Мама обняла его за плечи и тихонько, чтобы не разбудить Барбару, попыталась успокоить.
– Ну-ну, Бобби, не плачь. О чем ты плачешь? Ведь все хорошо. Наверно, я тебя внезапно разбудила, когда тебе снился плохой сон.
Роберт шмыгнул носом, но ничего не ответил.
– Успокойся, дорогой, от снов не бывает ничего дурного. Забудь все, закрой глазки и постарайся уснуть.
Она накрыла его одеялом, поцеловала в лоб, затем подошла к кроватке Барбары, убедилась, что та крепко спит, и вышла на цыпочках из комнаты.
Бобби Финнерсон продолжал лежать с открытыми глазами и строить планы на будущее.
Так как следующий день был субботний, состоялся привычный ритуал встречи с отцом и получения карманных денег на предстоящую неделю. Вид отца несколько ошарашил его – не только потому, что тот был одет в глупейшего вида белую рубашку с высоким крахмальным воротничком, подпиравшим подбородок, и пиджак, тесно облегающий фигуру и застегнутый до самого горла на все пуговицы, но и потому, что отец выглядел весьма заурядным молодым человеком, а не тем героем, каким он оставался в его памяти. Дядя Джордж тоже присутствовал при встрече.
– Здорово, юноша, – произнес он, – а ты изрядно вырос с тех пор, как я тебя видел в последний раз. Глядишь, скоро станешь нашим компаньоном в бизнесе. Какие у тебя соображения на этот счет?
Бобби промолчал – не мог же он сказать, что это никогда не произойдет, так как его отец будет убит на войне, а дядя Джордж в силу собственной глупости пустит все их состояние по ветру. Поэтому он только вежливо улыбнулся в ответ.
Получив свои субботние шесть пенсов, Бобби вышел из столовой с ощущением, что все будет не так просто, как он предполагал.
Из чувства самосохранения он решил не раскрывать своих пророческих способностей до того момента, пока не выяснит для себя, имеет ли он представление о вещах, которые неизбежно должны случиться или только могут произойти. Если первое, то ему отводилась лишь незавидная роль Кассандры, но если второе – то возможности его были поистине безграничны…
После обеда дети должны были пойти гулять в сквер. Они вышли через полуподвальную дверь кухни и, пока нянька остановилась сказать что-то кухарке, Бобби помог маленькой Барбаре преодолеть высокие ступеньки, ведущие наверх. Затем они пересекли тротуар и остановились на обочине.
Улица была пустынна, только вдали по направлению к ним быстро катилась повозка мясника на высоких колесах. Бобби посмотрел на нее и внезапно в его памяти возникла ужасающая картина, четкость которой можно было сравнить только с хорошей фотографией. Не раздумывая ни минуты, Бобби схватил сестренку за руку повыше локтя и поволок ее к перилам лестницы. В это же мгновение лошадь испугалась и понесла. Барбара споткнулась, упала и покатилась под лошадиные копыта. Не отпуская ее руки, Бобби изо всех сил подтянул ее обратно к лестнице и оба они кубарем свалились вниз по ступенькам. Секундой позже над их головами прогрохотала тележка, из колес посыпались спицы, а возница с диким криком упал с высокого сиденья. Лошадь же понеслась дальше, разбрасывая из полуразвалившейся повозки воскресные бифштексы.
Конечно, детей отругали, так как все были сильно напуганы происшедшим, но Бобби воспринял это философски, как и шишки, полученные им и Барбарой в результате падения, потому что знал, в отличие от других, что именно должно было случиться на самом деле. Он-то знал, что Барбара должна была лежать, распростертая, на мостовой с окровавленной, растоптанной лошадиными копытами ногой, и что эта изуродованная нога впоследствии искалечила бы всю ее жизнь. А так она лишь вопила, как любой здоровый ребенок, который ударился и оцарапался.
Вот Роберт и получил ответ на волновавший его вопрос. Тут было над чем подумать.
Его задумчивость приписали полученному шоку и старались всячески его отвлечь и развлечь. Но, несмотря на все старания окружающих, это настроение продержалось у Роберта до ночи, так как, чем больше он думал о случившемся, тем больше запутывался в возможных последствиях своего вмешательства в судьбу Барбары. Но одно он понял совершенно отчетливо: жизнь человека можно изменить только один раз. Ведь теперь, не будучи калекой, Барбара пойдет по жизни совершенно иным, непредсказуемым путем и изменить ее будущее вторично было уже невозможно, так как оно было неизвестно.
