Не стану рассказывать, как мы карабкались по сотрясающемуся каркасу наружных конструкций, добираясь до кольцевой балки, как лезли в капсулу, как меня подташнивало от ужаса при мысли, что стоит мне сорваться — и я несколько часов буду лететь вниз, чтобы моя скорлупа на три метра ушла в камень… Но молился я только об одном — чтобы станция не сошла с орбиты слишком рано. Если на Луну — или Землю — упаду я, хуже станет только мне самому. А вот если «Лагранж-2» ухнет в Атлантический океан… или прихлопнет Лулвабур… или хотя бы размажется по Синус Централис…
Модули продолжали лопаться; пересадочный рег медленно превращался в каплю расплавленного металла, покрытую кое-где неровной трещиноватой коркой. Жестокое, бешеное солнце подсвечивало ее сбоку, и казалось, что по теневой стороне бродят смутные багровые призраки. Время от времени из темноты прорывались бледно-зеленые вспышки, и тогда изображение на обзорном экране скафандра смазывалось на миг под электромагнитным ударом, и все гуще становилось окутавшее станцию облако газа и пыли. Обернувшись, я с ужасом заметил, что сапфировые жгуты разрядов уже бродят по оконечности цилиндра, вмещавшего батарею реакторных колец. А это значило, что в любой момент могут сдать распредщиты, и тогда все, что осталось от станции, просто испарится под давлением звездной плазмы… и мы вместе с ней.
Скорлупы ползущих к другим капсулам лагранжевцев выглядели осколками раскрашенных яиц, вывешенными в причудливом беспорядке на паутинно-тонких по сравнению с тушей станции крепежных балках. Пока я смотрел, две капсулы одна за другой оторвались от фиксаторов; вспыхнули в солнечных лучах облачка пара — выхлоп направляющих ракет, — и цилиндры медленно двинулись в сторону лунного полумесяца.
В наушниках царила противоестественная тишина. Когда мы выбирались из шлюза, у меня не было времени настраиваться ни на волну скорлупы Элис, ни на общий канал.
Моя подруга забралась в люк, я последовал за ней. Мы заняли места в амортизаторах, я пристегнул скафандр к ложу и только после этого изо всех сил дернул за рычаг отстрела. Капсула дернулась. Из невидимых патрубков полилась, мгновенно застывая, гасящая силиконовая пена. Когда через несколько часов мы врежемся в поверхность Луны, она нам здорово пригодится.
Я поймал губами упрямо ускользающий мундштук от баллона с питательным раствором. Кроме питательности, раствор не отличался никакими достоинствами, но я глотал его так, словно то был нектар пополам с амброзией. Напившись, я включил шлемофон, прошелся по всем каналам, пока не услышал ровное дыхание Элис.
— Вот мы и победили, — прошептал я, чувствуя, как сведенные от хронического напряжения мышцы постепенно расслабляются. Шлем выдавал мне на экран полетные данные — скорость, ускорение, расстояние до поверхности. Лететь предстояло еще долго.
— Мы победили для других, — ответила Элис хрипловато. — А для себя?
Для себя — еще нет. Это я понимал. Но следующее сражение начнется лишь через несколько часов. Я установил внутришлемный зуммер, чтобы тот разбудил меня за полчаса до посадки, закрыл глаза и постарался отключиться. Ловите момент, господин Макферсон — когда еще вам выпадет время вздремнуть?
Глава 14. Возвращение
Посадочная площадка Нулевой точки располагалась сравнительно недалеко от кратера Лаланда, в Центральном заливе — селенографическом образовании, примечательном исключительно своим расположением в самой середке Эртсайда. Собственно, этому факту площадка была обязана как названием, поскольку отчет лунных долгот начинался именно отсюда, так и существованием — потому что любое тело, падающее из второй точки Лагранжа в направлении земного спутника, обязано было закончить свой путь если не точно на вершине символической пирамидки, отмечавшей место пересечения экватора с нулевым меридианом, то в ее ближайших окрестностях.
Прилунились мы отнюдь не мягко — даже ракетные компенсаторы и гасящая пена не смогли полностью поглотить кинетическую энергию, набранную капсулой при падении из эль-точки. Нас едва не размазало по реголиту, потом отдачей швырнуло вверх, вновь шмякнуло о поверхность, уже мягче, и, наконец, пляска святого Витта прекратилась. Я открыл глаза, убедился, что жив и разгерметизация моей скорлупе пока не угрожает, попытался глянуть на Элис, но вросший в плечи шлем не позволил — чтобы посмотреть вбок, человек в скафандре вынужден поворачиваться всем телом, или подключать обзорный экран — задача сама по себе нелегкая, если учесть, что команды приходится отдавать в основном движениями подбородка.
