Такъ говорилъ Ахмедъ и поникъ головою, какъ бы задумавшись надъ участью погибшей красавицы; Рашидъ и Юза, — всѣ, живо находившіеся подъ прекраснымъ разсказомъ Ахмеда, не могли сказать ни слова. Вдругъ Рашидъ, указывая пальцемъ на вершину горы Жемчужной Красавицы, прервалъ наше молчаніе, съ ужасомъ произнося:
— Эффенди не видитъ развѣ, что Жемчужная Красавица пришла смотрѣть внизъ на море и искать Мусу? Вотъ она нагибаетъ голову, тихо качается и поднимается все выше и выше. Смотри, эффенди…
Я смотрѣлъ и безъ того уже, насколько могъ внимательно, на бѣловатую тѣнь въ видѣ легкаго облачка, качавшуюся въ ущельяхъ поэтической горы. Всѣ мои спутники были въ ужасѣ. Темнота, уже наступившая, пока мы разговаривали за ужиномъ и за кружками «джаю» и легкій лунный свѣтъ, прорывавшійся сквозь дымку легкихъ облаковъ, а главное, поэтическое настроеніе дѣйствительно позволяло принять столбъ ночныхъ испаренія за воздушный образъ незримой Жемчужной Красавицы. Я не хотѣлъ разрушать поэтическое настроеніе моихъ спутниковъ дѣйствительностью, да это было бы и напрасно, потому что послѣ разсказа Ахмеда никто не повѣрилъ бы моимъ словамъ, что дивный образъ воздушной красавицы не что иное, какъ столбъ испареній отъ какого-нибудь невѣдомаго источника… Долго мы еще сидѣли молча, какъ бы боясь нарушить всеобщую тишину, царившую и на морѣ, и на сушѣ въ пустынѣ. Рябившаяся поверхность Краснаго моря блистала теперь другимъ сіяніемъ, фосфорически-зеленоватымъ; то не былъ ослѣпительный блескъ отражающей солнечный свѣтъ поверхности, то было мягкое, ласкающее глазъ сіяніе, съ которымъ такъ гармонировала и насквозь пронизанная луннымъ свѣтомъ атмосфера и, причудливыми формами врѣзывавшаяся въ синеву неба, зубчатая линія Акабинскихъ альпъ, черныя подножія которыхъ замыкали блистающую, какъ расплавленное серебро, поверхность едва колышущагося моря. Было уже довольно поздно, когда мы заснули, зарывшись на половину въ прибрежномъ сыроватомъ пескѣ.
IV
Эту ночь мы провели покойнѣе, чѣмъ прежнія; пріятная свѣжесть, производимая близостью воды, еще болѣе дѣлала пріятнымъ наше успокоеніе, такъ что мы поднялись на другой день часовъ около 7 утра вполнѣ бодрые и укрѣпленные ночнымъ отдыхомъ. Когда я проснулся въ первый разъ, всѣ еще спали; свинцово-голубая вода залива слегка колыхалась; тамъ и сямъ, прорѣзываясь изъ-за верхушекъ скалъ, скользили по ея поверхности какъ бы украдкою лучи еще не палящаго солнца. Всматриваясь въ водное пространство, я замѣтилъ, что далеко къ югу у самаго острова Тирана показались два или три паруса, которые вскорѣ же и скрылись. Не обративъ на это вниманія, я завернулся снова и заснулъ, чтобы проснуться, когда мои спутники готовы были завтракать. Ахмедъ уже принесъ воды, а Юза сварилъ и чаю и бурды, которую онъ величалъ супомъ, въ которой смѣшаны были образчики всѣхъ нашихъ незатѣйливыхъ съѣстныхъ продуктовъ, начиная отъ оливъ и кончая подболткою изъ краснаго вина. Во время завтрака я сообщилъ своимъ арабамъ о видѣнныхъ мною утромъ парусахъ, что было принято имъ съ большимъ интересомъ. Такъ какъ мы рѣшили этотъ день провести на этой же стоянкѣ, то Рашидъ взялся пройтись по берегу и посмотрѣть на судами, если таковыя окажутся, тогда