"Улыбается? Ладно, тогда вариант второй".
Утро. Инга и мамаша копошатся на кухне. Инга моет посуду. Я подхожу к Инге и пристаиваюсь к ней сзади...
"Опять улыбается? Прекрасно! Делаем рокировку."
Мамаша моет посуду, Инга хлопочет у плиты. Я подхожу к мамаше и пристраиваюсь теперь уже к ней...
"Что, снова улыбается? Теперь уже обе улыбаются? Ну, знаете, я вижу в этом доме мужчинам разрешено буквально все".
Тогда так. Инга и мамаша на кухне. Мы с Викторией вваливаемся в прихожую. Естественно, подшофе.
Я (громогласно):
- А ну, курицы, живо на шухер!
(Я загибаю Виктории салазки и пристраиваюсь сзади).
И н г а и м а м а ш а (в один голос):
- Что-о-о-о?!
- На улице холодно? - спрашивает меня мамаша.
(А она - дипломат!)
- Сейчас уже потеплело!
Инга влетает в прихожую. Я протягиваю ей пакет с дарами:
- Вот, лечись!
Инга заглядывает в пакет и от восторга теряет дар речи.
"Бедный ребенок! Совсем не избалован подарками".
Инга мчится на кухню, оставляет там пакет и так же, вприпрыжку, возвращается в прихожую. Мы расходимся по комнатам. Мамаша (с книжкой) - в свою, мы (с Ингой) - в свою. Вернее, в ее.
Как только мы остаемся одни, Инга бросается мне на шею. Я теряю равновесие и падаю на диван. Оседлав меня, Инга скороговоркой шепчет
мне в ухо:
- Милый, дорогой, любимый!..
"А где "единственный"? - мысленно привередничаю я. - У Асановой был еще "единственный"!"
- ...я знала, я просто чувствовала, что ты придешь!..
Инга запускает руку мне в п о д б р ю ш ь е (очень люблю это слово) и начинает расстегивать мой ремень...
- Ты сошла с ума, - теперь уже шепчу я. - Мама войдет.
- Не войдет, - со знанием дела шепчет Инга.
Она перекатывается на спину и начинает стаскивать с себя джинсы...
Все - джинсы на полу! Теперь моя очередь.
Я дышу ей в затылок, сдавливая в ладонях два упругих мячика...
"Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик..."
(Сгораю от стыда, но иных ассоциаций слово "мячик" у меня не вызывает.)
Скрежет диванных пружин наверняка слышен во всем микрорайоне. У подъезда уже толпятся люди. Стоят, задрав головы. Пытаются выяснить, из какого окна он доносится...
"Бедная мама!"
Бедная мама.
Что она чувствует в этот момент?
"Как все же хорошо, что у меня нет дочери!"
Я сижу на диване. Инга еще в ванной. Мне не остается ничего другого как разглядывать ее комнату.
Старый диван, старый письменный стол, старый секретер...
Вся мебель разной масти. По ней как по вехам можно судить о главных этапах в жизни семьи. "В этом году мы купим диван. В следующем - секретер.
А еще через два года - хо-ло-диль-ник!"
За стекло секретера - фотография Высоцкого. Та, где он с гитарой.
А что, если мне сменить фамилию? Взять девичью фамилию бабки и умотать в Польшу. В Россию стану приезжать только летом, в отпуск. Знакомые будут останавливать меня на улице и спрашивать:
- Ну, как там у вас, в Польше?
А я буду всем отвечать:
- А там тот пан, у кого больше!
Инга возвращается в комнату. Забирается на диван. Рукой проводит по моим волосам...
Я начинаю корчить рожи. "А ля Муссолини".
- Перестань! - строго говорит она.
Какая прелесть! Сестрица Аленушка и братец Иванушка. "Перестань!" говорит Аленушка не в меру расшалившемуся братцу.
- Хочешь посмотреть мои фотографии? - неожиданно спрашивает Инга.
(Фотоаппарат висит на стене рядом с ковром).
"Валяй", - соглашаюсь я.
Инга ставит стул и достает с шифоньера тяжелый плюшевый альбом.
Я раскрываю альбом, Инга присаживается на спинку дивана.
