Но мне не следует так уж легко сбрасывать этот эпизод со счётов: цинизм пришёл несколько позже. Дэн покинул квартиру на Керзон-стрит, растерянный и потрясённый собственным поступком, и я помню, что целый день испытывал гадливость по отношению к себе. Он побродил по Гайд-парку и в конце концов, бог знает почему, очутился в Геологическом музее — скорее всего потому, что экспонаты там не принадлежали к роду человеческому. Потом он целый час, или даже больше, просидел в баре, хоть и знал, что Нэлл может прийти домой раньше его и надо будет придумывать какое-то алиби. На самом же деле она задержалась в издательстве — заканчивала чтение гранок, — и у Дэна оказалось достаточно времени, чтобы собраться с мыслями и привести в надлежащий вид порядком попорченную маску. Ему было совершенно ясно, что он сделал гадость и что такое не должно повториться. Но, конечно, он перешёл теперь в иное качество; в его отношениях с Джейн было глубоко запрятанное, но разделяемое обоими чувство, оправдывающее обоих сознание единения, невероятной трудности происходящего; понимание (хотя бы теперь, при взгляде назад), что случившееся — трамплин к чему-то более высокому и благородному, — скажем, к той жизни, которую она теперь вела.
А сегодня он изменил Нэлл с потаскухой, и произошло это не только в типично бордельной обстановке, но и в соответствующем стиле, разве только деньги не пришлось платить. Дэн прошёл все обычные стадии — сначала винил себя, потом стал искать оправданий: Нэлл держит его на коротком поводке, ему необходима свобода… а под свободой он тогда главным образом подразумевал, хоть и не признавался в этом даже себе, возможность свободно пользоваться плодами возрастающего успеха. Так что Нэлл, как он теперь думал, оказалась непомерно дорогостоящей страховкой от жизненных неудач — как сексуальных, так и профессиональных. Он давно понял, что женщины находят его привлекательным, но приключение на Керзон-стрит, после того как прошёл первый шок, вскружило ему голову. Он решил, что должен быть невероятно привлекателен, — я употребляю здесь «должен быть» в обоих смыслах: и описательном, и побудительном. Дэн завёл себе отвратительную привычку испытывать на дамах своё очарование гораздо более сознательно, чем делал это раньше. Разумеется, не на виду у Нэлл. Убеждал себя, что это всего лишь игра, небольшой реванш.
А также — кое-какая компенсация, поскольку внешне он очень старался проявлять всяческую заботу о Нэлл. В июле он передал новому литературному агенту рукопись «Красного амбара», дождался его первой реакции (тёплой и взволнованной) и отправился с женой на машине — провести отпуск во Франции. Они не торопясь проехали в Прованс, провели там четыре недели, ухитрившись сводить концы с концами, потом, также не торопясь, отправились домой. Отпуск получился удачным с самого начала: погода, еда, пейзажи, секс и чувство, что они могут неожиданно спокойно обсуждать отчуждение последних месяцев… Дэн позвонил в Лондон из Авиньона: оба театральных режиссёра, прочитавшие к тому времени пьесу, хотели её ставить… Дэн и Нэлл закатили самый дорогостоящий обед за всю их тогдашнюю жизнь и за этим обедом приняли кое-какие решения. Нэлл бросит работу и станет готовиться к материнству; они подыщут себе квартиру попросторнее или небольшой дом, как только вернутся в Лондон. С возвращением они задержались больше, чем на первоначально запланированные три отпускные недели, полученные Нэлл в издательстве. Нэлл отправила туда заявление об уходе с работы из крохотного сонного порта, очаровательного уже потому, что там и не пахло вульгарщиной Сен-Тропеза.118 Думаю, в тот счастливый месяц Дэн мог бы выбрать подходящий момент и признаться Нэлл в том, что произошло на Керзон-стрит; но он испытывал глубокий затаённый страх из-за того, как далеко может зайти такое признание; а может быть, он — как всегда — держал про себя свои тайны. По правде говоря, он и тут был предельно эгоистичен. Но солнце подарило Нэлл новое тело, контрацептивы были заброшены и забыты, зной снова и снова возбуждал в них обоих желание, и если Дэн и заглядывался — потихоньку — на другие женские тела, они больше не вызывали в нём зависти. Деньги у них были на исходе (как запланированные, так и утаённые), и на обратном пути им пришлось довольствоваться заштатными клоповниками и всё более дешёвой едой, в основном — бутербродами; но и это казалось им тогда забавным. Долгое время после того путешествия оба считали, что это и был их настоящий медовый месяц, и не только потому, что Нэлл сразу же забеременела Этот отпуск убедительно доказал, что — увы! — они могут быть счастливы (как это было в Оксфорде) только в ирреальном, а не в реальном мире. Но тогда ни один из них этого ещё не понял.
