Да что у него за пунктик с этой красотой? Я не жалуюсь, конечно, но как-то до сих пор за мной не водилось устилать улицы обморочными юношами. С другой стороны, если он Алтонгирела красавцем считает, то на его фоне я, конечно, суперзвезда.
— У нас могут быть разные критерии оценки красоты, — говорю с умным видом.
— Да, — кивает, — да, это возможно. Мы тут привыкли думать, что все земляне прекрасны, но у вас ведь наверняка есть какая-то внутренняя градация.
А, ну то есть, дело не во мне. Это просто стереотип. Мы, значит, боги и должны быть красивыми, как бы оно там ни было на самом деле. Ладно, с этим разобрались. Отхлёбываю ещё чаю. Жизнь почти налаживается.
— Ладно, — говорю. — Теперь насчёт Алтонгирела. Допустим, я вам поверила насчёт табу и прочего… — хмурится. — Ну вы же понимаете, что у меня единственная причина вам верить — это ваше личное обаяние… — совсем сник. Блин! — Которое, безусловно, зашкаливает, поэтому будем считать, что я вам всё-таки верю.
Перевожу дух. Может, он просто хорошо владеет искусством эмоционального шантажа? Изображает тут из себя затюканного, чтобы я легче ему навстречу пошла? Но мне это никак не проверить, так что лучше уж буду играть по его правилам.
— Так вот. Запрет там или как, но поверить, что он не попытается меня ещё раз «припугнуть», я не могу. Поэтому мне неизмеримо приятнее от вас помощь принять, чем от него.
О-о-о, кажется, я наконец-то сказала то, что надо. Мой капитан просто расцветает на глазах. Ура, могу себе поаплодировать. Ему вообще идёт улыбка, насколько это, конечно, можно сказать про человека с такими шрамами. Но он, когда улыбается, становится какой-то свой. Как будто я его уже сто лет знаю. Но я ведь не могла его раньше встречать, правда? Такое лицо не забудешь.
— Спасибо за доверие, — он начинает выбираться из кресла, когда я вспоминаю, что у меня есть ещё один вопрос.
— А чего вообще от меня хотел Алтонгирел? Похоже было на сцену ревности, но как-то…
— Ревности? — осторожно повторяет Азамат явно незнакомое слово. Э. Ну, по-муданжски я его тоже не знаю… а и знала бы — не подсказала. И потом, если у них слова «любовь» нету, то, наверно, и с ревностью туго. Хотя поведение дорогого духовника свидетельствует об обратном.
— Не важно. Так чего он хотел?
— Он считает, что мне с моим уродством не пристало с вами общаться больше, чем необходимо. А поскольку я его доводам не внял, то он взялся за вас.
Ну, допустим, в какой-то части это можно притянуть за уши к тому, о чём они говорили в кухне. Хотя это явно не всё. Но мне вообще радоваться надо, что хоть что-то объяснили.
— А у вас… степень приближенности к богам красотой измеряется?
Кажется, не обиделся… так, хорошо, хмыкает, думает…
— Пожалуй, можно и так сказать.
Всё-таки ужасные дикари. Но я свой устав приберегу для какого-нибудь более безопасного монастыря. Правда, очень уж хочется Азамата как-нибудь подбодрить. Ему, наверное, очень тяжело с таким лицом, если у них красота так важна.
— Как интересно, — говорю с напускной живостью. — А у нас оценивают по способностям, по достижениям… Мне вообще всё равно, кто как выглядит, лишь бы хороший человек был.
Кривит губы, смотрит в сторону.
— Спасибо на добром слове, — встаёт. — Через час обед будет. Вы справитесь с детьми?
Киваю, и он уходит.
Не поверил. Блин!
Глава 4
Когда я пригоняю своих притихших подопечных на обед, оказывается, что вся команда тоже там. К такому повороту дел я несколько не готова, но успеваю сориентироваться: рассаживаю детей за свободными столами. Их, к счастью, хватает. Дети шушукаются, поглядывая на наёмников. Те ведут себя примерно так же, косятся на нас, переговариваются на муданжском. Преимущество у них, впрочем, невелико: среди нас разве что у шести человек всеобщий — единственный родной язык, а остальные — такие же билингвы, как я. Так что мы тоже можем на непонятной муданжцам фене ботать, хоть и не все со всеми.
Поначалу сидим тихо, носы в тарелки, мы в своём углу, наёмники — в своём. Нам всем выдано по маленькой пиале с очередным травяным чаем, правда, на сей раз не из могильника. То ли побоялись, что мы все заснём, то ли хармалу они пьют исключительно в минуты волнения. Дети от зеленоватого настоя, естественно, воротят носы. Муданжцы хмурятся.