- Слушай! - спохватывается она. - Ты, наверное, голоден?
"Не то слово!"
Инга устремляется на кухню.
Я медленно перелистываю страницы с фотографиями...
Инга в детстве. Инга в раннем детстве. Инга опять в детстве...
А тут Инга с матерью... А мамаша в молодости была очень даже ничего! Кого она мне напоминает? Вспомнил! Анук Аме. Был такой фильм "Мужчина и
женщина".
А вот...
Не знаю, почему мое внимание привлек этот пакет из черной светонепроницаемой бумаги. Пакет плотно набит фотографиями. Я долго вожусь, чтобы извлечь их наружу...
"Свершилось!"
На фотографии двое. Инга и Вольдемар. Оба в постели. Я вижу все как на экране.
...Инга ставит аппарат на автоспуск и запрыгивает в постель. Вон даже секретер угодил в кадр...
Так вот откуда такая уверенность: "Не войдет!"
(Помните?
Я:
- Ты с ума сошла! Мама войдет...
Инга (с абсолютной уверенностью):
- Не войдет.)
"Неак-к-к-к-уратно, друзья! Неаккуратно".
10.
В институте царит радостное возбуждение. Все обсуждают одну и ту же фотографию, которую какой-то шутник пришпилил к Доске объявлений. Реакция:
иронично-насмешливая.
"Хорошо еще, что они не додумались демонстрировать свои гениталии", легко угадывается в контексте.
Кстати, это идея! Как она раньше не пришла мне в голову.
Снимок разделен на две части. В левой - сама фотка, в правой - два укрупнения. Одно над другим. Поскольку причинные места Инги и Вольдемара скрыты под простыней, их на фотографии следовало обвести кружком. Вернее, двумя кружками.
Дверь моего кабинета распахивается, и вся комната заполняется Галиной Ивановной. Она просто сияет от счастья. Никогда раньше не замечал, что у нее такое одухотворенное лицо.
А-а-а! Что я говорил? "Низвергая своих кумиров, мы изгоняем химер, сидящих внутри нас".
- Ну, как вам это нравится? - игриво спрашивает Галина Ивановна.
"Как нравится! Как нравится...- бурчу я про себя. - А ведь я говорил. Демократия - это вам не фунт изюма. Тут держи ухо востро! Такого директора можно выбрать, не приведи господь. Пол-института перее...т - не почешется!"
- Я не понимаю, зачем им это нужно было? - весело недоумевает Галина Ивановна. - Ну, встречайтесь, как говорится, на здоровье! А фотографироваться зачем?
Я поднимаюсь из-за стола и пускаюсь в длинные туманные рассуждения.
"Понимаете, Галина Ивановна! Есть такие люди. Их не удовлетворяет обычное проявление маленьких человеческих слабостей. Им подавай все вычурное,
наносное... С выкрутасами, фендебоберами! Извращенцы, одним словом."
- Ну, вообще! - не может успокоиться Галина Ивановна.
Но это не главное. По лицу Галины Ивановны видно, как история с фотографией медленно отступает на задний план, а на передний выдвигается ПЕРС
ПЕКТИВА! А в перспективе - ВЫБОРЫ!
"А у Ильина-то шансов, пожалуй, побольше будет, чем у Свирского, читаю я мысли Галины Ивановны. - Он еще молодой. Писучий! Вон, сколько за один год статей накропал (что, согласитесь, немаловажно для будущего член-корра). А главное: никого не е...т! Вернее, не фотографируется".
Скрипнула входная дверь, и в "предбаннике" возникает фигурка Юлии.
- Заходи, Юлия! Гостем будешь, - с кавказским акцентом предлагаю я.
(Или "гостьей"?).
Но Юлия не заходит. Стоит, переминается с ноги на ногу.
- Игорь, можно вас на минуту?
"Какие разговоры!"
Я выхожу в "предбанник"...
Юлия уже в дверях...
(Только сейчас я замечаю, какое у нее испуганное лицо).
Вслед за ней я выхожу в коридор...
...посреди коридора стоит Инга (за ней незримой громадой возвышается Вольдемар).
Я (бодро):
- Привет!
