Река снов - Нора Робертс 7 стр.

Оливия знала, что Вэл Макбрайд тоже не любила выбрасывать вещи. Они перекочевывали либо на чердак, либо на базу, либо использовались для другой цели внутри дома.

Часть игрушек Оливия поставила на полку, а часть положила на пол. Больше от скуки, чем из любопытства она сунула нос в ящик комода и увидела детскую одежду, тщательно завернутую в материю и для сохранности переложенную кедровыми стружками. В другом лежало шелковое бело-розовое одеяльце. Девочка потрогала его пальцем, ощутила какие-то смутные воспоминания, от которых стало горячо в животе, и поспешно задвинула ящик.

Вообще-то ей не разрешали ходить на чердак без разрешения и открывать ящики, сундуки и коробки. Бабушка говорила, что память драгоценна и что, когда Оливия вырастет, все это будет принадлежать ей. Когда вырастет, когда вырастет… А сейчас что?

Подумаешь, какая ценность! Просто куча старого барахла. Как будто она малышка, которая может что-то разбить или сломать.

А даже если сломает, что от этого изменится?

По крыше застучал дождь, как будто кто-то негромко забарабанил пальцами по столу. Она посмотрела в сторону маленького окошка, выходившего на поляну. И вдруг увидела сундук.

Сундук вишневого дерева, с овальной крышкой и блестящими латунными петлями. Он стоял под выступом и всегда был заперт. Она замечала такие вещи. Дедушка говорил, что у нее глаза, как у кошки. Когда Оливия была маленькая, эти слова смешили ее. Сейчас она этим гордилась.

Но сегодня сундук не был задвинут под карниз и не был заперт. Должно быть, бабушка что-то вынимала оттуда, подумала Оливия и беспечно шагнула к сундуку, не испытывая к нему особого интереса.

Она знала историю про ящик Пандоры и про то, как любопытная красавица открыла ящик и выпустила наружу все людские пороки. Но это совсем другое дело, сказала она себе, становясь перед сундуком на колени. Раз сундук не заперт, что случится, если она поднимет крышку и заглянет внутрь?

Наверняка там лежит какой-нибудь сентиментальный хлам, никому не нужная старая одежда или пожелтевшие от времени фотографии.

Но когда Оливия коснулась тяжелой крышки, у нее закололо кончики пальцев – то ли от тревоги, то ли от ожидания.

Сначала девочка ощутила запах, от которого у нее участилось дыхание.

Кедр, которым сундук был обит изнутри. Лаванда, которую дедушка выращивал на грядке у самого дома. И еще что-то. Чужое и знакомое одновременно. Хотя Оливия не могла определить, что это, ее сердце быстро и нетерпеливо застучало в ребра.

Покалывание в кончиках пальцев стало сильнее, а когда Оливия полезла внутрь, у нее задрожали руки. Там лежали сложенные в аккуратную стопку и завернутые в черную бумагу видеокассеты, на которых были проставлены только даты. Три толстых фотоальбома. Коробки разных размеров. Она открыла одну коробочку, очень похожую на те, в которых бабушка и дедушка хранили старомодные рождественские шары.

Там было несколько нарядных пузырьков, переложенных для сохранности пенопластом.

– Волшебные бутылочки… – прошептала она. Чердак внезапно наполнился низким и красивым смехом, мелькающими образами, экзотическими запахами.

«Когда тебе исполнится шестнадцать лет, ты сможешь выбрать тот, который тебе больше всего понравится. Но ты не должна играть с ними, Ливи. Они могут разбиться. Ты порежешь руки или наступишь на стекло».

Мама наклонилась, ее мягкие волосы упали Оливии на щеку. Она лукаво улыбнулась и слегка брызнула духами на шею дочери.

Запах. Мамины духи! Оливия снова нагнулась и глубоко вдохнула запах матери.

Потом она положила коробочку и достала первый альбом. Он был тяжелый, неудобный, и девочка пристроила его к себе на колени. В доме не было фотографий ее матери. Оливия помнила, что когда-то они были, но давно исчезли. Альбом был битком набит ими. Вот она совсем молодая. Она с тетей Джейми. Она с бабушкой и дедушкой. Улыбается, смеется, смотрит в объектив и корчит рожи.

Она перед домом, в доме, в лагере и на озерах. С дедушкой, у которого волосы не серебряные, а золотые, и с бабушкой в нарядном платье.

На одной из фотографий мама держала малыша.

– Это я, – прошептала Оливия. – Мы с мамой… – Она перевернула еще пару страниц, жадно изучая каждую фотографию. А потом они внезапно кончились. Она видела на страницах отметки, оставшиеся от вынутых снимков.

Она нетерпеливо отложила альбом и взялась за следующий.