Я думаю, что «Красный амбар» был если и не новым, то во всяком случае вполне свежим словом в драматургии того времени. Наверное, это к счастью, что у меня тогда были весьма отрывочные представления о том, к чему стремился в своём творчестве Брехт. Идея пьесы возникла совершенно случайно, после того, как мне на глаза попался судебный отчёт тех времён о деле Уильяма Кордера.119 До этого Мария Мартен была для меня всего лишь типичным воплощением бьющей на дешёвый эффект деревенской жеманницы. Но тут я сразу увидел, что на этом материале можно сделать интересную историческую пьесу. Правда, потребовалось некоторое время, чтобы я понял, что центральной фигурой в пьесе должен стать Уильям, а не Мария; а над диалогами я работал с таким усердием, какого раньше за собой и не замечал. Однако успех спектакля обеспечила вся команда: декорации оказались лучшими декорациями года, в пьесе было пять крупных ролей и несколько интересных вторых, так что на приглашение режиссёра сразу же откликнулись прекрасные актёры.
Первый большой успех сродни собственному юному телу, это чудо, которым до конца может насладиться лишь тот, кому оно принадлежит… да и то только пока сам остаётся юным. Во всяком случае, Дэн прожил ту зиму в состоянии самоупоения, позволявшего не замечать сыплющихся на них мелких неурядиц. Единственным серьёзным разочарованием — в профессиональном плане — стала неудачная попытка поставить пьесу в Нью-Йорке; но после Нового года она пошла в Швеции и в Западной Германии, и он вёл переговоры о продаже авторских прав в некоторые другие страны. Тучи, сгущавшиеся на семейном горизонте, не казались в то время такими уж грозными.
Несмотря на то что купленная мной на девяносто девять лет аренда на квартиру в Ноттинг-Хилл была самой лучшей — за всю мою жизнь — сделкой, совершённой без посторонней помощи, сразу же по переезде туда Дэна и Нэлл стали одолевать сомнения. Отчасти это объяснялось жалкими потугами «быть не хуже соседей» — стремлением, словно эпидемия тяжкой болезни, охватившим мир шоу-бизнеса. Им стало казаться, что они просчитались. Люди, с которыми они теперь общались, жили в гораздо лучших условиях и часто — как водится в таких случаях — значительно выше средств. Они посмотрели множество небольших домов — в Сент-Джонс-Вуд, в Айлингтоне, в Фулеме, но все они не шли ни в какое сравнение с коттеджем в Уитеме. Там как раз продавался тогда коттедж, и втайне оба мечтали о таком, находя в то же время десятки причин, делавших покупку невозможной. Впервые в жизни Дэн обратился к услугам бухгалтера: стоимость аренды в Лондоне была такова, что в здравом уме они не могли позволить себе приобрести ещё и коттедж. Новую квартиру обставили вещами из «Хилза»,120 счета приходили огромные; это не помешало Нэлл позднее упрекать Дэна за то, что они не купили много такого, чего просто не могли себе позволить.
Во время беременности Нэлл стала раздражительнее, чем обычно, и квартира вызывала у неё всё больше и больше нареканий. То оказывалось, что она слишком велика, то Нэлл заявляла, что надо быть сумасшедшим, чтобы не понимать — главное для ребёнка сад, а тут его нет. Всё чаще и чаще её раздражало, когда приходилось оставаться дома одной, всё чаще она тосковала по «нашей милой маленькой квартирке» близ Бромтон-роуд. Готовка никогда не казалась ей интересным занятием, так что в последние месяцы её беременности мы стали почти каждый вечер обедать вне дома. Я понял, что так можно избежать скандалов. Однако не следует преувеличивать: Нэлл до некоторой степени разделяла охватившую Дэна эйфорию по поводу успеха пьесы, мы ждали ребёнка… большей частью ощущение было такое, что с квартирой, по-видимому, действительно вышла ошибка, но это не так уж важно. Десятого апреля родилась Каро, и на некоторое время все остальные проблемы были забыты. Дэн закончил черновой набросок новой пьесы, и на той же неделе, что стал отцом, он подписал контракт на новый сценарий.
Думаю, нет ужаснее браков, чем те, где ребёнок оказывается орудием (или используется как таковое), раскалывающим семейный монолит. Каро была трудным ребёнком, она испытала на себе все болезни и недомогания, каким могут быть подвержены дети, истощив Нэлл и нервно, и физически. Мне кажется, я нёс свою часть ноши: работал дома, когда писал черновой набросок пьесы. Но получилось как-то так, что Каро оказалась чем-то вроде квартиры: сама по себе — прекрасная идея, но воплощённая в реальность не ко времени. Кроме того, возникло что-то вроде сестринского соперничества: Джейн, ожидавшая второго ребёнка, стала образцовой матерью, и Нэлл не могла не принять участия в этой эстафете. Я уговаривал её отдать одну или даже две лишние спальни какой-нибудь молодой женщине, которая согласилась бы помогать ей по хозяйству или просто быть рядом, когда Нэлл остаётся одна, — иностранке или даже безработной актрисе. Но Нэлл не только не могла справиться со своими заботами, она и признаться в том, что не справляется, тоже не могла; позже она утверждала, что просто страшилась того, что тут может произойти, если она уедет в Уитем.