Неуклюжесть скафандров вошла уже в поговорку, но причина тут не в космическом вакууме. Будь перепад давления единственной проблемой, нынешние скорлупы были бы не тоньше пижамы. Настоящую трудность представляет поддержание постоянной температуры. Вакуум сочетает в себе худшие свойства жара и холода. Поэтому приходится сначала закутывать человека в термоизолятор, а потом отводить накапливающееся тепло: отдельный инженерный кошмар. Конечно, нынешние скорлупы нельзя сравнить с конструкциями начала космического века, но концептуальных прорывов в этой области (как и во многих других) не наблюдалось с тех самых пор.
Поэтому не приходится удивляться, что для того, чтобы выбраться из капсулы, нам с Элис потребовалось немало времени. К тому же от удара погнулись опоры — этого следовало ожидать, перед посадкой их специально разогревали разрядом, чтобы металл попросту не брызнул осколками навроде разбитого стакана — и цилиндр сильно накренился. Пока мы слезали по титановой раме с высоты шести метров (в броневых перчатках — попробуйте сами), я успел проклясть создателей столь неудобной системы спасения раз восемьсот. Мог бы и больше, но последний метр пришлось преодолеть в полете — сорвался.
Вокруг нас до самого горизонта простиралась равнина, однообразие которой нарушали только редкие кочки и дыры теней под ними, да три вешки, указывающие дорогу к спас-куполу. На Луне ориентироваться на местности несколько затруднительно: до горизонта так близко, что заблудиться можно в десяти минутах ходьбы от дома. Поэтому все посадочное поле (а оно большое, потому что Луна либрирует, да и станция не висит, строго говоря, на одном месте, а ходит постоянно вокруг эль-точки, то и дело норовя выпасть из равновесной плоскости) усеяно вешками, старыми, уже поглоданными пылью. Висящая над головой Земля находилась почти в полной фазе — Солнце на этой долготе зашло неделю тому назад, и не поднимется над горизонтом еще столько же. Равнину заливало тускло-голубое сияние, одновременно режущее и утомляющее глаз. Если всмотреться, видно было радужное зарево, окружающее планету — это светились под солнечными лучами облака газа и пыли, призрак взорвавшейся лифт-станции.
Откровенно говоря, за все время существования колонии Нулевой точкой пользовались по назначению два или три раза. Сюда не проводили ни транспортерных линий, ни баллистических желобов: считалось, что спас-команды прибудут своим ходом и заберут уцелевших счастливчиков. Сейчас высылать команды некому: не карелов же кооптированных отправлять? До ближайшего поселения — около сотни километров, через окраинный вал Залива и несколько кратеров, чьи пологие стены в этот период цикла почти не отбрасывали теней.
Ладно. Будем решать проблемы по одной. Пока наша задача — добраться до спас-купола.
Капсулы прилунялись одна за другой — три, четыре… — и ложились вокруг нас с замечательной точностью. Ни одна из них не ушла за горизонт, и я только молился, чтобы ни одна не вздумала сесть на голову товарке. Реголит вздрагивал под ногами от тяжелых ударов, металлические цилиндры врезались в поверхность Центрального залива тупыми носами, отскакивали, потом падали снова, крупно дрожа.
Похоже было, что мне придется взять на себя роль Моисея, выводящего скитальцев в землю обетованную. Без помощи со стороны пассажиры капсул просто не сумеют добраться до обитаемых мест.
Эртсайд населен относительно плотно — по сравнению с дальней, оборотной стороной. В среднем от одного купола до другого будет пара сотен километров, а в самых обжитых районах, вдоль баллистических трасс, и того меньше. Но пройти сотню километров в скафандре… без запасов воздуха… да еще при обманчивом синеватом свете Земли, не позволяющем заметить неровности предательского реголита… Обдумывать подобную перспективу мне не хотелось.
Остальные лагранжевцы выбирались из капсул еще медленнее, чем мы с Элис. Я не винил их. Уничтожение пересадочной потрясло даже меня. Да и перелет выдался не из легких.
Я поигрался с радиопередатчиком, нашарил общую волну и гаркнул:
— Внимание!
Многоцветные скорлупы на серой равнине замерли разом.
— Говорит офицер полиции лунного самоуправления Макферсон! — продолжал я, с трудом удерживаясь от того, чтобы не повысить голос, чтобы докричаться до ярких фигур вдалеке. — Всем держаться близ своих капсул до тех пор, пока не прекратится падение! Не отходите от капсул!
Я поигрался с радиопередатчиком, нашарил общую волну и гаркнул:
— Внимание!