И н г а:
- Как ты мог?
Я:
- Что ты имеешь в виду?
В о л ь д е м а р:
- Не прикидывайся!
Я:
- Не понял. Ты кто такой?
В о л ь д е м а р:
- Я?
Я:
- Ты, ты!
В о л ь д е м а р (снова):
- Я...
Я:
- Головка от х...я!
В о л ь д е м а р (не знает, чем мне возразить).
Я (Инге):
- Я тебя слушаю!
"Нет, не то!"
Я (бодро):
- Привет!
И н г а:
- Как ты мог?
Я:
- Что ты имеешь в виду?
В о л ь д е м а р:
- Не прикидывайся!
Я:
- Не понял! Ты кто такой?
В о л ь д е м а р:
- Я?
Я:
- Ты, ты!
В о л ь д е м а р:
- Я... никто.
Я:
- Значит, стой и молчи!
В о л ь д е м а р:
- Вот, я и стою.
Я:
- Вот, и стой!
В о л ь д е м а р:
- Вот, и стою!
Я:
- Вот, и стой!
"Нет, фигня какая-то."
Я (бодро):
- Привет!
И н г а:
- Подлец!
"Нет, не так."
Я (бодро):
- Привет!
В о л ь д е м а р:
- Подлец!
Я (устремляюсь к Вольдемару за сатисфакцией).
И н г а (повисает у меня на плече).
Я:
- Женщина, веди себя скромней.
(И замахиваюсь).
И н г а:
- Нет!
Я:
- Шекспира читала? "Желание помочь мне в проявлении злобы есть проявление любви!"
(И замахиваюсь).
И н г а:
- Нет!
Я:
- Жена, не мешай!
И н г а (отпуская мое плечо):
- Жена?
Я:
- Да, жена! Ты моя жена. Я решил взять тебя в жены. Будешь спать в аэропорту у меня на коленях.
(И снова замахиваюсь).
И н г а (робко):
- Нет!
Я:
- Хочешь малыша мыть по пятницам? Значит, стой и молчи! Когда, понимаешь, два джигита беседуют.
(И замахиваюсь).
И н г а (еле слышно):
- Нет!
Я (делаю палец пистолетом и целюсь им в Ингу):
И н г а (еле слышно):
- Нет!
Я (делаю палец пистолетом и целюсь им в Ингу):
- Ку-клукс-клан! Киндер-кюхель-кирха!..
"Темп! Темп! Теряю темп..."
Я (бодро):
- Привет!
(И с ходу бью Вольдемара в ухо. И по сусалам его, по сусалам...)
Ю л и я (с перекошенным от страха лицом отступает к стене).
Я (бросаю Вольдемара и устремляюсь к ней):
- Я - Змея-Близнецы, полный загадочно-мистического очарования...
Ю л и я (убеждена, что я сошел с ума).
Я (издавая змеиное шипение):
- Я - Змея! Я - Змея... А-а-а!.. Хвать за жопу!
Ю л и я (истошно визжит).
"Смешно, но неточно. Сейчас я соберусь. Я - бодр, спортивен, энергичен! Плевать я хотел на цифру "3", которая имеет для меня судьбоносное значение."
Я (бодро):
- Привет!
И н г а:
- Как ты мог?
Я (развожу руками).
В о л ь д е м а р:
- Это подло!
Я:
- Как интересно! Значит, восемнадцатилетней девчонке голову морочить НЕподло! Обманывать свою жену, к слову сказать, святую женщину - НЕподло! А сделать все это достоянием гласности - подло! Интересно...
В о л ь д е м а р:
- Ты всегда завидовал мне!
Я:
- Я завидовал тебе? Да ты - просто дурак! Мне это директорское кресло, если хочешь знать, как собаке пятая нога. Меня возмущает другое. Как такое ничтожество как ты может вообще на что-то претендовать, и как другие до сих пор не понимали, какое ты ничтожество. Ты думаешь, я забыл, что ты мне сказал тогда в лифте. Я спросил тебя как человека: "Как Москва?" Помнишь, ЧТО ты мне ответил? Ты сказал: "НОРМАЛЬНО!"
И н г а (начинает шмыгать носом).