К счастью, тут входит тот парень, который мне представился… Тирбиш. С огромным чаном пирожков. Смутно вспоминаю, что у них какое-то очень шуршащее название. То ли шурх, то ли фырк… хшур, во! Насколько я помню, их прожаривают как следует, то есть глистов быть не должно… Ладно, выпендриваться всё равно не время, на Земле всех вылечат.
Надо сказать, пирожки удались. То ли мы все оголодали с перепугу, но треск за ушами стоит такой, что разговоров за ним уже не слышно. Спросить, что ли, рецепт… А тут ещё и бульончик подают, ну прямо вообще жизнь прекрасна. Правда несолёный он совсем, ну да это на столе. Муданжцы с интересом наблюдают, как мы передаём друг другу солонку. Я между пирожками обхожу столы и убеждаю мелких не вытаскивать из бульона зелень двумя пальцами, демонстративно, с отвращением на лице — ещё не хватало обидеть повара.
Вкусная еда, как это обычно бывает, способствует общению. Краем уха слышу, как мои детки, сидящие близко к наёмникам, начинают приставать с вопросами.
— А какое это мясо?
— Кто готовил?
— А это вся команда?
— А зачем такой большой корабль?
Последний вопрос меня и саму интересует, честно говоря. На него, правда, никто не спешит отвечать. Треплется, кстати, в основном всё тот же Тирбиш. Видимо, самый общительный в команде.
— Да я готовил, я. Мы только вдвоём и готовим — либо я, либо вот он, — тыкает пальцем в сидящего чуть наискосок от него молодого парня. Это типа юнги у них, что ли?
— А как вас зовут? — спрашивает ангелоподобная девочка с жутким акцентом. То ли немка, то ли из братьев-славян.
— Так вам всё и скажи, — смеётся Тирбиш. Дети в лёгком замешательстве. Тяну за рукав девицу на другом конце стола, шепчу:
— У них не принято представляться кому попало.
К счастью, она соображает передать эту мысль по цепочке, так что младшие дети перестают пытаться вытянуть из муданжцев их имена.
Замечаю Алтонгирела по правую руку от Азамата. Сидит, нахохлившись, губы выпятил ещё сильнее, похож на статую с острова Пасхи. Вообще, я ожидала, что за столом будут сидеть по старшинству, ан нет. Вон, например, Ахамба, сидит третьим с краю, а ведь он старше Алтонгирела, это сразу видно. А с самого краю сидит молодой мужик с огромной родинкой на щеке. По левую руку от Азамата совсем мальчишка с длинным лицом и раскосыми глазами. Длинные крупные кудри по плечам. Странно, я думала, муданжцы кудрявыми не бывают. Впрочем, до моего мелкого беса ему всё равно далеко. Однако, похоже, и тут внешность правит бал. Я бы, правда, кое-кого местами поменяла, особенно Алтонгирела, но я же не знаю их эстетических критериев. Азамату во главе стола довольно неуютно. И как он пробился в капитаны? Может, конечно, сначала пробился, а потом уже по роже получил… Ох и не люблю же я эти первобытные общества!
— Шву — это птица такая, — тараторит Тирбиш. — Живёт в воде, шея дли-и-инная.
— Лебедь! — радостно гадают мелкие.
— А я ж не знаю, правильно или нет, — хохочет наш повар. — Азамат-ахмад, как скажете?
— Правильно, — Азамат одобрительно кивает.
— Вы лебедей едите? — удивлённо переспрашивает мальчуган лет десяти.
— А чего ж нет? Они большие, жирные.
— Они красивые! — возмущаются девочки.
— Да уж, куда красивей, — мрачно говорит Ахамба. — Как куснёт, враз любоваться забудешь.
Смеются. Не такой он ворчун, как изображает.
Я замечаю, что мой народ постепенно подтягивается поближе к наёмникам, за соседними столами становится тесно. Несколько старших подростков перетаскивают лавку так, чтобы сесть сбоку от капитана. Наёмники начинают озираться.
— Азамат-ахмад, а зачем вам такой большой корабль? — спрашивает один парнишка, тоже, как я, подхвативший обращение. Алтонгирел смотрит на него испепеляющим взглядом, но капитан решает не сопротивляться.
— Я его построил дюжину лет назад. Мы тогда большими командами летали. А потом оказалось, что много народу не нужно, но не выбрасывать же хороший корабль! — усмехается. Интересно, это правда?
— Сами построили? — вытаращиваются дети.
— А что такого? — удивляется Азамат. Или он просто гениальный актёр, или действительно способен на коленке свинтить звездолёт.
— Но ведь это очень сложно! — продолжает напирать парень.
— Да ну прям сложно, — отвечает вместо Азамата плечистый мужчина, сидящий справа от Алтонгирела ко мне спиной. — Это любой мужик может. Наш капитан, конечно, получше многих в космическом оборудовании разбирается, но и только.