какъ мы съ Ахмедомъ пойдемъ разыскивать таинственную пещеру съ костями, о которой я уже давно мечталъ. Закусивши, мы раздѣлились: Рашидъ пошелъ взбираться на вручи и на гребни горъ, мы съ Ахмедомъ пошли въ ущелья, а Юза остался при верблюдахъ. Рашидъ скоро исчезъ за выступомъ скалы, какъ только мы вошли въ ущелье, ведущее, по словамъ Ахмеда, кружнымъ путемъ снова въ уади Цугерахъ. Ущелье это было до того диво, что мой глазъ, уже привыкшій видѣть ужасныя по своей дикости мѣста, тѣмъ не менѣе поражался на каждомъ шагу. Мѣстами мы шли по узкой тропинкѣ фута въ 1 1/2 шириною, отъ которой шелъ крутой обрывъ, образующій стѣну каменной трещины въ нѣсколько саженей шириною и нѣсколько сотенъ футовъ глубиною. Голова даже начала у меня кружиться отъ головоломнаго пути, продолжавшагося безъ малаго около получасу. Наша тропиночка потомъ вдругъ какъ бы обрывалась, начала перескакивать, и мы черезъ нѣсколько переходовъ должны были остановиться у каменной стѣны, преграждавшей намъ дорогу; изъ небольшой трещины ея, журча, падала небольшая, но сильная струйка кристальной воды, той самой, которою насъ сегодня и вчера подчивалъ Ахмедъ. Я съ жадностью приложилъ губы свои и пилъ ртомъ и пригоршнями драгоцѣнную прохладную влагу. Напившись до сыта, я долго еще не могъ оторваться отъ этого прелестнаго, при всей его дикости, источника; изъ темной гранитной скалы, безжизненной, какъ и все вокругъ, вытекала сильная хотя и небольшая струйка воды и орошала безплодный камень, протачивая его день изо дня и отбрасывая вокругъ мельчайшія водяныя частицы. И вотъ, отъ союза ихъ съ каменистою почвою выросло нѣсколько зеленыхъ стебельковъ горнаго трубчатника съ блѣдно-розовыми цвѣтами и колонія мелкой травы, зеленѣющей изумрудными отпрысками. Окончательно оживляла этотъ дикій журчащій уголокъ небольшая изящная песчанаго цвѣта птичка, вѣчно танцующая вокругъ падающей воды, какъ и наша оляпка. Грустно, хотя и мелодично щебеча, она взлетѣла при вашемъ приближеніи и, сѣвъ на выступъ, выдающейся надъ ручейкомъ каменной скалы, зачирикала грустную пѣсенку, которая звонко раздавалась и тонула въ одуряющей мертвой тишинѣ пустыни… Я стоялъ, любовался, словно замеръ на мѣстѣ… Ахмедъ поторопилъ меня. — Эффенди, — сказалъ онъ, — долженъ взбираться на этотъ камень, а тамъ и кости, — добавилъ онъ, ложась плашмя на полусферическій камень и стараясь вскарабкаться на него при помощи всего своего туловища. Черезъ минуту Ахмедъ былъ уже на камнѣ, а черезъ двѣ и я послѣдовалъ его примѣру. Мы сдѣлали еще нѣсколько шаговъ, и передъ нашими глазами открылась длинная съ неширокимъ входомъ пещера. Ахмедъ остановился передъ зіяющимъ входомъ съ видомъ страха и сталъ пятиться назадъ; подойдя поближе къ пещерѣ, я замѣтилъ причину ужаса Ахмеда; недалеко отъ входа въ нее виднѣлся въ темнотѣ цѣлый человѣческій скелетъ, а вокругъ его валялось много разбросанныхъ костей. Мы зажгли двѣ свѣчи; я подошелъ въ самому входу въ пещеру и выстрѣлилъ туда изъ револьвера изъ предосторожности, чтобы выгнать оттуда гіену или шакала, которые часто забираются въ такія естественныя берлоги. Но въ такой мертвой пустынѣ предосторожность эта была почти лишнею; пещера наполнилась дымомъ, звукъ выстрѣла гулко