорошим знаком. А то, что не нравилось, – старался по мере возможности не замечать.
Они уселись в комнате отдыха при кабинете главврача, который больше напоминал зал заседаний.
Доктор был большой, мягкий и теплый. И на вид, и на ощупь – Береславский радостно обнял его при встрече. И по душевному состоянию тоже.
– Ну, как дела? – спросил Ефим.
– Живем, – грустно улыбнулся тот, внимательно посматривая на друга.
Они встречались не так часто, как хотели бы. А потому доктор немного взволновался: друзья подошли к тому возрасту, когда каждый такой визит мог быть обусловлен не только дружбой или делом, но и серьезным недомоганием.
– У меня все в порядке, – успокоил его профессор. – Хотел посоветоваться по работе.
Главврач внимательно выслушал краткий, но четко структурированный доклад Ефима.
– Хочешь мое мнение? – после краткого раздумья спросил он.
– За тем и приехал, – улыбнулся профессор.
– Не ввязывайся, – сказал главврач. – Шансы на удачу нулевые. А за такие бабки и убить могут. Причем легко.
– Но тебе же удается? – не хотел сдаваться Береславский.
– Что мне удается? – грустно улыбнулся главврач. – Главная удача, что больница еще живая! И что мне при этом голову не свернули.
– Ну, тебе непросто свернуть, – польстил другу Ефим Аркадьевич.
Он кое-что знал о тяжелых ристалищах, в которых решалась судьба главврача. Даже по возможности делал посильные вклады в эту борьбу.
Этот рано поседевший доктор сделал для возглавляемого им учреждения многое, очень многое.
Когда все вокруг разваливалось, он строил. Корпуса росли один за другим, набитые самой современной аппаратурой. Больных лечили не только хорошим психологическим климатом (за нелюбовь к пациентам здесь увольняли), но, главное, умело и качественно, используя последние научные достижения.
И тем не менее, несмотря на все успехи, введенные в строй два корпуса и восемнадцать операционных, главврач держался на плаву вовсе не поэтому. А потому, что обзавелся многочисленными связями с сильными мира сего. Их ведь тоже не обходят болезни. Ни их, ни их родственников. А значит, под боком должно быть место, где лечат действительно хорошо.
Если б не это обстоятельство, главврач бы здесь уже не работал.
Кто только не трудился над этим «вопросом»!
И местные «братки», искренне не понимавшие, как это можно не «пилить» такую землю – целые гектары! – рядом с шоссе, рекой и лесом. И большое медицинское руководство, не желавшее забывать, как главврач лишил их миллионов долларов «отката», не позволяя снабжать новые корпуса устаревшим хламом.
Но волны «наездов» накатывали, сменяя друг друга, а главврач оставался.
– Ну, и что я смог? – грустно спросил, похоже, сам себя доктор. – Да, кое-чего построил. Да, подобрал приличных людей.
В итоге я контролирую всего пятнадцать процентов больничных средств. Остальные восемьдесят пять тратят все те же известные лица.
Как тратят – тоже известно. Что шоссе наши стоят вдесятеро дороже канадских, что лекарства закупают.
– Но убрать тебя все же не смогли? – уточнил оптимист Береславский.
– А что, у меня самоцель, что ли, – усидеть в этом кабинете? – усмехнулся главврач. – Да давно бы сам ушел! У меня ж все заработки, кроме зарплаты, с больницей вообще не связаны. Но здесь же дело всей жизни! – Он повел рукой – сквозь панорамные окна виднелись и старые, и новые корпуса. – Ты знаешь, что я сам закупаю лекарства в среднем в три-четыре раза дешевле, чем мне распределяют централизованно? – спросил он.
– А на самый верх нельзя пожаловаться? – уточнил Береславский.
– С самого верха и распределяют, – невесело ухмыльнулся доктор. – Если б хотели что-то изменить – достаточно было бы просто сравнить накладные: что и почем покупаем мы и что и почем нам навязывают. Но что-то никто не сравнивает. Короче, Фима, не лезь в этот улей. Там не пчелы, там – осы. Побереги задницу. Договорились?
– Нет, – спокойно ответил профессор. – Не договорились. У меня есть обязательства.
– Плохо, – огорчился доктор. – Очень плохо.
Он знал друга и понимал, что отговорить Береславского не удастся.
Ну, значит, судьба.
Разве сам он не принимал похожие решения? А раз так – следует предпринять все возможное, чтобы хотя бы уменьшить риски.
– Плохо, – огорчился доктор. – Очень плохо.
Он знал друга и понимал, что отговорить Береславского не удастся.
