Александр долгое время потворствовал масонству. И все же 1 августа 1822 года последовал высочайший рескрипт на имя управляющего Министерством внутренних дел графа В. П. Кочубея «О уничтожении масонских лож и всяких тайных обществ». «Все тайные общества, — читаем мы здесь, — под какими бы они наименованиями ни существовали, как то: масонские ложи или другие, — закрыть и учреждения их впредь не дозволять». Что же заставило царя поступить таким образом? Непосредственной причиной такого решения мог стать меморандум бывшего прусского кабинет-министра и крупного масона графа Христиана-Августа Гаугвица, предостерегавшего теперь европейских государей от происков своих бывших собратьев по ордену. В представленном на конгрессе «Священного Союза» в Вероне специальном документе Гаугвиц утверждал, что подлинной целью всемирного масонского ордена является «достижение всемирного владычества» путем превращения государей в послушные орудия своих целей.
Однако высочайший запрет лишь загнал ложи в подполье. Деятельности своей они не прекратили, и это в полной мере обнаружилось 14 декабря 1825 года. В письме к своему брату Константину по поводу восстания декабристов император Николай Павлович писал: «Великий Боже, что за событие! Эта сволочь была недовольна, что имеет Государем ангела, и составила заговор против него. Что же им нужно?»
А нужно им было возвести на трон государя-Дьявола. Вот, в двух словах, и вся правда о «героях»-декабристах, да и о масонах вообще.
Часть III Бесы и чертовщина в русской литературе
Первым русским литературным сочинением, в котором являются бесы, видимо, является «Повесть о Савве Грудницыне», памятник XVII века. В ней бес выступает как реальный спутник Саввы, сопровождающий его во всех путешествиях. Тема эта в дальнейшем получила самое широкое развитие. Наши писатели охотно использовали образы Сатаны и его лукавых подданных в своих произведениях. Перечислить всех их — отдельная задача.
Но мы сосредоточимся на творчестве лишь нескольких писателей, внесших в развитие этой темы, как нам представляется, наиболее весомый вклад. Это М. Ю. Лермонтов, Н. В. Гоголь, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Андреев и М. А. Булгаков. Каждый из них создал свой, неповторимый мир демонических образов. Эти миры очень непохожи, хотя восходят к одному персонажу — Черту (русскому эквиваленту Дьявола).
Черт — самый популярный персонаж народной демонологии, сложившейся уже под влиянием христианства с его устойчивыми представлениями о Сатане, Дьяволе и всевозможных бесах. В русских народных сказках все сюжеты с Чертом достаточно позднего происхождения, он заведомо моложе Бабы-яги или Кощея Бессмертного — наиболее древних наших божеств. О происхождении слова «чёрт» лингвисты до сих пор спорят, достаточно убедительных объяснений на сей счет пока не представлено. Но то, что происхождение прозвища Черт следует связывать с именем древнего языческого бога Чура, думается, отрицать никто не станет. Новая гласная в корне слова могла начать произноситься, когда имя бога стало ругательным. Общеупотребительными заменителями ругательств часто становятся слова, близкие им по звучанию, не относящиеся к словарю ненормативной лексики. Так, многие россияне круглый год в дело и не в дело поминают масленицу с ее ритуальными блинами. Точно также слово Чур могло породить Черта, причем в этом переименовании можно углядеть и глубокий содержательный смысл.
У наших предков-язычников Чур почитался покровителем и защитником границ поземельных владений. На межах своих участков земледельцы насыпали бугры, огораживая их частоколом, и такого бугра никто не смел разрыть из опасения разгневать божество. Порубежная полоса считалась неприкосновенной, никто не мог переступить ее своевольно. В определенные дни глава семейства обходил владения по этой черте, гоня перед собой жертвенных животных, пел гимны и приносил дары божеству; здесь же, на некотором расстоянии друг от друга, ставились крупные камни или древесные стволы, носившие названия термов. В яму, в которой утверждался терм, клали горячие угли, хлебные зерна, караваи, плоды, лили мед и вино. Здесь все было подвластно Чуру, и место, где он главенствовал, получало таинственное освящение. Потому-то за черту родовых владений и не дерзали переступить враждебные духи. Позднее на межах начали ставить изображение Чу-ра. Несмотря на грубость работы и ничтожность того материала, из которого вырубались его изображения, они почитались священными и неприкосновенными. На полях, отвоеванных у дремучих лесов и необозримых степей, Чур оберегал границы владений разных хозяев, удерживал дерзких и своевольных нарушителей, останавливал чужую разгулявшуюся соху, тупил расходившийся топор. Параллель, а впоследствии и замещение Чура Чертом стало возможно потому, что Чур охранял черту, границу заповедного пространства. Слово «черта» выступало главным, ключевым при его характеристике.
Мы в очередной раз убеждаемся, что фигуры христианских демонов рождались на основе языческих первообразов. Бедный Хома Брут из гоголевского «Вия», когда рисовал спасительный круг вокруг в себя в церкви, воспроизводил древнейший языческий обряд, призванный оберечь его от чуждого божества (в данном случае Вия и его компании). Но и Вий, и сам Чур изначально воспринимались как божества! В Черта, олицетворяющего все зло и всю нечисть в мире, Чура превратило христианство.