Эта мысль заставила Роберта задуматься и о судьбе отца. Ведь если бы можно было устроить так, чтобы он не погиб во Франции от осколка снаряда и остался жив, то мать бы не вышла вторично замуж так неудачно, дядя Джордж не промотал бы их состояние, Роберта бы послали учиться в более дорогое и престижное учебное заведение и вся его дальнейшая жизнь сложилась бы совершенно иначе, и так далее, и так далее…
Бобби беспокойно вертелся в постели. Да, все это было не так-то просто. Если бы его отец остался жив, это затронуло бы судьбу многих людей – все пошло бы, как круги по воде, и даже могло повлиять на исход первой мировой войны. А если бы сделать вовремя предупреждение о выстреле в Сараево? Нет, лучше держаться подальше от исторических событий. Но все же…
– Прендергаст, к нам поступила жалоба. Очень серьезная жалоба касательно контракта ХВ 2823, – заявил директор департамента.
– Я очень виноват, сэр, но, может быть, я…
– Вы здесь совершенно ни при чем. Это все психологи, будь они неладны. Сделайте одолжение, сходите к ним и всыпьте им как следует за то, что они не произвели тщательную чистку памяти, а то этот субъект уже и так натворил дел – запутал целый клубок человеческих судеб. Пока, к счастью, это все незначительные личности, но, кто знает, что он может сделать завтра. Пусть они не откладывают и поскорее исправят свою оплошность.
– Слушаюсь, сэр. Я немедленно займусь этим вопросом.
Бобби Финнерсон проснулся, зевнул и сел на кровати. У него было какое-то праздничное настроение, будто сегодня Рождество или день рождения, хотя это было всего лишь очередное воскресенье. Но он точно помнил, что сегодня он собирался сделать что-то очень важное. Но что? Он огляделся по сторонам – солнечный свет заливал комнату и ничто не напоминало ему о его намерении. Бобби махнул рукой и посмотрел на Барбару, которая продолжала сладко спать в своей кроватке. Он слез с постели, подкрался к ней на цыпочках и дернул ее за свисавшую с подушки косичку.
Пожалуй, это было неплохое начало нового дня.
Подарок из Брансуика
Дом Партлендов – это большое здание слева, ярдах, в ста от указателя, надпись на котором гласит:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ПЛЕЗЕНТГРОВ.
НАСЕЛЕНИЕ 3226 ЧЕЛ.
А чуть ниже, на отдельной доске – добавление:
САМЫЙ ЖИВОЙ ГОРОДОК
НАШЕГО ШТАТА – И ВСЕХ ДРУГИХ.
СМОТРИТЕ, КАК ОН РАСТЕТ!
В большой гостиной Партлендов миссис Клейберт объясняла:
– Дорогие мои, я должна извиниться. Еще сегодня утром я сказала себе: Этель, на этот раз нужно быть точной. Именно так я и сказала. А теперь я опять задерживаю вас. Мне так неловко! Вечно что-нибудь случается. Когда я выходила, пришел почтальон. У него был пакет от моего сына, Джема. Вы знаете, мой мальчик в Европе, в оккупационных войсках. Я, конечно, не могла сразу уйти. Мне просто нужно было взглянуть. А увидев, что в пакете, я так разволновалась. Вот, смотрите, разве это не чудный подарок?
С лицом фокусника миссис Клейберт сняла бумагу с предмета, который держала в руках, и подняла его повыше. Вокруг нее собрались дамы из музыкального общества Культурного клуба города Плезентгров, секции продольных флейт. Среди скромных инструментов, на которых они бы уже играли в этот момент, не опоздай миссис Клейберт, этот выделялся особым благородством. Его темная поверхность по всей длине была покрыта резьбой – переплетением виноградных лоз и листьев. Казалось, что рельеф был слегка стерт за долгие годы прикосновениями пальцев. Полированное дерево самого темного каштанового оттенка мерцало, как атлас.
– О, Этель, это старинная вещь. Ей лет сто, а может быть, и больше, – сказала миссис Мюллер. – Тебе повезло! Я и не знала, что у вас сын – миллионер. Наверное, эта флейта стоила ему кучу денег.
– Да, мой Джем славный мальчик. Он не будет скряжничать, если его маме что-то нужно, – сказала миссис Клейберт немного самоуверенно.
Каким-то образом миссис Партленд оказалась в центре группы, когда все думали, что она в стороне. С миссис Партленд всегда так. Она взяла инструмент у миссис Клейберт и осмотрела его.
– Работа просто элегантна, – сказала она с выражением, предполагающим, что другими качествами флейте обладать не дано. Она провела пальцами по гладким полированным выступам. – Да, конечно, она сделана старым мастером. Однако, – добавила она строго, – верна ли настройка?