Думаю, нет ужаснее браков, чем те, где ребёнок оказывается орудием (или используется как таковое), раскалывающим семейный монолит. Каро была трудным ребёнком, она испытала на себе все болезни и недомогания, каким могут быть подвержены дети, истощив Нэлл и нервно, и физически. Мне кажется, я нёс свою часть ноши: работал дома, когда писал черновой набросок пьесы. Но получилось как-то так, что Каро оказалась чем-то вроде квартиры: сама по себе — прекрасная идея, но воплощённая в реальность не ко времени. Кроме того, возникло что-то вроде сестринского соперничества: Джейн, ожидавшая второго ребёнка, стала образцовой матерью, и Нэлл не могла не принять участия в этой эстафете. Я уговаривал её отдать одну или даже две лишние спальни какой-нибудь молодой женщине, которая согласилась бы помогать ей по хозяйству или просто быть рядом, когда Нэлл остаётся одна, — иностранке или даже безработной актрисе. Но Нэлл не только не могла справиться со своими заботами, она и признаться в том, что не справляется, тоже не могла; позже она утверждала, что просто страшилась того, что тут может произойти, если она уедет в Уитем.
Тем летом она ездила в Уитем всё чаще и чаще, и мне приходилось всё больше времени проводить вне дома. Я заботливо провожал её с ребёнком на Паддингтонский вокзал и усаживал в поезд, а потом с удовольствием возвращался домой — к своей работе. К концу следующей недели я отправлялся в Уитем, чтобы привезти жену и дочь в Лондон, но то время, что я проводил без них, постепенно обретало вкус свободы, отпуска, праздника. Нэлл ездила в Оксфорд всё чаще и чаще. Может быть, тут-то и начались наши неприятности — с этого совместного существования троих взрослых и их детей в Оксфорде, ведь Дэн оказался как бы частично отлучён от их союза, хотя тогда он этого не замечал.
С этого времени я уже не чувствую себя таким виноватым. Нэлл стала закипать, как только возвращалась в Лондон, и всё чаще задумывалась над тем, какие несправедливости таит в себе её новая роль. И быстро пришла к выводу, что они гораздо хуже, чем то, с чем ей приходилось сталкиваться в издательстве; то же относится и к старой квартирке: чем дальше, тем больше и то и другое стало восприниматься как несостоявшееся прекрасное будущее, а вовсе не временное и неприятное прибежище, каким и работа, и квартира казались ей прежде. Но иногда вдруг всё это вспоминалось как нечто отвратительное, с той нелогичностью, которая мне представляется одной из наименее приятных черт у особей женского пола, — так случалось, если я предлагал жене простейшее решение проблемы, а именно — попросить у её бывших нанимателей работу на дом.
Такое сползание всё глубже в безнадёжность, особенно когда оба попавших в подобную ситуацию наделены сверхщедрой долей непримиримого эгоизма, стало в наши дни настолько типичным, что я не стану описывать здесь все пройденные нами этапы. Изменения в характере человека, как и в характере отношений, не заявляют о себе слишком явно: они подкрадываются постепенно, из месяца в месяц, укрываясь за ширмами примирений, кратких периодов довольства друг другом, за попытками начать всё сначала… Подобно симптомам смертельной болезни, они, прежде чем выявить истинное положение вещей, рождают множество утешительных мифов.
Самым ярким проявлением этой болезни был, на мой взгляд, поворот на сто восемьдесят градусов в отношении Нэлл к моей работе в кино. Она отвергала всё с порога; если говорить о вышедшем на экраны моем первом фильме — вовсе не без причины. Критики разнесли фильм в пух и прах; только двое — одним из них был Барни Диллон — отметили достоинства сценария, напрочь зачеркнув всё остальное. Однако новый сценарий был более обещающим, и мне доставляло удовольствие работать с Тони. Его нельзя было бы даже с натяжкой назвать великим режиссёром, но он был далеко не дурак и сильно отличался — в лучшую сторону — от своего предшественника.