Здесь не было фотографий. Только вырезки из газет и журналов. Ее мать на обложках «Пипл», «Ньюсуик» и «Глэмур». Оливия изучала их, ловя каждую черточку. У нее были глаза матери. Она знала это, помнила это, но видеть в них себя самое, узнавать их цвет, разрез и те же прямые темные брови…

Возбуждение, скорбь и радость сплавились воедино. Она водила пальцем по каждой глянцевой обложке. Мама была такой красивой…

А когда Оливия перевернула страницу и увидела фотографии матери с каким-то черноволосым мужчиной, у нее сжалось сердце. Красив, как поэт, подумала она и вздохнула по-взрослому. Вот они в саду, в большой комнате со множеством огней, на диване… Мама сидит у него на коленях, они смотрят друг на друга и улыбаются.

Сэм Тэннер. Тут было написано, что его зовут Сэм Тэннер. Прочитав подпись под фотографией, она начала дрожать. Внутри побежали мурашки, колотя в живот дюжинами маленьких кулачков.

Папа. Это был папа. Как она могла забыть? Это был папа. На всех фотографиях он держал маму за руку или обнимал за плечи.

Держал ножницы, обагренные кровью.

Нет, нет, этого не может быть. Это был сон, кошмар. Воображение. Вот и все.

Но образы множились. Она прижала руки ко рту и начала раскачиваться всем телом. Ужас от кончиков пальцев дошел до горла и сдавил его так, что стало трудно дышать.

Осколки стекла на полу, в которых отражается яркий свет. Умирающие цветы. Теплый ветер, дующий в открытую дверь.

Этого не было. Нет, не было.

Оливия отложила альбом в сторону и дрожащими руками взялась за третий. Тут будут фотографии, сказала она себе. Фотографии ее родителей, улыбающихся, смеющихся и обнимающих друг друга.

Но в альбоме снова были вырезки из газет. С броскими заголовками, кричавшими:

Тут были снимки ее отца, выглядевшего ошеломленным и неопрятным. Снимки ее тети, дедушки с бабушкой, дяди. И ее самой, вздрогнув, поняла Оливия. Маленькая девочка с широко открытыми, испуганными глазами, с прижатыми к ушам руками.

Она покачала головой, не веря этому, и стала лихорадочно листать страницы. Еще одно лицо, пробуждавшее воспоминания. Она помнила его имя. Фрэнк. Он прогнал чудовище. У него был маленький мальчик, и он любил головоломки.

Полисмен. С ее губ сорвался негромкий сдавленный звук. Он унес ее из дома, из дома, в который пришло чудовище. Где была кровь.

Потому что ее мать убили. Ее мать убили. Она знала это, конечно, знала. Но мы не говорим об этом, напомнила она себе, никогда не говорим об этом, потому что бабушка сразу начинает плакать.

Она приказала себе закрыть альбом и положить все обратно. Обратно в сундук, обратно во тьму. И все же продолжала переворачивать страницы, искать новые слова и фотографии.

«Наркотики. Ревность. Одержимость.

Тэннер сознается!

Тэннер отрекается от признания и заявляет, что он невиновен.

Четырехлетняя дочь – главный свидетель.

Сегодня процесс Тэннера приобрел новый драматический поворот, когда суду была предъявлена видеозапись показаний дочери Тэннера, четырехлетней Оливии. Девочка была опрошена в доме сестры ее матери, Джейми Мелберн. Опрос был заснят на пленку с разрешения дедушки и бабушки Оливии, являющихся ее опекунами. Ранее судья Сато постановил, что свидетельство, записанное на пленку, может быть учтено при рассмотрении дела во избежание нанесения ребенку дополнительной душевной травмы вызовом в зал суда».

Теперь она вспомнила. Вспомнила все. Они сидели в гостиной тети Джейми. И дедушка с бабушкой тоже. Женщина с рыжими волосами и мягким голосом спрашивала ее о той ночи, когда приходило чудовище. Бабушка обещала, что больше ей говорить об этом не придется, что это в самый последний раз.

Так и вышло.

Женщина слушала и задавала новые вопросы. А потом с ней говорил мужчина с осторожной улыбкой и осторожными глазами. Она думала, что это в последний раз, что после этого можно будет вернуться домой.

Но вместо этого ее увезли в Вашингтон, в бабушкин дом в лесу.

Теперь она знала, почему.

Оливия перевернула еще несколько страниц, щуря глаза, которые жгло от невыплаканных слез. И, крепко сжав зубы, прочитала новую серию заголовков:

– Ублюдок, ты убил мою мать, – сказала Оливия со всей ненавистью, на которую была способна девочка. – Надеюсь, что ты тоже умер. И умирал с криком.

