Благодаря тому, что стал бегать с лучшей техникой и внимательнее следил за своим бегом, я уже не «наматывал» огромные расстояния. Многие марафонцы пробегают по 120–140 миль в неделю. Я же «делал» 90–110 миль.
Прежде, атакуя трассы на соревнованиях, я видел в подъемах препятствия, которые необходимо преодолеть, а к бесконечным тропам относился как к сложному путешествию, которое нужно перетерпеть. В Сиэтле мой подход к бегу стал более холистическим. Я стал больше читать о технике бега, стабилизации тела, о тренировке мышц корпуса и интеграции движений. Об этом я узнал из книги «Бег всем телом»[12] – одной из немногих, посвященных технике бега, которые я смог тогда найти. Я стал ходить в тренажерный зал и прорабатывать мышцы корпуса, так как начал понимать, что сильные мышцы могут помочь при беге даже на усталых ногах. Я попробовал пилатес. Я ходил на йогу, чтобы улучшить гибкость и ради лучшего понимания своего тела, развития концентрации внимания.
Я также экспериментировал с дыханием. В книге «Спонтанное излечение»[13] я вычитал, что осознанное глубокое дыхание помогает телу в восстановлении. А из йоги (с йогой у меня было сложно ровно до тех пор, пока я не понял, что это не соревнование, а практика) я узнал о концепции пранаямы (это слово буквально означает контроль за дыханием «для повышения жизненной энергии»). Это могло помочь не только телу, но разуму и эмоциям. Я нашел книгу «Тело, разум и спорт»[14] Джона Дилларда и узнал из нее о том, что дыхание через нос, а не через рот понижает частоту сердечных сокращений и помогает работе мозга. Как сказал на занятии один йог, «нос – для дыхания, рот – для еды».
Я экспериментировал. Я выходил на легкие, неспешные часовые пробежки вокруг озера Вашингтон. Трасса была плоской, постоянно мокрой, с боковым ветром. Мне было все равно, с какой скоростью или с какой техникой я бегу. Я внимательно следил за дыханием, стараясь дышать только через нос. Как когда-то в детстве, когда пытался заставить себя расслабиться. То же самое я старался делать и во время забегов, требовавших больших усилий. Это было очень сложно, особенно на подъемах. Но в любом случае благодаря этим экспериментам я приучил себя дышать диафрагмой, то есть животом, а не грудной клеткой.
И, наконец, я лучше организовал свое питание. Из всего плана по самоулучшению этот пункт был самым простым и самым приятным.
К тому времени я уже год как был веганом, а Сиэтл – идеальное место для экспериментов по части еды. Я готовил смузи, ходил на фермерские рынки и в местный кооперативный магазин за овощами и фруктами. Хотя я покупал крупы, бобовые, семена в огромных упаковках и меня регулярно приглашали на встречи членов кооператива «Рынок Мэдисон» и я имел там десятипроцентную скидку, на питание приходилось тратить больше, чем раньше. У меня уже накопился серьезный долг по кредитам, и пока все вокруг волновались по поводу «проблемы 2000 года», я втайне надеялся что «двухтысячник» как-нибудь да спишет мои долги. Говорят, голь на выдумки хитра. Я в этом не сомневаюсь, но питание и медицинская страховка – вещи, на которых не стоит экономить. То, что я чувствовал себя как никогда лучше и бодрее, полностью оправдывало эти инвестиции.
Во время соревнований я использовал привычный здоровый подход: бананы, картофель, энергетические гели. К этому набору я добавил чуть больше рисовых буритто и лепешек с хумусом. Я обычно не брал дыни и апельсины, которые предлагались на станциях помощи, потому что понимал, что излишняя кислота в желудке мне ни к чему. И уж совсем не смотрел на всяческую нездоровую еду, какой было предостаточно на тех же станциях помощи, – M&M`s, конфеты, чипсы и печенье.
Чем лучше я питался, тем лучше себя чувствовал. А чем лучше я себя чувствовал, тем больше ел. С тех пор как я стал вегетарианцем, я здорово похудел, сбросил слой жира, который набрал на печенье, тортиках, батончиках, сырной пицце – пище, которую «забрасывают» в себя и мясоеды, и вегетарианцы. Я научился есть больше, качественнее и при этом находиться в лучшей в своей жизни физической форме. Став веганом, я начал есть больше круп, бобовых, овощей и фруктов. На лице выступили скулы, его черты обострились. Стали проявляться мускулы, о существовании которых я даже не знал. Я ел больше, но мой вес постепенно снижался, а мускулы наращивались. И все это на веганском питании. Время восстановления между нагрузками существенно сократилось. Например, на следующий день после пробежки на 50 миль у меня уже ничего не болело. Я просыпался по утрам полный энергии. Фрукты казались особенно сладкими, овощи – особенно хрустящими и очень вкусными. Я бегал по утрам на короткие дистанции, потом работал по 8–10 часов, а вечером пробегал еще 10–20 миль. Я чувствовал, как мое состояние с каждым днем улучшается.