Я (зло):
- Поплачь, поплачь - Кутька высерет калач...
...посреди коридора стоит Инга.
- Как ты мог? - говорит она и убегает.
Я иду по улице. Никогда не думал, что буду один. Когда-то у меня была мать. Жив был отец. Мы ехали в трамвае, а в кинотеатре "Пионер" шел фильм "Ты не сирота". На афише так и было написано: "ТЫ НЕ СИРОТА".
Потом их не стало. Сначала отца, потом матери...
В школе мне нравилась одна девочка. Два раза я провожал ее домой. А однажды даже позвонил ей в дверь. Не знаю, почему. Я убегал вниз по лестнице и слышал, как дверь распахнулась и кто-то вышел на площадку...
Потом она мне разонравилась. Или мне показалось, что она мне разонравилась...
(А может быть мне просто нравилось, как она страдает, видя, что я делаю вид, будто она мне разонравилась).
Потом мы уехали во Владивосток, а ее отца (он был военный) перевели в другой город.
Галина Ивановна, простите! Я обманул вас. Я никогда бы не смог стать вашим мужем. Я бы мог жениться только на ней. На этой девочке из пятого класса. Я бы заботился о ней. Я бы заплетал ей косички, встречал ее после школы. Зимой мы бы играли в снежки, а лето проводили в деревне. Я бы покупал ей парное молоко, и она бы цедила его из блюдечка...
Ей бы я простил все на свете!
Ей я бы простил даже шнурок от тампакса.
"Ты - не сирота!"
Ты - не сирота...
Плевать! Человек должен жить свободно и одиноко.
И тут меня озаряет. Я не один! У меня есть жена! Из прошлой жизни. Как я раньше о ней не вспомнил?
Назарова не одна. Какой-то мужичок-боровичок с бумаженцией в руке стоит перед ней навытяжку. Назарова просит его подождать за дверью.
- Мне плохо! - когда мы остаемся одни, первым делом сообщаю я. - Мне очень плохо!
Я обнимаю ее, целую, и она в первый момент не понимает, что от нее требуется.
Потом до нее доходит, она начинает яростно сопротивляться. Потом уступает...
В самый неподходящий момент в кабинет входит секретарь. Та самая. Я делаю вид, что не замечаю ее. Секретарь неслышно притворяет за собой дверь.
Потом Назарова плачет. Я поправляю на ней загнувшийся воротничок и чмокаю в соленую щечку: "Извини, так получилось!"
Распахнув дверь, я громко говорю:
- Нет, что ни говорите, а вторая форма хозрасчета более перспективная, чем первая!
(Это для конспирации).
Притворив за собой дверь в кабинет Назаровой, я бросаю взгляд на секретаря. Она сидит за своим столом. Один глаз смотрит у нее в потолок, другой - в пол. Она, вероятно, решила, что у нее начались галлюцинации.
Дома я достаю из холодильника бутылку водки. Наполняю двухсотграммовый стакан. "Водка - самое гениальное изобретение человечества". Если я когда-нибудь разбогатею, я обязательно поставлю памятник водке. Русской водке.
Закусив болгарским консервированным огурцом, я ложусь на диван. Укутываю ноги шерстяным пледом. И перед тем как провалиться в тягучий горьковатый сон, отключаю телефонный аппарат.
11.
Вольдемар повесился на трубе у себя в туалете. Как установила судмедэкспертиза, между тремя и пятью часами утра. (После истории с фотографией Виктория забрала девочку и ушла ночевать к подруге.) Долго ходил по комнате, курил... Вся пепельница была завалена окурками. Пепел был везде. И вот наконец решился.
Я сижу у себя в кабинете за столом. Дверь медленно распахивается...
... в кабинет входит Вольдемар.
- Не помешаю? - спрашивает он и без приглашения опускается в кресло.
Передо мной чистый лист бумаги, на котором я вырисовываю восьмерки. Одна за другой. Одна за другой...
- Ну, что доволен? - спрашивает Вольдемар.
- Чем? - уточняю я.
- Ну, всем этим.
- Это твои проблемы.
- У меня к тебе просьба, - выдавливает из себя Вольдемар.
- Валяй.