раздался въ каменныхъ сводахъ, раза три или четыре отразившись, и замеръ въ каменной громадѣ. Скорчившись, я пролѣзъ во входъ пещеры, пригласилъ Ахмеда слѣдовать за мною, но суевѣрный арабъ дрожалъ отъ страху, слыша трескъ человѣческихъ костей, попираемыхъ моею ногою. Еще нѣсколько шаговъ, и пещера стала высока, я могъ свободно выпрямиться; при тускломъ свѣтѣ свѣчей, слабо горѣвшихъ въ удушливой атмосферѣ, наполненной еще клубами порохового дыма, можно было разсмотрѣть ея внутреннее устройство. То дѣйствительно была огромная расщелина скалы, образовавшаяся отъ вулканическаго удара, и надъ которой вовсе не работало искусство. Слабый свѣтъ свѣчей терялся въ этой колоссальной расщелинѣ какъ въ огромномъ темномъ пространствѣ, освѣщая только ближайшіе выступы стѣнъ. Я началъ осматривать дно пещеры, и она поразила меня огромнымъ богатствомъ остатковъ доисторической эпохи. Все каменистое дно было усѣяно массою костей и остатками кострищъ, углями, обожженными камнями. Я собиралъ эти кости и въ удивленію своему замѣчалъ, что не все это были кости человѣческія; большинство было отъ различныхъ животныхъ. Судя по нѣсколькимъ орудіямъ каменнаго вѣка, можно было сказать, что пещера служила жилищемъ цѣлой семьи людей первобытной культуры, слѣды которыхъ были несомнѣнны. Цѣлый день я рѣшился посвятить разбору этой рѣдкой находки, и потому, забывъ и о Красномъ морѣ, и о торговцахъ живымъ товаромъ, засѣлъ въ пещеру, погрузившись въ разборъ разнообразнаго матеріала. Сплыли двѣ свѣчи, зажжены были другія. Ахмедъ принесъ мнѣ туда и обѣдъ; за нимъ пришелъ и Рашидъ посмотрѣть на мои занятія, но, увидѣвъ кости вокругъ меня, отошелъ въ смущеніи и удалился на становище, а я все сидѣлъ и сидѣлъ въ душной пещерѣ. Не буду здѣсь описывать того, что я добылъ изъ этой пещеры Эль-Назбъ (Судьбы), какъ ее поэтически называлъ Ахмедъ, — это дѣло спеціальнаго очерка; скажу только, что это былъ одинъ изъ полезнѣйшихъ дней, проведенныхъ мною въ пустынѣ.
Солнце было уже довольно близко въ закату, когда я, разогнувъ спину послѣ долгой работы, окончилъ свое описаніе и разборъ матеріаловъ. Ахмедъ, уже привыкшій въ виду человѣческихъ костей, помогалъ мнѣ укладывать нѣкоторыя находки въ походную корзину. Въ послѣдній разъ я освѣтилъ всю пещеру, которую, быть можетъ, съ тѣхъ поръ какъ обитатели каменнаго вѣка, троглодиты Синайскихъ горъ, заснули вѣчнымъ сномъ подъ этими каменными сводами, никто изъ людей не посѣщалъ. Любопытныхъ туристовъ нѣтъ въ Синайской пустынѣ, ученыхъ изслѣдователей можно пересчитать по пальцамъ, а суевѣрные арабы съ трепетомъ и благоговѣніемъ обходятъ эту пещеру Судебъ, гдѣ груда человѣческихъ костей подтверждаетъ имъ слова корана, что "страшною костью станетъ красота человѣческая, черною ямою станетъ чудный глазъ красавицы"… Тусклый свѣтъ наплывшей свѣчи освѣщалъ уходящую, казалось, въ безконечность темноту, играя на мозаичныхъ поверхностяхъ, тамъ и сямъ вкрапленныхъ въ темный дикій камень; густой полный звукъ отъ нашихъ движеній замиралъ гдѣ-то вверху. Мы вышли изъ пещеры и начали обратный путь, неся на плечахъ, при помощи ружья, служившаго вмѣсто шеста, довольно полную корзину. Благодаря этой тяжести, переходъ нашъ продолжался болѣе часу.