Теперь вы хотите мне сказать, что любой взрослый муданжец может на коленке свинтить звездолёт? Что-то это пурга какая-то. Небось договорились навешать нам лапши, чтобы запугать потенциального противника. Дальше не слушаю, поглощаю ещё пирожок. Одна из старших девиц уже записывает за Тирбишем рецепт, да не один. Правда, с названиями ингредиентов у них большие проблемы. Кажется, в данный момент они путают кизил и барбарис. Похоже, Азамат в знании всеобщего лидирует с большим отрывом.
С того конца стола, который я перестала слушать, раздаётся взрыв детского хохота.
— Я сказал что-то смешное? — ядовито осведомляется Алтонгирел.
— Тебе ещё подтверждение нужно? — благодушно спрашивает кудрявый юнец напротив него.
Ой бли-и-ин, ой сейчас начнётся…
Подкрадываюсь к своим старшеньким, выискиваю взглядом соотечественницу.
— Над чем ржёте? — спрашиваю на родном.
— Фабиан спросил, какими качествами надо обладать, чтобы стать священником.
— И?
— А он сказал, что надо быть красивым и любить мужчин! — ржёт, покатывается.
— Я уверена, что он имел в виду "людей", — возмущённо шепчу в ответ. — Они на всеобщем плохо говорят.
— Ну да, но ещё ведь и красивым быть обязательно! — выдавливает девчонка сквозь приступы хохота.
— Да, у них это очень важно, так что не вздумайте это обсуждать!
Дети понемногу утихают, но Алтонгирел продолжает злобно зыркать.
— Извините, — говорит тот парень, что выяснял про звездолёт. — Мы вас не совсем правильно поняли. Ничего смешного, простите, пожалуйста.
Кажется, пронесло. Ещё не хватало обвинить Алтонгирела в нетрадиционной ориентации. Они же дикие, у них вон к инвалидам терпимости никакой, куда уж к геям… А если учесть, что наш дорогой духовник ведёт себя, как ревнивая барышня, то можно ненароком не в бровь, а в глаз… О господи. Я только надеюсь, что Азамат с ним не спит. Я бы этого не пережила.
С обеда все, кроме меня и Алтонгирела, уходят в приподнятом настроении. Алтоша дуется, ворчит под нос и косится на Азамата. Я раз сорок повторяю детям, чтобы собирали вещи, помогаю мелким. При всём моём нежелании находиться даже в относительной близости от духовника я постоянно обнаруживаю себя в зоне слышимости его тенора.
— А я думаю, что они тебя дразнили, — бухтит он, исподлобья глядя на капитана.
— А я предпочитаю выглядеть идиотом, чем провоцировать ссору.
— Конечно, тебе не привыкать… обиду. А я-то, дурак, пытаюсь тебя защитить!
— Это у тебя всё равно не получится.
— Потому что ты не даёшь!
— И не дам. На меня работают лучшие ребята, и они меня выбрали не за то, что я нуждаюсь в защите.
— Они тебя выбрали за долю.
— Которая тоже не из воздуха берётся.
Как ни стараюсь не слушать, а всё равно долетает. Боже мой, Алтонгирел! Лучшей защитой для Азамата было бы, если бы ты перестал ему напоминать, что она ему нужна.
Когда дети укомплектованы и мои собственные две блузки и заначка чистого белья припихнуты всё в тот же мешок с лекарствами, решаюсь напоследок навестить капитана, попроситься почту посмотреть. Мало ли как там на земном корабле с этим будет.
Где его каюта, я уже знаю, вчера я там с Алтонгирелом первый раз поссорилась. Всё-таки загадочный человек. Столько проблем создаёт себе и окружающим… но, наверное, он и правда не хотел меня бить. Такие, как он, не бьют. Они тихо каверзничают. Что, конечно, он ещё может успеть, гадюка подколодная.
Капитан мне улыбается, хотя Алтоша явно подпортил ему настроение после обеда.
— Извините за беспокойство, — говорю, стараясь излучать приязнь, — можно я ещё разок в почту гляну?
— Да, пожалуйста, — разворачивает ко мне бук, который у него, кажется, никогда не закрывается. Пока шарю по Сети да всякие пароли ввожу, исподтишка осматриваю каюту. Она небольшая, свет слегка приглушённый. Планировка такая же, как у меня, только кровать ещё больше, и полками вообще все стены увешаны. Там в основном расставлены и навалены разномастные носители информации: диски разного объёма, флэшки всех форм и расцветок, винты, карточки, даже баночка с чипами, из тех, что под кожу вшиваются, стоит. А на другой стене — батюшки, книги! Настоящие, бумажные… ну или хотя бы пластиковые, но реальные книги. Правда, вон те три, кажется, всё-таки электронные. Но всё равно богато!