Ну, значит, судьба.
Разве сам он не принимал похожие решения? А раз так – следует предпринять все возможное, чтобы хотя бы уменьшить риски.
Они принялись за кофе, и доктор стал называть фамилии людей, которых, на его взгляд, можно было использовать.
Специалисты от поставщиков оборудования – для составления сравнительных характеристик.
Люди из Министерства здравоохранения.
Даже бывший эфэсбэшник, курировавший эту прибыльную сферу в центральном аппарате. Потому и бывший, что курировал старательно.
Одна из фамилий – Шевелев – профессора заинтересовала особо. Именно этот бывший однокурсник московского главврача ныне командовал здравоохранением искомой области.
– Он точно не вор, – сказал доктор. – Конверт от больного, не вымогая, возьмет. Комиссионные за оборудование тоже взять может, но дерьмо в операционную не воткнет ни за какие деньги. Сам хороший хирург.
– А как же они его обойдут? – усомнился в добропорядочности Шевелева профессор.
– У него дети, – коротко ответил главврач. – И пенсия на носу. Если подойдешь так, чтоб он не испугался и гарантированно остался в стороне, скорее всего, поможет. Особенно если сошлешься на меня.
– Спасибо, – искренне поблагодарил Ефим Аркадьевич.
Он выехал с территории больницы на своем «Ягуаре», не зная, что седой доктор еще долго смотрел вслед другу. Потом главврач подошел к компьютеру и что-то записал в свои планы.
А Ефим Аркадьевич уже мчался обратно в город, к еще одному другу.
Если доктор был старше его, то этот парень – существенно моложе. И что необычно – трудился он в правоохранительных органах, делая весьма успешную карьеру. Впрочем, если б в органах работали только бездельники и взяточники, развал наступил бы гораздо быстрее и оказался бы вообще неуправляемым.
Это тоже был друг. А значит, не сволочь и не подлец: таких среди друзей Береславского не было и быть не могло.
Встретились в кафе, не в кабинете – профессор не особенно доверял ведомству друга.
Береславский во второй раз за день изложил суть. И получил примерно тот же совет, только в более жесткой форме:
– Не лезьте туда, Ефим Аркадьевич. Знаю я эту компашку. Он и до своего губернаторства конкретно наследил. В лесном ведомстве.
– Не могу, – как и в случае с доктором, объяснил Береславский. – Имею обязательства.
Друг расстроился. Его тонкое интеллигентное лицо нахмурилось. А Ефим вдруг обратил внимание на то, что из-под всегдашней моложавости и спортивности без пяти минут генерала начала проглядывать хроническая усталость. И чего уж там – возраст тоже начал проглядывать, хоть и был полковник на пятнадцать лет моложе Береславского.
– Рано их сейчас трогать. Слишком сильны, – наконец объяснил тот.
– А когда будет вовремя? – усмехнулся профессор.
– Не знаю, – даже немного обиделся полковник. – Делаю все, что от меня зависит.
В этом как раз Береславский не сомневался.
Парень был правильный и за державу переживал. Но ждать, когда у того все срастется против этой компашки, Ефим Аркадьевич не мог.
Зато друг обещал проверить и по возможности помочь с отражением прямого наезда на фирму Семеновой. Судя по изложенным Береславским фактам, действовавший там майор руководствовался только личными интересами и не представлял никакие серьезные силы. Люди губернатора задействовали в его лице, так сказать, малый калибр.
Впрочем, не будь у Ефима Аркадьевича таких друзей, и малый калибр мог бы нанести бизнес-кораблю Надежды Владимировны фатальные повреждения.
Перед расставанием, как и в прошлом случае, получил ряд полезных контактов. В области тоже оказались знакомые – и в ОБЭПе, и в милиции, и в прокуратуре. Не на ключевых постах, но вполне способные помочь, особенно если будут уверены в своей безопасности.
«Черт побери, – усмехнулся про себя Береславский. – В древний русский город Приволжск как за линию фронта собираюсь. Имена, фамилии, явки. Яду, что ли, в воротник зашить?»
Короче, ничего веселого он сегодня не услышал. Но чем ближе профессор подбирался к предмету исследований, тем больше надежд у него появлялось и тем больше куража он начинал испытывать.
Что ж, если самые мрачные предсказания друзей все же не сбудутся, он, пожалуй, сумеет отработать полученный аванс.
И, может быть, даже не только аванс…
Глава 7 Вичка и Бабуля 22 ноября 2010 года. Москва
Да уж, я точно человек слова. Поклялась год назад перед самой собой интервьюировать Бабулю постоянно – до тех пор, пока ее жизнь не станет и моей жизнью – и вот интервьюирую. Аж целых два раза. Причем сейчас – второй.