Ее руки больше не дрожали. Оливия закрыла альбом и осторожно положила его в сундук вместе с другими. Потом опустила крышку, поднялась и выключила свет. Спустилась по лестнице, прошла через пустой дом и вышла на заднее крыльцо.

Села на ступеньку и стала смотреть на дождь.

Она не понимала, как сумела похоронить память о происшедшем, как сумела запереть свое сознание. Так же, как бабушка заперла в сундук альбомы и коробочки.

Но она знала, что больше не сделает этого. Будет помнить всегда. И узнает больше. Узнает о той ночи, когда убили ее мать, о суде и о своем отце все, что сможет.

Она понимала, что не сможет спросить об этом родных. Они все еще считают ее ребенком, которого нужно защищать. Но они ошибаются. Она больше никогда не будет ребенком.

Сквозь шум дождя послышался рев джипа. Оливия закрыла глаза и сосредоточилась. Какая-то часть ее души окаменела. Но вдруг девочке пришло в голову, что она должна была унаследовать актерский талант от обоих родителей. Ненависть, скорбь и гнев нужно было спрятать в самый дальний уголок души. И залить цементом.

Потом она встала и приготовилась улыбнуться бабушке, затормозившей в конце аллеи.

– Тебя-то мне и нужно! – Выходя из джипа, Вэл подняла капюшон. – Я привезла полную машину. Возьми куртку и помоги мне.

– Мне не нужна куртка. Не размокну. – Она вышла на дождь. Удары капель успокаивали. – Ты не против, если на обед будут тефтели и спагетти?

– Ради приезда Джейми? – Вэл засмеялась и сунула Оливии сумку с продуктами. – Может, что-нибудь попраздничнее?

– Мне бы хотелось их приготовить. – Оливия переложила сумку в другую руку и потянулась за второй.

– Ты серьезно?

Оливия дернула плечом и побежала в дом. Дверь с грохотом захлопнулась, затем открылась вновь, и Вэл протиснулась в нее с остальными пакетами.

– Что это на тебя нашло? Ты всегда говорила, что готовить скучно.

«Тогда я была ребенком, – подумала Оливия. – А теперь совсем другое дело».

– Когда-то нужно этому научиться. Бабушка, я принесу остальное. – Она шагнула к двери, но тут же передумала. Внутри бушевал гнев, не желавший сидеть под замком. Оливия поняла, что ему хочется вырваться наружу и наброситься на бабушку. А это было бы неправильно. Она подошла к Вэл и порывисто обняла ее. – Я хочу научиться готовить, как ты.

Пока приятно удивленная Вэл хлопала глазами, Оливия выбежала наружу за остальными сумками. «Что это с ней? – думала бабушка, выкладывая на стол свежие помидоры, салат и перец. – Утром хныкала, когда ее заставили съесть два тоста, и сгорала от нетерпения удрать на улицу, а сейчас ей стукнуло в голову весь день посвятить готовке».

Когда Оливия вернулась, Вэл подняла брови.

– Ливи, что-нибудь случилось в лагере?

– Нет.

– Может, ты чего-то хочешь? Вроде нового красивого рюкзачка, который уже нашла, как его ни прятали?

Оливия вздохнула и отвела от глаз мокрые волосы.

– Ба, я хочу научиться готовить спагетти. Что здесь такого?

– С чего это вдруг?

– Если я не буду уметь готовить, то не смогу быть независимой. А уж если учиться, то учиться как следует.

– Прекрасно. – Вэл довольно кивнула. – Я вижу, моя девочка растет. – Она протянула руку и погладила Оливию по щеке. – Ах ты, моя красавица…

– Я не хочу быть красивой. – Гнев потух, но дым все еще ел Оливии глаза. – Хочу быть умной.

– Ты можешь быть красивой и умной одновременно.

– Ум важнее.

«Девочка становится взрослой, – подумала Вэл. – Это не остановить. Нельзя удержать мгновение».

– Ладно. Вот уберем все это и начнем.

Вэл терпеливо объяснила, какие продукты им понадобятся и зачем, какую траву нужно будет нарвать в огороде и как приготовить приправу. Если бы она и обратила внимание на яростный интерес, который Оливия проявляла к каждой детали, то не удивилась бы, а только посмеялась.

Но если бы она услышала мысли внучки, то заплакала бы.

«Ты учила мою маму готовить соус? – думала Оливия. – Когда мама была такой, как я, она стояла с тобой у этой плиты и училась поджаривать чеснок в оливковом масле? Чувствовала те же запахи и слышала, как по крыше стучит дождь?

Почему ты не рассказывала о ней? Как я узнаю, какой она была, если ты этого не сделаешь? Как я узнаю, кто такая я сама?»

Тут Вэл положила руку на ее плечи.

– Хватит, милая. Достаточно. Ты молодец.