- Забери свое заявление.
- Нет.
- Почему?
- Нет и все тут. Без комментариев.
- Пойми, - подается вперед Вольдемар, - это место принадлежит мне. Академиком должен быть я!
(Ого! Уже "академиком"! Аппетит приходит во время еды).
- Нет, - говорю я.
Вольдемар откидывается назад и долго смотрит в окно.
- В детстве я был ребенком...
- Догадываюсь, - иронизирую я.
- Не перебивай! Я был серьезным, рассудительным, не по годам взрослым ребенком. За это меня прозвали "Профессором"... Умоляю! - неожиданно срывается он на крик. - Уступи!
- Нет, - говорю я.
- А-а-а! - Вольдемар вскакивает и начинает метаться по кабинету. - Я хочу икры! Я хочу красной икры! Мне мало бутерброда с маслом! Дайте мне икры!..
- Перебьешься без икры, - говорю я. - Не смертельно. Жить будешь.
- Дайте мне икры! - кричит Вольдемар. - Или я убью себя!
- Это твои проблемы.
Вольдемар выхватывает из кармана револьвер и приставляет его к своему виску:
- Считаю до трех. Один! Два! Три!..
- Стреляй! - кричу я. - Стреляй!
...передо мной испуганное лицо Галины Ивановны.
- Игорь Александрович, Свирского привезли, - сообщает она.
- Хорошо, я сейчас спущусь.
Только сейчас до меня доходит, что последние слова я произносил вслух.
Гроб стоит посреди актового зала. Несколько рядов кресел сдвинуты к стене. Перед гробом на стульях - две фигурки. Виктория и девочка. Девочка похожа на мать. Такие же льняные, зачесанные назад волосы. На вид ей, лет десять.
Лицо Виктории скрывает черная вуаль. Меня это коробит: слишком вычурно. Оперетткой попахивает.
"Вуаль! Вуаль...- мысленно повторяю я. - Где-то я ее уже встречал. Причем, совсем недавно... Нет, не помню".
Сидящая у гроба девочка раздваивается. От нее отделяется бесплотная копия, которая приближается ко мне...
- Дядя, зачем вы убили моего папу? - спрашивает у меня девочка, похожая на Викторию.
Мое лицо становится непроницаемым.
- Запомни раз и навсегда, - чеканю я каждое слово. - Твоего папу никто не убивал. Твой папа убил себя сам! Твой папа был максималистом. Ему было мало одного бутерброда с маслом. Ему хотелось еще и икры! "Все или ничего"! Психологи называют это "детскостью мышления".
(Девочка опускает голову).
- Я понимаю тебя, - продолжаю я. - Ты его дочь. Часть икры должна была достаться и на твою долю. А так: ни папы - ни икры!
(Девочка начинает всхлипывать).
- Не плачь, - говорю я. - У тебя еще все впереди. Окончишь школу, выйдешь замуж. За офицера-пограничника. И уедешь на заставу. В Таджикистан. Картину "Джульбарс" видела?
- Нет, - тихо говорит она.
- Ну, ничего. Еще посмотришь. У тебя еще все впереди!
С кладбища мы возвращаемся в институтском автобусе. Я сижу возле Виктории. У прохода. Виктория прижимает к себе девочку: она сидит у нее на коленях и смотрит в окно.
"Они были друзьями", - доносится сзади.
(Это про нас с Вольдемаром).
Время от времени я ловлю на себе взгляды сослуживцев. Обычно так смотрят на начальников. И хотя до выборов еще далеко, вопрос, кажется, уже решен.
"Пришел новый вожак, и стая приняла его".
Вольдемара поминали в диетической столовой. Из столовой мы выходим вдвоем с Викторией. Девочку (чтобы не травмировать психику ребенка) забрала к себе ночевать одна из сотрудниц. Туда же должна приехать потом и Виктория.
Мы идем с Викторией по улице. Ее лицо по-прежнему скрывает вуаль. Встречные прохожие провожают нас недоуменными взглядами: что за маскарад?
... Мы у меня в прихожей. Я помогаю Виктории раздеться. Виктория снимает вуалетку. Не глядя на себя в зеркало, проходит в комнату...