Мама пишет:
В новостях ничего не видели, а у тебя телефон не отвечает. Смотри там, со всякими мудо-гошами не связывайся, у них, небось, гаремы по сорок человек, подцепишь ещё чего. Сашка с детьми свалил на дачу, они там наконец-то доделали отопление. Кот линяет, как будто щас июнь.
Звони из порта, как прилетишь, чего-нибудь сготовлю. А то знаю я, как в этом космосе кормят.
С минуту просто сижу и любуюсь на письмо. Как же там хорошо, дома. Зима, дача, кот… А у меня тут сплошная нервотрёпка. Надо ей написать, что сегодня… хотя кто его знает, когда мы на Землю-то прилетим. И ещё неизвестно, в какую страну. Да и вообще, не сглазить бы. Мало ли что…
Телефон у меня сдох. Позвоню обязательно. Мудо-гоши обходят меня стороной:)))
Но тут весело:)
Так и отправляю. Хорошо, что муданжцы наши буквы читать не умеют, можно всё на виртуальной клавиатуре набрать, и никого не обидишь.
— Скучаете по дому? — спрашивает капитан, про которого я чуть не забыла.
— Ну да-а, в общем, вроде того…
— Я тоже, — кивает. Он сидит на краю кровати, прямо под иллюминатором, который, впрочем, завешен электронной картинкой — горы, у подножия какое-то жильё, на переднем плане травень по пояс. Это, видимо, и есть дом. Потому что эстетическая ценность весьма сомнительная.
Некоторое время молчим, но я побаиваюсь, что сейчас на меня польётся поток воспоминаний ветерана, так что решаю прервать воцарившееся понимание.
— У вас есть книги…
Он прослеживает мой взгляд.
— Да, есть. А у вас нету?
— Дома есть.
— У меня дома тоже были, но я там давно не живу, так что приходится тут хранить.
— Это… фикшн? — осторожно спрашиваю.
— Хм? Нет, это наши, муданжские книги. Предания, песни. Земные мне в электронном формате удобнее, быстрее искать незнакомые слова, — улыбается, видимо, вспоминая обед.
— Вы очень хорошо говорите на всеобщем, — ну надо же человеку напоследок комплимент сделать.
— Спасибо. Я люблю узнавать новое. Кстати, мне было очень интересно поговорить с вами о земной культуре.
— Мне тоже. Х-хотите… Мой адрес у вас в буке случайно сохранился… Пишите, установим культурный контакт.
Смотрит на меня так, как будто я — словарная статья, которую ему надо выучить. Догадывается, что адрес сохранился неслучайно?
— С удовольствием.
* * * Из мемуаров Хотон-ХонЗемной союз был очень не рад произошедшему. Мрачный покрытый шрамами наёмник говорил убедительно, тем более что кое-кто из ветеранов Второй джингошской кампании его опознал. Даже из Торговой палаты поступил отзыв, что, дескать, любой предприниматель, торгующий с Гарнетом, слыхал про Байч-Хараха, потому что на его выбор поставщика ориентируются все серьёзные наёмники. Кто-то что-то слышал и про его участие в Первой джингошской кампании на стороне Земли, хотя в это уж совсем трудно было поверить. Сам великий ветеран Второй ДК маршал Ваткин авторитетно заявил, что пытаться окружить, поймать или как-либо перехитрить Байч-Хараха — себе дороже.
Доподлинно неизвестно, что заставляло разных людей, имеющих дело с Азаматом, так легко ему доверять — была ли это его грозная внешность и спокойная манера, его безупречная репутация, его боевая слава, наградившая его гордым прозвищем Байч-Харах (то есть, в переводе, Ванька-Встанька)… Вот муданжские старейшины твёрдо знали, что такова была его судьба и воля богов.
В итоге на стыковку с муданжским кораблём был выслан пассажирский шаттл с военным экипажем и инструкцией не стрелять. Забрать детей. Отдать сертификат на вознаграждение. Никаких глупостей.
* * *Вслед за детьми выхожу в стыковочный коридор — исключительно неприятное место. Стенки мягкие, шатает. Дверь за мной закрывается, кому охота тепло терять. Даже рукой помахать не успела. Ладно, нетбуки никто не отменял.
В дверях земного корабля стоит армеец в облегчённом скафандре — на случай разгерметизации. Ведёт учёт нас, щёлкает стилусом по экранчику. Я замыкаю очередь, мешок через плечо, в голове пустота. Ну вот и моя очередь.
— Лиза Гринберг, — протягиваю ID.
Вбивает имя.
— Вас нет в списках.
— Я не пассажир, я персонал.
Щёлкает ещё. Рожа непроницаемая.
— Нет в списках.