Узнать Черта — значит заглянуть за черту. Но это уже не граница землевладельца, черта эта символическая, и обозначает она пределы мира иного, нематериального, мира душ и духовных сущностей. В разных культурах картина запредельного царства рисовалась по-разному. По представлениям наших далеких предков, наследников культуры северных охотников-индоевропейцев, тот и этот миры разделяет Огненная река (граница аврорального овала). Эта река служит границей того и этого света — двух светлых (!) царств. Наши сказки говорят о «том свете», но не о «тьме», «мраке» или даже «сумраке». Никто из русских людей никогда не говорил «та тьма». Русским несвойственно нежиться в «темных религиозных лучах». Эту особенность мышления наших пращуров прекрасно подметил Даниил Андреев, написав:
Темное царство тоже существовало, но его образ возник как своеобразная тень «того света», его темная половинка, высветившаяся (!) при более внимательном вглядывании в его картинку. В народной сказке «Иван-царевич в Подземном царстве», записанной Н. Е. Ончуковым в начале XX века в Архангельской губернии, говорится (в тексте сохранены особенности северного говора):
«<…> Шейчас Иван-царевич летел, летел и пал на землю, в подземельно царево; пал и прохватилса, стал смотреть — тьма, не видно свету, тольки слышит, что вода шульчит, ручей бежит. Он припал к ручью, пошшупал рукой, куда ручей бежит, по ручью и пошол, шол, шол, стал свет падать, вышол в подземельно царево; там таков же свет, как и у нас. <…>»
В подземном мире русских сказок «таков же свет, как и у нас» (!), всякую нечисть мы тянем за ушко да на солнышко, где и проясняется ее истинная сущность.
Греки называли свой подземный мир Аидом и представляли частью подземного пространства, где обитают души умерших людей. Только избранные герои, вроде Тезея, Геракла, Энея или Орфея, могли проникнуть туда и возвратиться невредимыми назад: все-таки свободное путешествие между двумя мирами было уделом богов, но не простых смертных. Данте в своей знаменитой «Божественной комедии» попытался предельно детализировать христианскую картину иного мира, где противопоставляются небесная (рай) и земная (ад) его половины. Ад Данте изображает как подземную воронкообразную пропасть, которая, сужаясь, достигает центра земного шара; склоны пропасти опоясаны концентрическими уступами, «кругами» ада (их девять), в каждом круге мучаются определенные категории грешников. В Дантовом аде протекают реки античного Аида, образующие как бы единый поток, превращающийся в центре земли в ледяное озеро Коцит. Харон, перевозчик душ умерших античного Аида, в Дантовом аде превратился в беса; степень наказания грешникам определяет Минос — один из судей античного Аида, также превращенный у Данте в беса. В девятом круге, на самом дне ада, образованном ледяным озером Коцит, посредине, в самом центре вселенной — вмерзший в льдину Люцифер, верховный Дьявол, терзает в своих трех пастях главных грешников («предателей величества земного и небесного»).
Каждый писатель, затрагивающий тему Дьявола, должен, уподобившись античным героям и великому Данте, силой воображения пробраться «во плоти на тот свет», в царство самого Черта-Дьявола, и описать открывшееся ему. Рассказы разных авторов будут, разумеется, отличаться. Но оттого они становятся только еще интереснее.
Глава 10 Горе, хмель и «пьяное чудовище»
Есть в древнерусской литературе и сказочном фольклоре удивительный персонаж, имя которому Горе. А удивительный он потому, что не требует ни описания своего характера, ни даже сколько-нибудь поверхностного портрета. Услышит всякий человек его имя и сразу же представит, что это за чудо-юдо. Конечно, каждый опишет его по-своему, но общее представление (и ощущение!) у всех будет схожим. Горе — оно и в Африке Горе, хотя сам по себе такой персонаж существует, по-видимому, только у русских.
Сегодня нам известен достаточно большой круг песен о Горе. Общим для них является тема преследования человека злосчастьем. Тщетно пытается он уйти от Горя, это так же невозможно, как и сбежать от себя:
Если только Горе привязалось к герою, то оно преследует его до самой смерти:
Древние сказители пытались задаваться вопросом:
И сами же отвечали:
Этот вариант происхождения Горя требует пояснения, некоторой расшифровки. Хотя песни о Горе создавались уже во времена христианские, но основа у них чисто языческая.
В эпических и лирических песнях, сказаниях и мифах наших предков воссоздан неповторимый образ Матери сырой земли, одного из воплощений Великой богини — прародительницы мира. Это один из наиболее значимых персонажей русской мифологии с древнейших времен и до наших дней. Мать сыра земля представлялась воображению древних сказителей живым человекоподобным существом. Травы, цветы, кустарники казались им ее пышными волосами; каменные скалы признавали они за кости ее скелета; цепкие корни деревьев заменяли жилы, а кровью земли была сочившаяся из недр земли вода. И, как живая женщина, она гневалась, учиняя землетрясения, улыбалась под солнцем, даруя людям невиданные красоты, засыпала зимой и пробуждалась по весне, чтобы породить новую жизнь и новых земных существ. Одним из них и было Горе.