Многоцветные скорлупы на серой равнине замерли разом.
— Говорит офицер полиции лунного самоуправления Макферсон! — продолжал я, с трудом удерживаясь от того, чтобы не повысить голос, чтобы докричаться до ярких фигур вдалеке. — Всем держаться близ своих капсул до тех пор, пока не прекратится падение! Не отходите от капсул!
Интересно, что они сделают с разрушителем Доминиона? Растерзают? Или ногами забьют? Другое дело, что представляться в таком качестве я не собираюсь. Пока люди в скафандрах слышат голос, но не знают, кто говорит с ними, и откуда. Если мы с Элис будем вести себя незаметно, то сможем притворяться станционщиками до самого спас-купола.
Я повернулся, с трудом разобрал в противоестественной синеватой мгле номер на скорлупе Элис и, перейдя на двустороннюю связь, объяснил ей план дальнейших действий. Она приняла его без возражений. Это порадовало меня — после увиденного на станции к ее комментариям я относился с предельной серьезностью.
Когда капсулопад прекратился и все станционщики выбрались из титановых цилиндров, мы медлеными дальшагами двинулись в направлении, указанном вешками. Некоторые из лагранжевцев отстали, с трудом приспосабливаясь к непривычному стилю передвижения, остальные держались плотной кучкой. Я старался не выбиваться вперед, чтобы не привлекать внимания к своей броско-алой скорлупе. Черт меня дернул выбрать такой чудовищный цвет!
Скоро на горизонте появился купол — вообще-то белый, а в земном свете призрачно-голубой. При виде его станционщики поднажали и, естественно, один за другим начали валиться на реголит. При нашем тяготении сбиваться с ритма опасно, в два счета теряешь и без того не слишком устойчивое равновесие. Так что к куполу я пришел все-таки первым.
В тесный шлюз пришлось набиваться по шесть человек: больше не помещалось. Я благоразумно пропустил первую партию вперед, сделав вид, что сражаюсь с архаичными, зато куда как более надежными, чем любая интелтроника, механическими затворами. Пусть разойдутся по куполу, придут немного в себя. Может, удастся убедить их, что я не при чем…
Пока лагранжевцы выбирались из люка, я их пересчитывал. Спасенных оказалось больше, чем я подумал — тридцать четыре, не считая нас с Элис. На меня косились, но не столько враждебно, сколько настороженно — дескать, кто это еще на наши головы взялся (и откуда)?
Я прокашлялся (достаточно громко, чтобы привлечь внимание присутствующих) и постучал по внутреннему люку. Звук получился гулкий; все обернулись.
— Прошу внимания, — произнес я намеренно негромко — лучший способ добиться тишины. — Я офицер полиции лунного самоуправления Миша Макферсон. — Элис я счел за благо не представлять, потому что никак не мог придумать — кем. — На станцию я попал незадолго до аварии в результате… несчастливого стечения обстоятельств.
Последние слова я выдавил с трудом. Прямо передо мной стоял тот самый администратор, что встречал меня на выходе из баллистической капсулы. Губы землянина мелко подергивались, щеки словно до сих пор подсвечивала голубая Земля. Взгляды наши столкнулись, и станционщик с готовностью потупился, будто заранее соглашаясь с любой версией, какую мне будет благоугодно изоврать.
— Аварии?! Puta! — пробормотал кто-то. — Катастрофы!
— О причинах аварии мы можем только догадываться, — продолжил я, делая вид, что ничего не заметил. — Однако кое-что я могу предположить.
Я коротко пересказал нашу историю в версии для непосвященных — то есть опустив нашу с Элис роль в разрушении «Лагранжа-2» и делая основной упор на гнусное поведение лунных представителей Колониальной службы. Впрямую обвинять их в подготовке теракта было бы нехорошо, даже в отношении такой отъявленной сволочи, но сделать подобный, неверный вывод из моих слов было — в два счета. К тому времени, когда мой рассказ подошел к концу, я плавал в своем поту, как профитроль в бульоне. Утешало лишь, что поставленная цель была достигнута — станционщики уже не собирались растерзать нас только ради того, чтобы выплеснуть собственный страх.
— Все мы теперь в одной лодке, — заявил я под конец с уверенностью, которой вовсе не чувствовал. — Сейчас нам следует отдохнуть и успокоиться. В куполе работает автономная лайф-система, припасов хватит на неделю, так что спешки никакой нет…
Должно хватить, поправил я себя.
— А затем найдем способ добраться до ближайшего жилого рега.