6

Поскольку первый день приезда Джейми и Дэвида всегда был поводом для торжества, вся семья обедала в столовой, за длинным дубовым столом со свечами в серебряных подсвечниках, свежими цветами в хрустальных вазах и лучшим фарфором прабабушки Капелли.

Еды было вдоволь. И разговоров тоже. Как обычно, трапеза продолжалась не меньше двух часов, пока свечи не догорели и вышедшее из-за облаков солнце не начало садиться за деревья.

– Ливи, это было замечательно. – Джейми застонала, откинулась на спинку стула и похлопала себя по животу. – Так замечательно, что не осталось места ни для чего даже самого вкусного.

– А у меня осталось. – Роб улыбнулся и дернул Оливию за волосы. – Знаешь, Вэл, по части соуса к спагетти она явно пошла в тебя.

– Скорее в мою мать. Мне до матери далеко. А я уже начинала подумывать, что малышка будет только и уметь, что жарить рыбу на костре.

– Кровь берет свое, – сказал Роб и подмигнул внучке. – Рано или поздно в ней должно было проявиться что-то итальянское. Макбрайды никогда не славились кулинарными талантами.

– А чем же они славились? – спросила Джейми.

Роб засмеялся и выгнул бровь.

– Мы прекрасные любовники, дорогая.

Вэл фыркнула, хлопнула его по руке и поднялась.

– Я помою посуду, – сделав попытку встать, сказала Джейми.

– Нет. – Вэл погрозила дочери пальцем. – В первый вечер ты освобождаешься от этой обязанности. И Оливия тоже. Мы с Робом уберем со стола, а там, глядишь, появится место для кофе и десерта.

– Ты слышишь, Ливи? – прошептал девочке на ухо Дэвид. – Кто готовит, тот не моет посуду. Выгодная сделка!

– Теперь я буду готовить все время, – улыбнулась Оливия. – Это намного веселее, чем мыть тарелки. Дядя Дэвид, хочешь завтра покататься на велосипеде? Мы сможем взять мой новый рюкзак!

– Ты портишь ее, Дэвид, – сказала Вэл, собирая тарелки в стопку. – Она получит этот рюкзак только осенью, ко дню рождения.

– Порчу? – Дэвид слегка ткнул Оливию пальцем в бок. – Нет, она еще не созрела. Пройдет много времени, прежде чем она испортится. Ничего, если я включу в соседней комнате телевизор? Сегодня мой клиент дает концерт по кабельному телевидению. Я обещал посмотреть.

– Конечно, – сказала ему Вэл. – Задери ноги и устраивайся поудобнее. Я принесу тебе кофе.

– Хочешь, поднимемся наверх и поболтаем, пока я буду разбирать вещи? – спросила Джейми племянницу.

– Может, лучше погуляем? – Оливия ждала подходящего момента. Похоже, он наступил. Все как сговорились. – Пока не стемнело.

– Ладно. – Джейми встала и потянулась. – Только схожу за курткой. После такого количества еды надо как следует размяться. Иначе завтра в оздоровительном клубе меня замучит совесть.

– Я скажу бабушке. Встретимся на заднем дворе.

Стоял конец лета, и вечера уже были прохладными. Воздух пах дождем и мокрыми розами. В августе было светло еще тогда, когда на востоке вставала бледная луна. Однако Джейми на всякий случай проверила, лежит ли в кармане фонарик. В лесу он мог понадобиться. Она соскучилась по лесу. Здесь безопасно. Достаточно безопасно, чтобы говорить и спрашивать все, что тебе хочется.

– Хорошо дома. – Джейми сделала глубокий вдох и улыбнулась, увидев отцовский сад.

– Почему ты не живешь здесь?

– В Лос-Анджелесе у меня работа. И у Дэвида тоже. Но мы собираемся приезжать сюда пару раз в год. Когда я была в твоем возрасте, мне казалось, что здешние леса – это весь мир.

– Но это не так.

– Нет. – Джейми повернула голову и посмотрела на Оливию. – Просто одна из лучших его частей. Я слышала, ты очень помогаешь в лагере. Дедушка говорит, что без тебя он не справился бы.

– Мне нравится ходить туда. Только это не работа. – Оливия пошаркала ботинком, счищая с подошвы грязь, и пошла к деревьям. – Приезжает много людей. Кое-кто из них не знает ничего. Они не умеют отличить ель от тсуги, ходят в фирменных туристских ботинках и стирают ноги. Думают, что чем дороже, тем лучше, а это глупо. – Она искоса посмотрела на Джейми. – И большинство таких приезжает из Лос-Анджелеса.

Джейми весело посмотрела на племянницу.

– Не в бровь, а в глаз!

– Там слишком много людей, машин и смога.