– Работа просто элегантна, – сказала она с выражением, предполагающим, что другими качествами флейте обладать не дано. Она провела пальцами по гладким полированным выступам. – Да, конечно, она сделана старым мастером. Однако, – добавила она строго, – верна ли настройка?
– Я не знаю, – призналась миссис Клейберт. – У меня не было времени попробовать. Я просто сказала себе: Этель, ты должна показать это своим друзьям, – и сразу принесла ее сюда.
Миссис Партленд возвратила инструмент.
– Прежде чем мы начнем, надо бы проверить. Барбара, подай ре для миссис Клейберт, – попросила она. Миссис Купер подняла свою флейту и извлекла требуемый звук. Это была грустная нота.
Миссис Клейберт нашла клапаны и подняла мундштук из слоновой кости своего великолепного инструмента к губам. Затем тихо дунула.
В комнате на мгновение воцарилась тишина.
– Да, я думаю, это – ре, – признала миссис Мюллер. – Но тон очень необычный, не правда ли? Больше похож на… Даже не знаю точно, на что. Но звук и в самом деле замечательный.
Миссис Партленд, удовлетворенная состоянием инструмента, поднялась на скамеечку для ног, служившую ей трибуной. Миссис Клейберт все еще смотрела на свою флейту с удивлением и восхищением.
– Трудно было ожидать, что она зазвучит, как современная флейта, – сказала она. – Ведь сейчас их делают иначе – есть всякие механизмы, приспособления. Они все, наверное, так звучали в старину.
Миссис Партленд постучала своей дирижерской палочкой.
– Девочки! – сказала она решительно, но ее никто не слышал.
– Вы знаете, – продолжала миссис Клейберт, как бы погружаясь в мечтательный транс, – я так и представляю себе какого-нибудь старинного странствующего музыканта, играющего на этой самой флейте в средневековом зале. С огромными дубовыми балками, с тростником на полу, с…
– Дамы! – скомандовала миссис Партленд. Ее суровый тон оборвал миссис Клейберт и заставил всех повернуться лицом к дирижеру. Она продолжала: – Начнем с той вещицы Пурселла, которую мы играли в прошлый раз. Для разогрева пальцев. Ноты есть у всех?
Дамы приготовились, возложили пальцы на свои флейты и сосредоточились на нотах. Миссис Партленд стояла на возвышении с поднятой палочкой.
– Так, все готовы? Миссис Люббок, боюсь, что вам придется смотреть поверх листа миссис Шульц. Итак – раз, два, три…
С первого звука стало ясно – что-то не так. Одна за другой они сбились и прекратили играть, оставив удивленную миссис Клейберт с долгой, мягкой нотой, исходившей из ее инструмента. Миссис Партленд вздохнула укоризненно, но не успела ничего сказать, а белые пальцы миссис Клейберт начали изящно двигаться по темному дереву.
Мелодия – легкая, ритмичная и милая, словно майское утро, – кружилась по комнате. Миссис Клейберт начала раскачиваться, играя. Она выставила вперед ногу. Легко, как балерина, она прошла по комнате и скрылась за дверью. За ней, величаво качаясь, поплыли дамы из Культурного клуба города Плезентгров, грациозные, как нимфы на лугу…
Когда они подошли к перекрестку, горел красный сигнал. Они остановились и ждали там, будто в оцепенении. Полицейский, который славился своей невозмутимостью, вытаращил глаза. Он подошел к миссис Клейберт с выражением, в котором сострадание сочеталось с подозрением. Во взгляде же, брошенном им на инструмент, подозрение не смешивалось ни с чем – как будто это была какая-то дубинка, хотя и разукрашенная.
– Что это? Что здесь происходит? – спросил он.
Миссис Клейберт не ответила. Она смотрела на полицейского блуждающим взором, как будто не пришла в себя после сна. Некоторое время все молчали. Миссис Партленд почувствовала, что ей следует как-то уладить это дело.
– Все в порядке, не обращайте внимания. Это так, знаете ли… что-то вроде языческого танца в честь богини Кибелы, – выпалила она неожиданно для самой себя.
Полицейский оглядел всю компанию. Его веки медленно опустились и снова поднялись.
– Я об этом ничего не знаю, – признался он. – Но, леди, я бы посоветовал вам исполнить этот танец где-нибудь в другом месте.
– Хорошо, – сказала миссис Партленд необычайно кротко. – Девочки, – начала она. И тут краем глаза увидела, что руки миссис Клейберт опять поднимают инструмент. Она быстро перехватила флейту: – О нет, только не это!
Мистер Клейберт осматривал флейту. Он смотрел на нее под лампой и так, и этак. Он мог бы попытаться подуть в нее, если бы мундштук не был убран от беды подальше в сумочку миссис Клейберт.