Ободряющий взгляд Элис помог мне выдержать недоверие, с которым станционщики встретили мой план действий. Я и сам понимал, что застряли мы в спас-куполе надолго. Но если мы не хотим остаться здесь навечно, не стоит паниковать и пороть горячку.
Покуда рыхлая толпа лагранжевцев коацервировала в десяток крохотных кучек, шушукавшихся по углам, я проверил все системы и — в особенности — кладовую. Результаты меня порадовали — расчет велся на пятьдесят спасаемых, нас же было тридцать шесть человек. До полудня протянем.
Часы в куполе, как и следовало ожидать, показывали рецепт из кулинарной книги. Не любит интелтроника лунного солнца. Даже скорлупы, случается, выходят из строя во время радиобурь. Элис поставила часы по собственному, надежно изолированному металлической черепной крышкой аугменту. Выходило, что идет уже пятница, четвертое октября.
До самого вечера я занимался изометрией, стараясь не заснуть. Сбившиеся суточные ритмы с трудом приходили в норму. Пару раз пришлось отвлечься — стремясь выплеснуть напряжение, станционщики затевали свары, а разнимать дерущихся приходилось мне. Часам к десяти лагранжевцы попритихли и расползлись по спальным мешкам (тоже из аварийного запаса).
Когда в куполе стало по-уютному тихо, я пробрался к видеостенду. Само собой, интересовали меня не душеспасительные «Правила поведения при космических авариях», а география окрестностей Нулевой точки.
Вызвав в объем карту, я уставился на нее, как зачарованный. Воистину на перестраховщиках мир держится! От спас-купола до самого кратера Лаланда, мимо кратеров Местинг, Местинг А и Гершель шел проплавленный в реголите желоб — гладкий как помидор, рассчитанный, очевидно, на скоростные серфмашины спасателей.
Я принялся считать в уме. Чтобы пройти пешком от Нулевой точки до Лаланда за двенадцать часов (резерв работы скорлуп при полной заправке), нам нужно преодолевать… больше десяти километров в час. Малореально. Сервомышцы откажут на полпути, не рассчитаны они на такую нагрузку, — и остаток придется топать на своих двоих, волоча скафандр (полцентнера инертной массы) на горбу. Надо найти транспорт. Но где?!
Или… Я исходил из того, что за мной потянутся все тридцать четыре станционщика. Но ведь я могу оставить их в спас-куполе. Припасов им хватит на добрую четверть цикла, а, добравшись до куполов Лаланда, я уж как-нибудь заставлю Аббасона выслать беднягам на помощь вездеход.
А сам я… ну, вместе с Элис… наверное, в силах пробежать этот супермарафон. Если взять запасные батареи… или даже баллоны… На всех этого добра не хватит, оттого я и не подумал о таком варианте поначалу. Главное — накачаться стимуляторами до самых бровей, чтобы не потерять бдительности на последних часах гонки. И точно просчитать, сколько нужно припасов, чтобы не перебрать веса, и не остаться без воздуха ненароком. И как следует отдохнуть перед выходом. Потому что вернуться мы не сумеем уже определенно. А после нас — через две недели — умрут и тридцать четыре ни в чем не повинных станционщика, которых мы по случайности впутали в свои подвиги.
Я залез поглубже в мешок, свернулся в клубок и задремал. Последний сон приговоренного к смерти. Стоит мне сунуть нос в места цивилизованные, и крепко выспаться я смогу не раньше, чем отправлю мистера Дэвро в лифт. И Карела с ним.
Разбудил меня писклявый зуммер скорлупы. Я неохотно разлепил веки и уставился в тускло-белый потолок. В воздухе стоял почти неопределимый запах, сопровождающий любое скопление людей — даже безупречно чистых, чего о нас сказать никак нельзя было. Представив себе, какое амбре тут будет стоять через неделю, я заранее поморщился.
Неохотно позавтракав, чем бог послал (то есть сушеными рационами, приведенными в съедобное состояние водой вторичного использования), я объявил станционщикам свой план. Встречен он был против ожидания спокойно. Желающих составить мне компанию не нашлось. Я про себя связал это с разным отношением лунарей и станционщиков к вакууму. Им пустота кажется много опаснее. На орбите без страховочного фала и маневрового пистолета работать просто нельзя. Невесомость коварна; не успеешь оглянуться, как почти незаметное движение отнесло тебя от креплений, и…
Собирались мы медленно. Когда отправляешься в путешествие в один конец, начинать его страшно неохота. Но — на мой взгляд, слишком быстро — запасы были навьючены на плечи и закреплены хитроумной упряжью из соединительных шнуров, сервосистемы и теплообменники скорлуп — проверены и проверены еще раз, и настало время выходить.