— Я думал, что пожар, ей-богу! Сбежал с кафедры и, что силы есть, хвать стулом об пол.
— Говорят, что я им солоно пришелся, а я, вот ей-богу, если и взял с иного, то, право, без всякой ненависти.
— Да говорите, ради бога, что такое? У меня сердце не на месте.
— Что вы, господь с вами! это не он (о ревизоре. — А. А.).
— Батюшки, сватушки! Выносите, святые угодники! В эти две недели высечена унтер-офицерская жена! Арестантам не выдавали провизии!
— Авось, бог вынесет и теперь.
— Беда, если старый чорт, а молодой — весь наверху.
— Ах, боже мой, боже мой! Ступай скорее на улицу, или нет — беги прежде в комнату, слышь! и принеси оттуда шпагу и новую шляпу.
— Пусть каждый возьмет в руки по улице… чорт возьми, по улице, — по метле!
— А, Степан Ильич (частный пристав. — А. А.). Скажите, ради бога: куда вы запропастились?
— Коробка так коробка. Чорт с ней!
Счет первого действия: 13:4 в пользу Бога.
Комментарий. Городничий перепугался, но он полностью контролирует ситуацию и все делает правильно. Оттого и перевес в счете такой большой. Действие второе
— О, господи ты боже, какой сердитый! (О Хлестакове. — А. А.)
— По неопытности, ей-богу, по неопытности. Недостаточность состояния. <…> Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета.
— Ну, слава богу! деньги взял.
— Не рассердитесь, — ей-богу, от простоты души предложил.
– (С укоризной Бобчинскому) Уж и вы! не нашли другого места упасть! И растянулся, как чорт знает что такое.
Счет второго действия: 5:1 в пользу Бога.
Комментарий. Дана первая взятка. Бог опять побеждает, но уже не с таким большим перевесом. Действие третье
— Благодарение богу, все идет благополучно <…> Но, верите ли, что, даже когда ложишься спать, все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и было довольно?..»
— Боже сохрани! здесь и слуху нет о таких обществах. <…> Бог с ними! Как можно, чтобы такое драгоценное время убивать на них?
— Так вот, право, чем больше думаешь… чорт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
— Ах, боже мой, вы все с своими глупыми расспросами! не дадите ни слова поговорить о деле.
— Боже вас сохрани шуметь!
— Чш! экие косолапые медведи — стучат сапогами! <…> Где вас чорт таскает?
Счет третьего действия: 6:2 в пользу Бога.
Комментарий. Все, кажется, идет как по маслу. Городничий еще чувствует себя хозяином ситуации, но уже растерялся от хлестаковского вранья. Действие четвертое
— Ах, боже мой! Я, ей-ей, не виноват ни душою, ни телом.
— Да благословит вас бог, а я не виноват! Что за чорт! в самом деле! (Протирает глаза.) Целуются!
Счет четвертого действия: 2:1 в пользу Бога.
Комментарий. Городничий «умывает руки». Бог в его сердце понемногу сдает позиции. Действие пятое
— С каким дьяволом породнилась!
— Анна Андреевна, какие мы с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, чорт побери! <…> Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дескать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все! Всем объяви, чтобы все знали. Кричи во весь народ, валяй в колокола, чорт возьми!
— Что, ведь, я думаю, уже городничество тогда к чорту, а, Анна Андреевна?
— А, чорт возьми, славно быть генералом!
— Что, самоварники, аршинники, жаловаться? <…> Знаете ли вы, семь чертей и одна ведьма вам в зубы, что…
— Ну, да бог простит! <…> Ну, ступай с богом!
— Да, признаюсь, господа, я, чорт возьми, очень хочу быть генералом.
— Как ни се ни то? Как вы смеете называть его ни тем ни сем, да еще и чорт знает чем?
— О, чорт возьми! нужно еще повторять! как будто оно там и без того не стоит.
— Нет, чорт возьми, когда уж читать так читать! Читать все!
— У, щелкоперы, либералы проклятые! чортово семя! Узлом бы вас всех завязал, в муку бы стер вас всех да чорту в подкладку <…> Вот, подлинно, если бог хочет наказать, так отнимет прежде разум.
Счет пятого действия: 20:4 в пользу Черта.
Комментарий. Без комментариев.