И то он еще не случился, так как Бабуля, тщательно причесавшись, теперь ищет свои «выходные» очки. В обычных она рассказывать про жизнь затрудняется.
А вот и наша Вера Ивановна.
Седенькая, негустые волосы тщательно промыты и уложены. Так же тщательно, по-хирургически, вымыты руки, с аккуратными, коротко подстриженными ногтями. Я знаю, что они – несмотря на Бабулину старомодность и экономность – обработаны в парикмахерской и покрыты лаком. Впрочем, бесцветным: у Бабули свои представления о приличиях.
В общем, Вера Ивановна у нас молодец. Спинку прямо держит, как и меня всегда учила. Туфельки – с намеком на каблучок. Хотя прихрамывает на правую ногу. Однако это уже не возраст, а последствия давней автомобильной аварии. Настолько давней, что меня тогда вообще не было, а мама еще в школу не ходила.
«А разве в то время уже были машины?» – в детстве сильно удивлялась я. Бабуля смеялась и объясняла, что если Всевышним запланирована автоавария, то она все равно произойдет. Даже если автомобили еще не изобретены.
Вот такая она фаталистка.
– Ну, что тебя на этот раз интересует? – спросила Бабуля, аккуратно присаживаясь напротив меня.
– Ты интересуешь, – ответила я. – Целиком.
– Очередной курсач? – продемонстрировала Вера Ивановна знание студенческого сленга.
– Можно подумать, я тобой только из-за курсача занимаюсь, – сделала я вид, что обиделась.
На самом деле я смутилась. Потому что хоть курсовая работа сейчас в планах не стояла, но некая необходимость в актуальном фактаже, как изъяснялся наш препод Береславский, у меня имелась: я собиралась попробовать написать сценарий для моего нового знакомого Игоря Игумнова. Похоже – будущего талантливого режиссера. Он нацелился снимать для какого-то обеспеченного парнишки дипломный фильм и нуждался в хорошей истории.
– Ну, давай, спрашивай. – Бабуля поудобнее расположилась в кресле напротив.
– После истории с тем мальчиком, с бешенством, ты еще долго в Казахстане работала? – начала я на том, на чем в свое время остановилась.
– Недолго, – вздохнула Бабуля. – У меня после уколов случился выкидыш. А вскоре мы с мужем разошлись. Оставаться там дальше было тяжело и незачем.
– А как удалось уехать? Ты же говорила, тогда только по разрешениям уезжали.
– Я и уехала по разрешению. Местного руководства. Оно, кстати, не сильно переживало. По-моему, радо было только. Еще в Казахстане, в Алма-Ате, я закончила курсы повышения квалификации, по отоларингологии. А потом меня взяли в московскую ординатуру. И я уехала домой.
– Твои обрадовались, наверное.
– Еще бы. И мама с папой. И братик мой. Все тогда были живы.
Стоп.
Братик Бабули был запретной темой. Она сразу теряла душевное равновесие, и я всегда старалась обходить этот сюжет. Знала только, что Илюшка, младший брат моей Бабули, погиб в армии, причем уже в мирное время.
Но сейчас Вера Ивановна вроде держалась хорошо.
– Я для Илюшки была самым любимым человеком. Он меня обожал. А я – его. И представь: он ведь на пять лет младше меня, а всегда казался мне старшим. Ну, не всегда, но к концу школы и дальше – точно. Я за ним как за каменной стеной была, хотя ему и двадцати не было… Я виновата перед ним, – вдруг после паузы тихо сказала Бабуля. И хотя она на этот раз удержалась от слез, я предпочла сменить предмет разговора.
– А почему отоларингология? – спросила я.
– Не знаю, – по-моему, сама удивилась Бабуля. – Случайно. Мне все было одинаково интересно: и терапия, и хирургия, и кожные болезни. Пока работала в райбольнице, у нас особого деления не было, все проходило через мои руки. А место на курсах повышения было по отоларингологии. Вот так и сложилось.
– После ординатуры ты в больнице работала или в поликлинике?
– У нас, в Вешняках, было что-то среднее: трехэтажное здание, первый этаж – поликлиническое отделение, второй и третий – стационар. Так что я и первичных больных принимала, и палатным врачом была, и оперировала постоянно. Мне это все ужасно нравилось.
– Бабуль, ты извини, конечно, но как это может нравиться? Ковыряешься с гайморитом, делаешь прокол, оттуда – кровь, гной, вонь…