Солнце было уже довольно близко въ закату, когда я, разогнувъ спину послѣ долгой работы, окончилъ свое описаніе и разборъ матеріаловъ. Ахмедъ, уже привыкшій въ виду человѣческихъ костей, помогалъ мнѣ укладывать нѣкоторыя находки въ походную корзину. Въ послѣдній разъ я освѣтилъ всю пещеру, которую, быть можетъ, съ тѣхъ поръ какъ обитатели каменнаго вѣка, троглодиты Синайскихъ горъ, заснули вѣчнымъ сномъ подъ этими каменными сводами, никто изъ людей не посѣщалъ. Любопытныхъ туристовъ нѣтъ въ Синайской пустынѣ, ученыхъ изслѣдователей можно пересчитать по пальцамъ, а суевѣрные арабы съ трепетомъ и благоговѣніемъ обходятъ эту пещеру Судебъ, гдѣ груда человѣческихъ костей подтверждаетъ имъ слова корана, что "страшною костью станетъ красота человѣческая, черною ямою станетъ чудный глазъ красавицы"… Тусклый свѣтъ наплывшей свѣчи освѣщалъ уходящую, казалось, въ безконечность темноту, играя на мозаичныхъ поверхностяхъ, тамъ и сямъ вкрапленныхъ въ темный дикій камень; густой полный звукъ отъ нашихъ движеній замиралъ гдѣ-то вверху. Мы вышли изъ пещеры и начали обратный путь, неся на плечахъ, при помощи ружья, служившаго вмѣсто шеста, довольно полную корзину. Благодаря этой тяжести, переходъ нашъ продолжался болѣе часу.
Спустившись съ послѣдней крутизны и выйдя изъ ущелья къ нашему становищу, мы съ удивленіемъ замѣтили, что Рашидъ и Юза, стоя на боковомъ выступѣ скалы, висѣвшей надъ нашимъ становищемъ, всматривались внимательно въ морскую даль. Увидавъ насъ, они замахали руками и Рашидъ поспѣшилъ сообщить намъ, что они видятъ двѣ лодки съ парусами, которыя приближаются къ намъ. Это извѣстіе заставило насъ поскорѣе сбросить свою тяжесть и вскарабкаться на скалу, чтобы вмѣстѣ съ нашими спутниками наблюдать приближеніе судовъ, очевидно направлявшихся прямо въ нашу сторону.
— Это, эффенди, арабы моря, — заявилъ рѣшительно Рашідк — это мирные купцы, они везутъ невольницъ, — добавилъ омъ, югда уввдѣлъ, что я посматривалъ на свои револьверы. — Рашидъ видхть, что ихъ немного. Всего десять арабовъ на двухъ лодкахъ и четыре невольницы… Эффенди видитъ ихъ хорошо?..
Не смотря на то, что я усиленно старался всмотрѣться вдаль и напрягалъ все свое зрѣніе, не смотря даже на удивительную чистоту и прозрачность воздуха надъ синайскою пустынею, я не могъ различать людей на болѣе чѣмъ двухверстномъ разстояніи, но зная глазъ Рашида, вѣрилъ ему вполнѣ, хотя Юза и Ахмедъ видимо не довѣряли словамъ товарища. Черезъ нѣсколько минутъ дѣйствительно подтвердились слова Рашида; на лодкахъ было ровно десять гребцовъ, среди которыхъ можно было ясно различить четыре, закутанныя въ бѣлыхъ чадрахъ, фигуры. Рашидъ обвелъ гордо глазами сомнѣвавшихся и началъ спускаться, мы послѣдовали его примѣру. Установивъ свои пожитки въ углу, образуемомъ двумя сходящимися каменными громадами, мы, стоя, ожидали прибытія торговцевъ человѣческимъ мясомъ. Съ лодокъ начали дѣлать какіе-то знаки руками и кусками матеріи, на которые мои люди отвѣчали тѣмъ же. Оказывалось, арабы моря спрашивали насъ, позволимъ ли мы имъ остановиться на занятомъ нами берегу, и не купитъ ли господинъ у нихъ хорошенькихъ рабынь. Они узнали издалека, что на берегу остановился путешественникъ, котораго они приняли за пашу или посланца, пріѣхавшаго высмотрѣть товаръ. Безъ моего вѣдома, Юза съ Рашидомъ не только разрѣшили имъ высадку, но даже подали имъ надежду, что господинъ ихъ желаетъ купить невольницъ. Благодаря своимъ арабамъ, я, такимъ образомъ, не вѣдая того, былъ въ глазахъ торговцевъ и самихъ несчастныхъ женщинъ въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ любителемъ этого товара. Не смотря на то, я былъ потомъ очень благодаренъ Юзѣ и Рашиду, что они своею выходкою, безъ моего вѣдома, дали мнѣ возможность присмотрѣться вполнѣ къ характеру продажи женщинъ, что въ настоящее время удается рѣдко видѣть европейцу и чего я прямо позволить бы не могъ. Когда приблизились обѣ лодки къ первымъ прибрежнымъ камнямъ, два молодыхъ и сильныхъ араба выскочили изъ лодки и, идя по горло въ водѣ, потащили лодки, убравшія уже паруса, къ берегу. Черезъ нѣсколько минутъ, при усиленной помощи остальныхъ, также выскочившихъ въ воду, обѣ лодки были на половину вытащены на берегъ. Старѣйшій изъ арабовъ съ длинною съ просѣдью бородою едва вышелъ на берегъ, какъ направился во мнѣ и произнесъ обычное арабское привѣтствіе, въ которомъ меня называлъ и благороднымъ пашою, и орломъ степнымъ, и львомъ пустыни, и неустрашимымъ вождемъ. Юза отвѣчалъ за меня, разбавляя свое привѣтствіе цвѣтистыми оборотами и хвастнею, въ которой, какъ и всегда, выставлялъ меня такъ высоко, какъ только могъ. Не понимая хорошо по-арабски, я долженъ былъ безучастно слушать все то, что изволилъ приврать Юза (а на этотъ разъ онъ навралъ цѣлый коробъ) и отъ нечего дѣлать разсматривалъ лицо предводителя работорговцевъ. Это было лицо отъявленнаго негодяя и мошенника, несмотря на почтенную сѣдину; хищный лукавый взглядъ его такъ и бѣгалъ во всѣ стороны, орлиный крючковатый носъ поминутно касался вѣчно поднимающейся нижней губы; углы рта какъ-то судорожно подергивались; черты лица постоянно перемѣнялись; все тѣло было въ постоянномъ движеніи. Когда окончились предварительные переговоры, предводитель отошедъ въ своему каравану и велѣлъ устроивать становище. Мигомъ была натянута палатка изъ нѣсколькихъ кусковъ полотна, вытащены полинявшіе ковры и подушки, натащено всякой всячины, а потомъ началась выгрузка живого товару. Бѣдныя женщины едва поднялись съ лодокъ при помощи дюжихъ молодцовъ и, поддерживаемыя съ двухъ сторонъ, сошли тихо на берегъ и побрели въ палатку, гдѣ тотчасъ и скрылись. Я успѣлъ только разсмотрѣть, что одна изъ нихъ была совершенно черна, одна довольно бѣла, а двѣ остальныхъ смуглаго арабскаго цвѣта съ большими черными глазами. Всѣ онѣ были закутаны въ бѣлыхъ чадрахъ, а на лицахъ носили еще покрывало изъ тонкаго шелка съ подвязкою на лбу, по образцу египетскихъ женщинъ. Когда невольницы были помѣщены, ихъ господа усѣлись вокругъ палатки и начали готовить себѣ ужинъ, не обращая на насъ никакого вниманія; одинъ предводитель снова подошелъ къ намъ и, по приглашенію нашему, подсѣлъ къ огоньку, который затеплилъ Юза, чтобы заварить чаю. Сперва онъ сидѣлъ молча, но, когда одинъ изъ арабовъ его принесъ наргилэ, то онъ, предложивъ его мнѣ, началъ вести искусную рѣчь, которую Юза при всемъ своемъ усердіи не могъ хорошо перевести. Услыхавъ же, что мы говоримъ по-французски, предводитель тотчасъ пересталъ говорить по-арабски и обратился прямо ко мнѣ, довольно порядочно, по крайней мѣрѣ понятно, объясняясь по-французски. Разговоръ нашъ пошелъ тогда быстрѣе и сталъ до того оживленъ, что я не замѣчалъ даже, что прошло слишкомъ полтора часа, какъ торговецъ гостилъ у нашего костра, попивая мой чай и покуривая наргилэ изъ своего расписного кальяна. Разговоръ, разумѣется, касался спеціальности моего собесѣдника, но онъ такъ искусно велъ его, что я не могъ вывѣдать ничего новаго о его ремеслѣ, о способѣ добыванія и сбытѣ человѣческаго товара, но за то много