«Ревизор» — комедия с грустным финалом. Карьера городничего Антона Антоновича Сквозник-Дмухановского безвозвратно погублена. Уж теперь точно не бывать ему генералом в столице. А неплохой он все-таки человек, да и хозяйственник отличный. Тридцать лет на одном месте, и «ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!..» Не случись Хлестакова, может, ему и памятник в городе соорудили бы, и в пример потомкам бы ставили. Но не судьба. Если же подвести общий счет, то Бог в душе Антона Антоновича победил (29:27). И значит, как человек он не сломается…
Одиссея чертоподобного ПавлаАндрей Белый, этот гений въедливости, как окрестил его В. В. Набоков, усмотрел, что первая часть «Мертвых душ» — замкнутый круг, вращающийся так стремительно, что не видно спиц: при каждом повороте сюжета вокруг персоны Чичикова возникает символ колеса.
«Мертвые души» — это поэма-путешествие. Чичиков все время в пути, он исправно колесит по N-ской губернии в поисках выгодной сделки. Дорога — верная подруга Павла Ивановича. Правда, если начинается поэма с торжественного, уверенного въезда его в ворота гостиницы в довольно красивой рессорной небольшой бричке, то заканчивается позорным бегством, тихим улепетыванием, дабы не быть замеченным городским бомондом. Но это уже частности. Чичиков зовет нас проездиться по Руси, взглянуть на ее каждодневное житье-бытье и лишний раз задуматься: «Русь-тройка, куда ж несешься ты?»
Павел Иванович охотится за мертвыми душами, он намеревается стать, а в ходе действия и становится хозяином призраков, мертвецов. В этом своем качестве он, безусловно, выступает посредником между тем и этим мирами, посланником Сатаны. Да и фамилия его, как нам думается, возникла от слова «шишига», одного из имен Черта. Набоков также находил Чичикова не просто дьявольским пошляком, но прямым агентом Вельзевула: «Да и сам Чичиков — всего лишь низко оплачиваемый агент дьявола, адский коммивояжер: «наш господин Чичиков», как могли бы называть в акционерном обществе «Сатана и К°» этого добродушного, упитанного, но внутренне дрожащего представителя. Пошлость, которую олицетворяет Чичиков, — одно из главных отличительных свойств дьявола, в чье существование, надо добавить, Гоголь верил куда больше, чем в существование Бога. Трещина в доспехах Чичикова, эта ржавая дыра, откуда несет гнусной вонью (как из пробитой банки крабов, которую покалечил и забыл в чулане какой-нибудь ротозей), — непременная щель в забрале дьявола».
Есть еще одна важная подробность, которую следует учитывать, следя за перелетами чичиковской брички по губернским просторам. Для того чтобы заполучить мертвые души, стать их собственником, покупатель должен проникнуть в их мир. С художественной точки зрения это означает, что посещение Чичиковым каждого из помещиков должно выглядеть как переход в мир иной, посещение царства усопших, что, впрочем, является обычным делом для агента Дьявола. Попробуем же проследить маршрут чичиковского экипажа, который, скажем забегая вперед, продуман и выстроен не менее искусно, чем египетские пирамиды или Стоунхендж.
Резиденцией Павла Ивановича Чичикова во время пребывания в губернском городе NN является гостиница. Нижний ее этаж «не был выщекатурен и оставался в темно-красных кирпичиках, еще более потемневших от лихих погодных перемен и грязноватых уже самих по себе; верхний был выкрашен вечною желтою краскою; внизу были лавочки с хомутами, веревками и баранками. В угольной из этих лавочек, или, лучше, в окне, помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною как смоль бородою». Описание внешнего вида гостиницы точь-в-точь соответствует картине костра: черная борода сбитенщика — это уголья, лавочки — дрова, первый этаж — сердцевина пламени, она всегда красная, а второй — его желтые языки, вздымающиеся неизменно кверху. Самовары в окне символизируют тот факт, что огонь в гостиничной «геенне» поддерживается постоянно. Сбитень, заметим, — это горячий напиток с медом, и упоминание о нем — последний штрих в картине «гостиничного костра»: где есть пламя, там всегда горячо.