Для окончательной «полировки» своего подхода к бегу, а также к жизни вообще и питанию в частности я много читал, пытался прочувствовать, что такое быть здоровым и питаться натуральными продуктами. У меня было огромное преимущество – возможность пользоваться рынками по-настоящему натуральных продуктов в Сиэтле. Был также и доступ ко всем новым технологиям в части бега, и возможность встретиться с экспертами бега. Плюс ко всему я работал в компании Seattle Running Company, под руководством доктора Эмили Купер из организации Seattle Performance Medicine. К нам приходили разные спортсмены, мы измеряли их показатели, например максимальное потребление кислорода, лактатный порог, обсуждали их диету, привычки в питании.
Но при всем этом больше всего меня интересовало изучение самого себя.
В лаборатории доктора Купер я бегал на беговой дорожке в кислородной маске, чтобы замерить свои максимальное потребление кислорода и лактатный порог. Иногда я брал маску и портативное оборудование для измерения этих показателей с собой на интервальные работы. Например, при беге в гору с крутым подъемом этот показатель у меня был 165–170 ударов. На интервальных пробежках, при полной самоотдаче на беговой дорожке на стадионе я получал цифру в 180 ударов, это было 95 процентов от максимального усилия, на какое было способно мое тело.
Доктор Купер заставила меня вести дневник питания, записывать все, что я ел в течение дня и во время забегов. Она перенесла мои записи в компьютер, провела разные расчеты, и результат ее поразил.
– Вот это да! – сказала она после тщательной перепроверки полученных цифр. – Ты в последние несколько лет явно делал все правильно!
Она сразу поняла, насколько верно я понимал свое тело, как научился прислушиваться к себе, когда нужно было бежать на пределе сил.
Благодаря целенаправленным тренировкам я стал бегать лучше. Благодаря вниманию к питанию я узнал о новых вкусных блюдах, мое тело лучше работало. А все вместе помогло мне изменить подход к жизни в целом. Бег без границ, некая первозданная свобода – все это было необходимо, чтобы раскрыть свой потенциал, перейти на следующий уровень саморазвития. Научный подход помог обрести эту первозданную свободу. Моему псу Тонто, например, не нужно ничего изучать, чтобы понять свою природу. А мне это было необходимо.
Дасти в шутку называл «быстрых дорожников», то есть тех, кто бегает по шоссе, «людьми, которые по утрам педантично пересчитывают на всякий случай зубы, просто чтобы удостовериться, что все на месте». Они, говорил Дасти, были «в полной заднице» со своей навязчивой идеей подсчета интервалов, ритма, шагов, из-за этого они забывали о радости движения. Но в Сиэтле я понял, что современные технологии и знания помогают достичь совершенства, помогают следовать интуиции. Я пытался понять, что лучше всего подходит моему телу, а что – разуму, чего я сам хочу больше всего. Для этого не обязательно полагаться лишь на собственные догадки. Я мог измерять прогресс при помощи определенных объективных показателей.
А главным показателем для меня был результат на Western States 100. Я человек без предрассудков, но верю в силу привычки и эффективность повторений. Поэтому каждый год в конце июня, за две недели до забега, я укладывал в свой старый микроавтобус спальник, беговую амуницию, упаковывал мешки с дробленой пшеницей, банки с бобовыми, чечевицей, пластиковые контейнеры с домашней миндальной пастой, «сырной» пастой из тофу и пудингом из тофу с сиропом из рожкового дерева, библейский хлеб, о котором я уже не раз говорил.
Со своим «партнером», псом-бегуном Тонто на пассажирском сиденье, мы ехали на юг, в аэропорт Сакраменто, встречать человека, который был постоянной головной болью всех полицейских и мечтой всех женщин. Ян, конечно, прекрасный пейсер, он мой друг, он помог мне завоевать первого бронзового ягуара, но Дасти – это Дасти. С тех пор как я в 1999 году победил в Western States, Дасти успел поработать на строительную компанию в Орегоне, понатирать воском лыжи в Колорадо и повыпекать пиццу в Дулуте. И именно он был тем человеком, с которым я хотел пробежать последние 38 миль знаменитых троп Western States.