– Да, – сказал он, – вещь старая. Но достаточно ли она стара, чтобы…
– Сколько же лет ей должно быть? – спросила миссис Клейберт.
– Я не могу быть совершенно уверен, но думаю – лет семьсот-восемьсот.
– Что ж, может быть, так оно и есть.
– Да, пожалуй. Я вряд ли могу представить себе такой возраст.
– Если это… – начала миссис Клейберт. Но оборвала свое замечание и задумалась.
– Ты можешь узнать, – заметил ее муж многозначительно.
Она не ответила. Осторожно положила флейту на стол. Последовавшее молчание прерывалось только ритмом, который он отбивал пальцами на подлокотнике кресла. Его жена раздраженно шевельнулась.
Мистер Клейберт послушно остановился, но, хотя пальцы оставались неподвижными, ритм продолжал звучать у него в голове. Там-та! Там-та! Та-та-та, та-тат, та-тат, та-та-та! Он почувствовал, что его нога начинает стучать по полу. Там! Там! Та-та-та, та-тат, та-тат, та-та-та! Он взял под контроль и ноги, но ритм не оставлял его, проникая внутрь. Вскоре голова стала кивать в этом ритме, а его губы складывали слова очень тихо:
– Крысы! Крысы! Мы должны выгнать тварей из страны! Дорогая, может быть, в Плезентгрове найдется достаточно крыс для проверки, – предложил он наконец.
Миссис Клейберт вздрогнула.
– Если ты думаешь, что я буду возиться со стаей крыс, Гарольд…
– Но мы получили бы подтверждение, дорогая.
– Может быть. Но крысы мне отвратительны.
Мистер Клейберт вздохнул:
– Беда женщин в том, что у них есть воображение, но они им не пользуются. Взгляни на это по-другому. Если это действует на крыс и действует на твоих друзей, значит, тут что-то кроется. Что-то очень значительное. Может быть, мы сможем сделать ее по-настоящему избирательной. Может быть, мы сможем сделать так, что все, кто курит «кэмел», или все, кто пользуется лосьоном после бритья, будут танцевать на улице. Какую можно дать рекламу! Ого-го! Я думаю, есть возможности и в сфере политики. Представь, что ты играешь это по радио по всем станциям…
– Гарольд! Если тебе нужен покой в этом доме, спрячь свое воображение назад в клетку и дай мне подумать, – объявила миссис Клейберт.
– Но Этель, это может быть грандиозно. Подумай о передвижке – типа фургона для…
– Гарольд! Прошу тебя! И прекрати, ради Бога, барабанить.
На следующее утро завтрак прошел даже спокойней, чем обычно. Чета Клейберт, казалось, занималась самоанализом. Гарольду Клейберту стоило больших усилий не упоминать больше о флейте. В результате она каким-то образом довлела в комнате. Он обнаружил, что его глаза постоянно к ней возвращаются. Но когда он уже собирался уходить, его решимость дрогнула. У двери он остановился в нерешительности.
– Дорогая, я не слышал, как ты на ней играешь, – сказал он. – Не могла бы ты… Ну хотя бы ноту или две?
Его жена покачала головой:
– Прости, Гарольд, но последнее, о чем я подумала перед тем, как заснуть, было – «Этель, не смей дуть в нее снова, пока она не будет в таком месте, где не сможет причинить никакого вреда». И я собираюсь этого придерживаться.
Когда муж ушел, миссис Клейберт быстро, но рассеянно сделала уборку. Приведя дом в порядок, она взяла флейту и аккуратно протерла ее тряпкой. Какое-то мгновение миссис Клейберт задумчиво смотрела на инструмент, затем взяла из своей сумочки мундштук и вставила его на место. Поднесла флейту ко рту и помедлила. Затем опустила и опять положила на стол. Она поднялась наверх за пальто. Спустившись вниз, она взяла флейту и спрятала ее под пальто, прежде чем открыть парадную дверь. Вместо того чтобы, как обычно, сесть в машину, она прошла по тропинке к дороге. Там повернула налево и пошла прочь от города. Менее чем через милю дорожка поворачивала направо через поле. За полем начинался лес. Там было тихо и спокойно. Среди деревьев она почувствовала себя укрывшейся от мира, а ее внутреннее «я» слегка почистило перышки. От дорожки ответвлялась незаметная тропинка, и, свернув на нее, миссис Клейберт вскоре вышла на' небольшую поляну. Там она расстелила пальто на солнышке, положила на него флейту и присела.
Несмотря на солнечный свет ощущалась нежная меланхолия восемнадцатого века. В своем теперешнем настроении миссис Клейберт решила, что в этом нет ничего неприятного.