Павел Иванович поселяется на втором этаже, получив «покойную комнату с тараканами». Словосочетание «покойная комната» — двусмысленно. Можно подумать, что это комната, где человек отдыхает, располагается на покой, но можно также посчитать, что это покойницкая — жилище мертвецов и хранителей ада и адского огня. Петрушка вообще спит, не раздеваясь, как покойник; тюфяк, на котором он спал, Гоголь называет убитым, а тот особый запах, которым наполнена его «темная конурка», подчеркивает замкнутость пространства и отсутствие воздуха. Сам же Чичиков отчего-то любит сравнивать себя с обитателем подземного мира и аттестуется губернатору как «незначащий червь мира сего». Фрак же брусничного цвета с искрой, который он так любит надевать, символизирует, что его хозяин несет на себе огненную печать ада.
При встрече с губернатором Павел Иванович намекнул вскользь, что «в его губернию въезжаешь как в рай». Конечно, это было перебором и неприкрытой лестью, но по-своему Чичиков был и прав. Он был заворожен простором нового для себя края и обилием в нем света. «Губернаторский дом был так освещен, хоть бы и для бала; коляски с фонарями, перед подъездом два жандарма, форейторские крики вдали — словом все, как нужно. Вошедши в зал, Чичиков должен был на минуту зажмурить глаза, потому что блеск от свечей, ламп и дамских платьев был страшный. Все было залито светом». В этой ситуации «червь мира сего» вполне мог обмануться и посчитать, что попал в райскую страну. Впрочем, в своих суждениях Чичиков был очень трезв и обмануться высшим губернским светом мог разве лишь на день-два, пока живы были воспоминания о визите в парадиз помещика Манилова.
Деревня Маниловка выглядит карикатурой на те образы рая, который стремились воссоздать на земле сильные мира сего. Господский дом стоит на возвышении и вроде бы олицетворяет, как и беседка с надписью «Храм уединенного размышления», устремленность его хозяев к небесному, светлому, солнечному. Но, с другой стороны, он открыт всем ветрам, которые выдувают из голов его обитателей благие намерения и развеивают их по окрестным полям и лесам. В саду, правда, были разбиты по-английски две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций да одиноко грустили пять-шесть берез, но говорить о едином ансамбле, включающем парковые и садовые насаждения, было никак нельзя. Даже «день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета».
Жизнь Манилова наполнена мечтами, невероятными проектами. «Как было бы в самом деле хорошо, если бы жить этак вместе, под одною кровлею, или под тенью какого-нибудь вяза, пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!..» — признается он Чичикову и слышит в ответ столь желанную для сердца фразу: «О! это была бы райская жизнь!» Манилов белокур, с голубыми глазами, внешне — это чистый ангел, но от него не дождешься живого слова. Он обитатель мертвого неба, пустоты: у него не только что за душой, но и в кладовой-то пусто. Он — «живой труп», призрак, который пройдет по миру, не оставив никакого следа, разве что народив двух наследников, которые своими греческими именами будут до скончания дней смешить соседей. Но как бы ни была тронута мертвечиной душа Манилова, ее не назовешь ни злобной, ни алчной. Он — добрый и бескорыстный, и способен душевно радоваться, что «доставил гостю своему небольшое удовольствие». Манилов любит жену и детей! Он — единственный из компаньонов Чичикова, который не замарал свои руки торгом и денежными расчетами. И пусть мир, в котором он живет, приторный и ненастоящий, в нем все равно присутствует возвышенное и чистое. Пусть это пародия на райские высоты, к которым стремится человек, но Павел Иванович за всю свою жизнь не поднимался и до них. Что ни говори, но его путешествие по N-ской губернии начиналось с головокружительного взлета.
Перед самым отъездом из Маниловки, однако, на небе появились тучи. Чичикову они показались маленькими и не предвещающими никаких неприятностей. Но он ошибся. Очень скоро небо сплошь обложило тучами, зазвучали громовые раскаты и, наконец, с неба хлынул проливной дождь. Дорогу мигом развезло, кучер Селифан, хватанувший лишнего, пропустил нужный поворот и сбился с дороги. Бричка, управляемая неверной рукой, выехала на взбороненное поле и благополучно опрокинулась набок. Благополучно в том смысле, что никто сильно не ушибся, однако же Чичиков «и руками и ногами шлепнулся в грязь». В этом комическом действии, думаем, все согласятся, пародийно описывается сцена низвержения с небес одного из прислужников Сатаны. Полная темнота и взрытая земля в месте падения воссоздают картину входа в подземное царство. Вдобавок к этому до Чичикова и Селифана начал доноситься вой собак — церберов местного Аида. «…Псы заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и с таким старанием, как будто за это получал Бог знает какое жалованье; другой отхватывал наскоро, как пономарь; промеж них звенел, как почтовый звонок, неугомонный дискант, вероятно, молодого щенка, и все это наконец повершал бас, может быть, старик, наделенный дюжею собачьей натурой, потому что хрипел, как хрипит певческий контрабас, когда концерт в полном разливе: тенора поднимаются на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что ни есть, порывается кверху, закидывая голову, а он один, засунувши небритый подбородок в галстух, присев и опустившись почти до земли, пропускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат стекла…» Это был собачий оркестр помещицы Коробочки.