Со своим «партнером», псом-бегуном Тонто на пассажирском сиденье, мы ехали на юг, в аэропорт Сакраменто, встречать человека, который был постоянной головной болью всех полицейских и мечтой всех женщин. Ян, конечно, прекрасный пейсер, он мой друг, он помог мне завоевать первого бронзового ягуара, но Дасти – это Дасти. С тех пор как я в 1999 году победил в Western States, Дасти успел поработать на строительную компанию в Орегоне, понатирать воском лыжи в Колорадо и повыпекать пиццу в Дулуте. И именно он был тем человеком, с которым я хотел пробежать последние 38 миль знаменитых троп Western States.
Он был моим пейсером в стомильном забеге в Вермонте, на Leadville 100 в 2004-м, в других забегах на протяжении всех этих лет. Я оплачивал только его перелеты, за остальное Дасти платил сам, не считая того времени, которое он мог бы потратить на собственные тренировки и путешествия. У него в Дулуте есть дом и, несмотря на внешнюю показную беззаботность, обязательства. По выплате кредита, например. Перед боссом. Перед девушками.
Я всегда знал, что у Дасти врожденный талант бегуна, гораздо больший, чем у меня. Я думаю, он и сам так считает. Не знаю, в чем именно дело – то ли я тренировался больше, то ли желание побеждать у меня сильнее, то ли Дасти в принципе было неинтересно становиться лучшим сверхмарафонцем. Мы никогда об этом не разговаривали. Сегодня я думаю, что без Дасти я не был бы так счастлив в беге и не достиг бы всего, чего достиг. К счастью, в те годы я об этом не задумывался.
Обычно бегуны останавливались в гостинице в Скво-Вэлли. Мы же с Дасти разбивали лагерь в хвойном лесу у подножия гор, миль за 50 от финишной прямой в Оберне. Мы ставили палатку на давно облюбованной полянке с видом на каменистый склон, распугивая бурундуков, ящериц, белок, медведей (и даже ягуаров, их следы нам попадались время от времени). Мы пили воду из нашего любимого родника на Равнине Робинзона. Другие бегуны трусили по утрам, пока было прохладно. Дасти, Тонто и я выползали из палатки ближе к полудню, когда калифорнийское солнце жарило сильнее всего, и вот тогда-то бегали по каньонам, распугивая гремучих змей.
Многие «доставали» меня по поводу питания, но больше всех Дасти. Например, я мог сообразить огромный салат из листьев капусты кале, тако с темпе, свежим гуакамоле и сальсой вместе с горячими кукурузными лепешками. Готовил я на туристической газовой горелке, а Дасти ворчал: «Что, опять корм для хомяков? У нас никакой туалетной бумаги не хватит из-за этого силоса». А его комплимент после еды: «М-да, лучше, чем удар под дых, чувак».
На самом деле Дасти – тайный вегетарианец. Мою стряпню он ест охотнее, чем большинство моих знакомых. Но постоянно делает вид, что ничего такого нет и в помине, и считает себя мэтром по части питания из мусорных баков. Другое дело моя семья и друзья в Миннесоте. Когда я приезжаю туда на выходные или праздники и мы оказываемся за одним столом, меня постоянно спрашивают, почему я не ем ветчину. Приходится отнекиваться, мол, я уже поел или наелся. Мне не хочется никого обижать из-за своих привычек в питании.
Компьютеров у нас с собой не было, мобильников тоже, так что я много читал. Например, «Живи сейчас!»[15] Экхарта Толле, «Путь мирного воина»[16] Дэна Миллмэна, и «Игры костей»[17] Роба Шультеса. Дасти ржал надо мной и между делом «прочесывал» ряды местного женского населения. Однажды к нам подошла пара девушек, как оказалось, из мормонов. Одна из них спросила, верим ли мы во что-либо, на что Дасти отреагировал: «О, да, конечно. Я верю в силу Великого Зада».
В одну из поездок мы остановились неподалеку от аэропорта Сакраменто, купили надувную секс-куклу и отправили ее нашему другу-сверхмарафонцу Дэвиду Хортону. Он был старше нас, одержим соревновательным духом и пытался установить рекорд скорости на тропах Тихоокеанского хребта. Куклу мы послали в город Сьерра-Сити, зная, что Хортон будет там забирать свои беговые принадлежности, и приложили записку: «Мы подумали, вдруг тебе будет одиноко».
В Сиэтле я продолжал много бегать и фиксировать свои результаты. Чем глубже я их анализировал, тем больше доверял своим инстинктам. Бегать потому, что все мы «рождены бежать», – это замечательно, и я в это верю. Но мы живем в XXI веке, есть инструменты, каких не было у наших предков. И я не отвергаю их, точно так же как не отрицаю первозданную радость от пробежки солнечным утром. В Сиэтле я понял, что могу и бегать, и есть так, как это делали наши предки, а благодаря контролю за собственными естественными импульсами еще и «настроить» свой бег, сделать его лучше. Комбинируя технологии и инстинкты, я искал зону, в которой мог гнать себя по максимуму, не боясь получить травму и не разрушая организм. Я уверен, что тренировки в этой зоне – ключ к успеху.
К моменту второго старта на Western States в 2000-м я полагал, что уже знаю, в чем состоит разница между работой на пределе физических возможностей и за гранью этого предела. Я думал, что точно представляю себе, сколько нужно сил для бега, как и когда питаться, когда, как говорил мой первый и вечный пейсер Дасти, «послать технику на…». Но я понял и то, о чем рано или поздно узнают все марафонцы: пытаясь нащупать границу между лучшим бегом и разрушением организма, очень легко ее не заметить и перестараться.
В 2000 году это случилось и со мной, причем на том же самом 16-мильном отрезке дистанции, где меня рвало в прошлом году. На этот раз я четко следил за тем, как пью. Я съел несколько картофелин, половинку банана, проглотил один гель Clif Shot. Но на 70-й миле, посередине спуска в каньоне Американ-Ривер, меня опять вырвало. На этот раз выворачивало наизнанку так, что я упал на колени (кстати, несмотря на то что рвота, по идее, признак неполадок в организме, у сверхмарафонцев она не считается чем-то особенным). Как говорит мой друг, один из лучших сверхмарафонцев Дэйв Терри, не всякая боль имеет значение (рассказывают, что на дистанции он мог легко справиться с рвотой, не сбавляя шага, на спуске со скоростью семь минут на милю).
На этот раз со мной был не Ян, а Дасти. Он обернулся. Не было никаких похлопываний по спине, никаких обещаний, что все будет хорошо.
– Встань, пока тебя выворачивает! – проорал Комок Пыли. – Давай уже, побежали!
А чуть позже, когда Дасти решил про себя, что я могу бежать быстрее, он прокричал, что в первой десятке бегут две женщины и они нас нагоняют. «Какие-то чиксы у тебя на хвосте, Джурка! Ты что, хочешь, чтобы тебя чиксы сделали?» (Дасти употреблял это словечко, еще когда мы учились в школе, а теперь оно стало частью сленга сверхмарафонцев).
Я выиграл забег со временем 17 часов 15 минут – почти на двадцать минут быстрее, чем в прошлый раз. Когда вернулся в Сиэтл, Джефф Дин заявил, что теперь я «культовая фигура». Он прекрасно знал о «клановости» калифорнийцев, их беговых навыках, и, несмотря на свою эксцентричность, как мне показалось, был рад, что парень из северного штата (пусть даже и из Миннесоты) отстоял свой чемпионский титул.
А мне хотелось большего и в части побед, и в повышении скорости бега, и в области духовного развития. Я хотел найти ответы на свои вопросы, и мне казалось, сверхмарафонская дистанция может в этом помочь. Я читал, пытался нащупать связь между видами спорта на выносливость и изменением сознания, мудростью. Это были такие книги, как «Дикий бег: Необыкновенное приключение в духовном мире бега» Джона Аннерино, «Быть и бегать: единый опыт» Джорджа Шихана, «Монахи-марафонцы с горы Хиэй» Джона Стивенса[18].
Буддийские монахи, приверженцы школы тэндай, называют этот ритуал кайхогё. Он подразумевает стодневный переход по горам с медитациями, посещением множества храмов, священных гор, водопадов, камней, по лесам и ледникам. Впрочем, для этих монахов святые места везде.
Монахи, особенно сильные духом, пробегают ритуальный 25-мильный маршрут практически ежедневно на протяжении ста дней. На ноги они обувают соломенные сандалии, привязывают к поясу нож – как символ решимости умереть во время ритуала, но не отступить перед трудностями. Тот, кто проходит это испытание, получает разрешение на тысячедневное кайхогё. В первые пять лет подвижник выполняет «марафон» в общей сложности течение 700 дней (по 100 дней кайхогё в первые три года и по 200 – в четвертый и пятый годы практики). А потом наступает время «Великого Марафона» – ежедневно по 52,5 мили в течение года. За несколько недель до него подвижник начинает ограничивать себя в пище и готовит организм к девятидневному полному голоданию и отказу от воды. Его чувства настолько обостряются, что он может услышать звук пепла, опадающего с палочки для благовоний.
«Великий Марафон» проходит не только по святым местам горы Хиэй, но и по улицам города Киото. Монахи бегут мимо лавочек с лапшой, стрип-клубов, останавливаются, если кто-то из горожан просит их благословения.
Все книги говорили об одном: награда за подобные усилия лежит за гранью физических возможностей человека, она не измеряется рамками скоростной работы или добытыми победами.