Но дети богини — тоже боги! В греческой мифологии мать-земля Гея считалась прародительницей всех олимпийцев. В индуистской мифологии Матри (то есть «Матери»), олицетворение созидательных и губительных сил природы, рассматривались как женские персонификации творческой энергии великих ведийских богов. Точно также и образ русской Матери сырой земли должен мыслиться более глобально — как средоточие неведомой нам космической энергии, участвовавшей в создании нашей Вселенной и нашего земного мира. Слово «горе» при всей простоте своего смысла для уха русского человека тоже порождает достаточно широкие ассоциации. Филологи традиционно связывают его с общеславянскими глаголами «гореть», «греть», но для понимания изначального его смысла, думается, следует заглянуть во времена общеиндоевропейского единства. Корень «гор», являющийся основой слова «горе», безусловно, относится к числу древнейших в языке наших предков. Если понятие «горение» соотносится с огнем и светом, то порождаемое этим же корнем слово «гора» содержит более широкий спектр смысловых параллелей, среди которых, и высота, вершина, небо, и лес (в южнославянских и словацком языках), и место религиозных прозрений. В древнейших мифологиях гора очень часто воспринимается как символический образ мира, модель Вселенной, которая отражает все основные элементы космического устройства.
Само понятие «горе» выражает одно из состояний, переживаемых человеком, реакцию на постигшую его беду. Но посмотрим на его происхождение с несколько необычной стороны, а именно: не связано ли оно с названием какого-либо древнего божества, которое с некоторых пор стало символом угнетенного мироощущения человека? Такого рода предположения ни в коей степени не должны удивлять читателя. С одной стороны, как мы указали, Горе — дитя Великой богини, и потому само является божеством, с другой — мы привели уже более чем достаточно примеров, свидетельствующих, что названия демонических персонажей происходят от имен древнейших языческих богов. Похоже, что это один из законов мифологической картины мира.
Слово «горе» в связи с нашей интерпретацией следует толковать как последствия деяний бога Гора, о котором уже говорилось ранее. Ясно, что христиане никак не могли относиться к этому богу доброжелательно. Кстати, может быть, и выражение «горе луковое» произошло от словосочетания «горе лукавое», которое имеет прозрачный смысл («все горе от лукавого») и приобщает «горе» к числу демонических персонажей. Но опять-таки Горе наших древних песен не выглядит «одноцветным», оно все-таки «черно-белое», и яркое доказательство тому — знаменитая «Повесть о Горе-Злочастии, как Горе-Злочастие довело молодца во иноческий чин».
Эта повесть была обнаружена в 1856 году академиком А. Н. Пыпиным в Публичной библиотеке в Петербурге. «Написанная неизвестным автором, неизвестного происхождения, она внедрена в свою эпоху, в «бунташный» XVII век, и вместе с тем выбивается из нее, решает судьбы русского человека и человеческой судьбы в целом». Академик Д. С. Лихачев, чью цитату мы привели, выразил свою мысль излишне витиевато и несколько небрежно: литературное произведение не «решает судьбы людей». Но его наблюдение относительно того, что повесть «выбивается» из своей эпохи, а значит, затрагивает одну из вечных тем русской жизни, кажется нам очень важным. Скажем больше, она посвящена той типической ситуации, с которой сталкивается у нас практически каждая семья.
В основе сюжета «Повести о Горе-Злочастии» судьба молодца, который пренебрег наставлениями родителей и однажды стал завсегдатаем кабака. Пристрастился молодец к «зеленому змию», завелся у него, как водится в этих случаях, и товарищ по несчастью — брат названый. Стали они вместе пьянствовать, и казалось, что дружбе их не будет предела:
Но дружба у пьяниц, как известно, кончается вместе с выпитой бутылкой, и надо ли говорить, что однажды названый брат взял и обобрал своего спящего приятеля, сняв с него дорогую одежду и забрав все ценные вещи.
Проснулся наш герой и задумался: что делать? Возвращаться домой ему было совестно, и отправился он на чужую сторону, взялся за ум, начал жить «умеючи», разбогател, а затем и вовсе надумал жениться. Так бы ему и поступить, горемычному, но, на свою беду, начал он однажды на пиру хвалиться своими успехами перед гостями. Тут-то подслушало его «хвастанье молодецкое» Горе-Злочастие и проговорило про себя:
Это откровение Горя, как говорится, дорогого стоит. Оказывается, что Горе вселяется в бражника, доводит его до могилы, но далее с усопшим не идет. На могиле пьяницы остается жить Злочастие — злая часть Горя, а само оно возвращается в мир людей и прилепляется к новому молодцу или девице. Тут интересны два момента: во-первых, если у Горя есть злая часть, то должна быть и добрая, а во-вторых, эта добрая половинка все время вращается среди людей. Правда, духовные силы Зла и Добра, определяющие поведение Горя, неравноценны: если каждая душа бражника уносит с собой частицу Зла и оно при этом не иссякает, то, значит, злая половинка Горя все-таки доминирует над доброй.