Исследователи поэмы уже давно заметили, что в главе, посвященной Коробочке, постоянно упоминаются всевозможные птицы или их атрибуты. На стенах комнаты, где остановился Чичиков, висели «картины с какими-то птицами». Окно комнаты «глядело едва ли не в курятник». Дворик перед окнами «весь был наполнен птицами <…> Индейкам и курам не было числа». Гоголь дополняет эту картину сороками и воробьями, которые «целыми косвенными тучами переносились с одного места на другое». Вдобавок ко всему в главе неоднократно фигурируют птичьи перья: «Фетинья <…> успела уже притащить перину и, взбивши ее с обоих боков руками, напустила целый потоп перьев по всей комнате <…> постель опустилась под ним почти до самого пола, и перья, вытесненные им из пределов, разлетелись во все углы комнаты». «Может быть, понадобится еще птичьих перьев, — спрашивает Коробочка у Чичикова. — У меня к Филиппову посту будут и птичьи перья». Даже в лирическом отступлении, присутствующем в этой главе, образ правителя канцелярии нарисован при помощи «птичьих» сравнений: он сравнивается с орлом и куропаткой. Какую же цель преследует автор столь навязчивыми ассоциациями с птицами?
Е. А. Смирнова, автор книги «Поэма Гоголя «Мертвые души», считает, что все упоминаемые в связи с Коробочкой птицы «прочно связаны в фольклорной традиции с обозначением глупости, бессмысленной хлопотливости или, попросту говоря, безмозглости — качеств, персонифицированных Гоголем в личности его героини». На самом же деле все гораздо глубже и интереснее. Чтобы картина Коробочкина ада выглядела цельной и законченной, писатель сопоставляет его хозяйку с одной из языческих богинь — Кикиморой!
Кикимора — дворовый дух, который считается злым и вредным для домашней птицы. Обычное место поселения — курятники, те углы хлевов, где садятся на насест куры. В курятниках вешают камни, так называемые «курячьи боги», для того чтобы кикиморы не давили кур. Занятие кикимор прямое — выщипывать перья у кур и наводить на них «вертун» (когда они кружатся как угорелые и падают околевшими). Не этим ли постоянно занимаются в доме у Коробочки? Кикимор представляют безобразными карликами или малютками, у которых голова — с наперсток, а туловище — тонкое, как соломинка. Они наделены способностью являться невидимками, быстро бегать и зорко видеть на далекие пространства; бродят без одежды и обуви, никогда не старятся и любят стучать, греметь, свистеть и шипеть. Коробочка, действительно, женщина небольшая, она бережлива и лишнего не износит, а уж насчет посторонних звуков, наполняющих ее дом, Гоголь говорит так: «Слова хозяйки были прерваны странным шипением, так что гость было испугался; шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями; но, взглянувши вверх, он успокоился, ибо смекнул, что стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и, наконец, понатужась всеми силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошел опять покойно щелкать направо и налево». А как старушка заглянула поутру в комнату Чичикова, когда часы снова зашипели и пробили десять, и в ту же минуту ловко ретировалась? Подобно всякой «богине», Коробочка способна предвидеть будущее: за три дня до приезда к ней Чичикова ей приснился черт, «такой гадкий, а рога-то длиннее бычачьих». Так что можно уверенно утверждать, что образ Коробочки создавался на основе представлений о Кикиморе. И не случайно в ее огороде читатель вдруг обнаруживает чучело на длинном шесте с растопыренными руками и салопом хозяйки на голове. Это и есть символическое изображение богини, защитницы посадок от птиц.