наслышался разсказовъ о красотѣ его невольницъ, которыхъ онъ достаетъ съ большимъ трудомъ, рискуя собственною жизнью, и о томъ, какъ подчасъ дорого платятъ ему за красавицъ турецкіе и египетскіе паши. Все это, разумѣется, велось къ тому, чтобы и съ меня заломить ужасную цѣну, когда я стану торговать себѣ одну изъ красавицъ, какъ онъ наивно предполагалъ. Когда всѣ его розсказни о прелестяхъ земныхъ гурій, сидящихъ въ его палаткѣ, были недостаточны для того, чтобы подбить меня на покупку, такъ какъ я только слушалъ, не вставляя ни одного лишняго слова, кромѣ вопросовъ, не подавая ни малѣйшаго желанія торговаться, то хитрый арабъ началъ бить на чувственную струну самымъ безцеремоннымъ образомъ. Онъ сталъ разсказывать такія скабрезности, сопровождая ихъ различными поясненіями при помощи тѣлодвиженій, что я принужденъ былъ отогнать его отъ костра; но для негордаго торговца человѣческимъ тѣломъ это ничего не значило. Какъ оказалось впослѣдствіи, Юза, хваставшій постоянно не въ мѣру, особенно когда нужно было возвеличить меня, а со мною и себя лично, столько наговорилъ о неизмѣримомъ богатствѣ москова-паши, что корыстолюбивый арабъ рѣшился, во что бы то ни стало, всучить мнѣ одну изъ невольницъ. Предполагая, что мое упорство зависитъ только отъ скупости, онъ сталъ продѣлывать возмутительныя невозможныя вещи, въ реальность которыхъ трудно даже было бы повѣрить, если бы мнѣ не привелось ихъ видѣть собственными глазами. Первымъ дѣломъ, онъ началъ съ того, что заставилъ своихъ невольницъ выйти изъ палатки и пѣть. Бѣдныя женщины повиновались тирану, потому что довольно толстый курбашъ въ его рукѣ доказывалъ, что хозяинъ ихъ не любитъ шутить. Онѣ вышли изъ палатки, сняли свои покрывала, по приказанію, и начали пѣть визгливую арабскую пѣсню, которую хозяинъ обязательно переводилъ на французскій языкъ. Содержаніе ея было до того отвратительно, что я сталъ требовать, чтобы пѣніе было прекращено, если хозяинъ станетъ заставлять пѣть своихъ невольницъ такія вещи, которыя вынуждаютъ краснѣть даже постороннихъ. Мое требованіе было уважено, и пошлая пародія смѣнилась пѣвучею арабскою шансонеткою, гдѣ описывались восторги горячей любви, изсушающей сердце человѣка какъ палящіе лучи солнца сушатъ траву. Какъ ни старались несчастныя, но эти пѣсни пѣлись сквозь слезы и походили скорѣе на отчаянный вопль, а не пѣсни любви. Горько и стыдно становилось за человѣка, который заставляетъ себѣ подобныхъ играть эту ужасную шутовскую роль. Бѣдныя рабыни наконецъ окончили и долгимъ грустнымъ, какъ бы укоризненнымъ взглядомъ поглядѣли на насъ; я не могъ выдержать этого ихъ взгляда и поспѣшилъ опустить глаза. Хозяинъ тогда спѣшилъ подойти ко мнѣ и началъ расхваливать снова прелести своихъ невольницъ, которыя робко поглядывали то на меня, то на своего тирана, думая, что рѣшается ихъ участь; мнѣ казалось даже, что въ ихъ взорахъ виднѣлась горькая просьба облегчить ихъ судьбу, насколько то возможно. Еще грустнѣе и обиднѣе стало у меня на душѣ, такъ какъ единственною возможностью облегченія несчастныхъ было внушить ихъ у тирана, на что у меня не хватило бы средствъ, если бы даже я и рѣшился на это. Съ болью на сердцѣ, я на этотъ разъ отказалъ хозяину, уже начинавшему формальное предложеніе, говоря, что европейцы не покупаютъ женщинъ и что торговля людьми запрещена повсюду, какъ ему должно быть извѣстно. Продавецъ состроилъ отвратительную полуулыбку и язвительно замѣтилъ, что "европейцу не мѣшаетъ пріобрѣсти себѣ хорошенькую рабыню, когда представится случай".