Сюжет этого психологического триллера строился на оригинальном замысле Тони и назывался «Злоумышленник», хотя на экраны был выпущен под названием «Лицо в окне». Тони знал, чего хочет, и умел заставить меня работать в нужном направлении; в то же время он был открыт новым идеям. Я многому у него научился и, в частности, тому, как разграничивать работу сценариста и постановщиков. Нэлл принимала в штыки мои восторги, когда я возвращался после совещаний с режиссёром, и я стал таить их от неё… если сама она и не говорила в открытую, то отношение её подразумевало, что я продаю себя, гонясь за скороспелым успехом и дешёвой популярностью. А когда кое-что в один прекрасный вечер всё же было сказано, всплыли имена Энтони и Джейн. Они, мол, не понимают, как я мог затесаться в этот продажный demi-monde,121 почему не удовлетворяюсь писанием пьес… во всяком случае, так она это изображала. Разумеется, никто из них не говорил мне этого в лицо, но я ощущал, что дистанция меж нами всё возрастает, общий язык утрачивается, а нравственные ценности оказываются разными. Мир кино интернационализирует: я стал смотреть на Джейн и Энтони как на безнадёжных провинциалов. Две формы крайнего упрямства противостояли друг другу: назревал конфликт, и Нэлл, выступавшая в роли «пятой колонны» в моём собственном лагере, вызывала у меня возмущение.
Как-то вечером — стоял, должно быть, июль или август — я, придя домой, обнаружил, что Нэлл с Каро без предупреждения отбыли в Уитем. Накануне мы долго ссорились, и утром, когда я после завтрака уходил на работу, Нэлл ещё спала. В конце недели я отправился в Оксфорд и привёз их домой. Возможно, Энтони действительно был не в курсе дела, но в глазах Джейн, как я заметил, светился вопрос… и упрёк. Нэлл, несомненно, успела с ней поговорить. Я обозлился, но виду не подал. В то время я работал над вторым вариантом сценария. Произошла какая-то путаница с расписаниями актёров, исполняющих главные роли, поэтому надо было срочно начинать съёмки фильма. Мне выделили комнату в конторе производственного отдела и дали секретаря на полставки. Андреа, наполовину полька, была двумя годами старше меня; она вовсе не походила на скромненькую секретаршу: уже тогда она была чуть ли не самым лучшим секретарём производственного отдела по эту сторону Атлантики — этакий бывалый полковой старшина; только в тех случаях, когда старшина пыжится и берёт горлом, она проявляла такт и здравомыслие. Мне сразу же пришёлся по душе её профессионализм; невозможно было не восхититься тем, с какой быстротой и аккуратностью она перепечатывала мои наброски и тактично обсуждала их, иногда предлагая что-то сократить, или указывала на слабые места. Физически она не казалась мне привлекательной: фигура у неё была тяжеловата, и держалась она с некоторой отчуждённостью, часто свойственной деловым женщинам. Я не знал, что она была раньше замужем: она редко говорила о себе. Единственное, что было в ней славянского (или, во всяком случае, не английского), — это её глаза. Замечательные глаза, зелёные, как нефрит, иногда они казались светло-карими; взгляд ясный и прямой. Отношения наши развивались очень медленно, всё началось с чувства облегчения, ощущения контраста между полнейшей неизвестностью — что ещё выкинет вечером Нэлл? — и уверенностью, что на работе ждёт деловое и интеллигентное товарищество, дружеское участие, придающее смысл и спокойствие каждодневному существованию. Она иногда приходила, когда я показывал Тони новые сцены; он выпаливал новые идеи быстрее, чем я успевал записывать; и я заметил, что он — как и я — считает её профессионалом до мозга костей, да к тому же ещё с головой на плечах, и что ему, как и мне, хорошо, когда она тут, под рукой.
Никаких отношений вне работы у нас с ней не было. Андреа обычно выходила из конторы, чтобы купить мне сандвичи, порой я приглашал её в какое-нибудь местечко поближе и подешевле — перекусить. Мало-помалу она стала рассказывать о себе, о своём неудавшемся браке. Она вышла замуж за поляка, бежавшего от немцев в Англию и ставшего здесь первоклассным лётчиком-истребителем. С наступлением мира он превратился в алкоголика с садистскими наклонностями и вмешался в какие-то эмигрантские политические игры. Теперь она жила со своей матерью-полькой где-то недалеко от Марбл-Арч.122 Каким чудовищным издевательствам подвергал её муж, я узнал много позже, но уже тогда она мельком упоминала об этом. Она была человеком сдержанным и обладала чувством юмора, какой зовётся юмором висельника и окутывает кинопроизводство, как запах солода окутывает пивоварню; однако у меня создалось впечатление, что этот стиль был избран ею в качестве защитной мимикрии. Что-то в глубине её существа было тяжко ранено этим её браком. Я потерял её из виду, когда мы закончили производственные дела, и мне её очень недоставало. Я был осторожен и не так уж много говорил о ней с Нэлл. Они были знакомы — виделись пару раз, и Нэлл она не понравилась, во всяком случае, так мне было сказано, но к этому времени Нэлл не нравилось всё, что относилось к этой стороне моей жизни, однако причин для ревности даже она не смогла тут найти.