На воде под скалой хлопьями плавал пух. Известковый дождь непрерывно сыпался сверху у подножия каменной гигантской скалы, глубоко уходившей в прозрачную зеленоватую воду.
Птицы, сверху донизу занимавшие отвесные скалы Рубини, ни малейшего внимания не обращали на проплывавшую внизу шлюпку. Положив весла и отдавшись течению, мы занялись наблюдениями. Над общим гнездовьем, на краю зеленевшего мохом обрыва, я заметил сидевших попарно больших белых птиц. Эти птицы сидели отдельно и, казалось, с высоты наблюдали за общим порядком.
Несколько этих больших птиц, махая крыльями, летали над базаром, и там, куда они приближались, пронзительнее слышался птичий гомон и крик.
— Этих больших чаек называют бургомистрами, — сказал Григорий Петрович. — Они злейшие враги и разорители птичьих базаров. Птицы их ненавидят. Они отнимают добычу у птенцов, воруют яйца. Промышленники Новой Земли считают бургомистров своими заклятыми врагами, и ни один промышленник, завидев пролетающего или сидящего бургомистра, не пожалеет патрона, чтобы прикончить разбойника. Бургомистры так умны и проворны, что умудряются воровать рыбу из мережей, поставленных рыбаками. При этом не было случая, чтобы бургомистр запутался в рыболовных снастях, что нередко бывает с другими чайками, охотящимися за рыбой…
Над нами, на краю покрытого мохом карниза, сидела пара этих птиц, с большими светло-лимонными клювами. Мне хотелось достать для набивки экземпляр полярного разбойника.
Я поднял ружье.
— Стреляйте так, чтобы поменьше задеть сидящих на базаре птиц, заметил Григорий Петрович, жалевший птичье население базара.
Я целился со всею осторожностью, но вместе с убитым бургомистром, долго валившимся по выступам скалы и ломавшим перья, на воду упало несколько убитых и раненых птиц. После выстрела, много раз отразившегося в прозрачной тишине бухты, со скалы сорвались тысячи птиц.
Небо потемнело над нашими головами. Реденький известковый дождик, сыпавшийся на шлюпку, превратился в сплошной ливень. Срываясь с базара, птицы испражнялись, и под лодкой молочно замутилась вода.
Несколько подранков плавали подле шлюпки. Мы взяли плававшего у скалы невредимого и отчаянно свистевшего кайренка-птенца, подняли убитого бургомистра, оказавшегося величиной с гуся, и бросили на дно шлюпки. Тотчас оставшийся в живых супруг-бургомистр с яростным криком бросился на нас сверху. Он видел лежавшую на дне шлюпки убитую птицу и с угрожающим воплем падал над нашими головами так смело и грозно, что мы невольно наклоняли головы, приготовляясь к защите.
Полярная весна
Быстрое течение, огибавшее Рубини, гнало шлюпку вдоль каменного основания скалы, уходившего глубоко в воду. Поднимавшаяся над морем и заслонившая собою небо, высившаяся над нами скала вблизи казалась как бы сложенной из каменных брусьев. Правильными рядами, одна к одной, лежали тяжелые колонны базальта, некогда землетрясениями вывернутые из недр земли. Было трудно представить, что в этих ледяных застывших краях некогда бушевала огненная сила, а в пламени извержений создавались и рушились горы…
Бурые колонны базальта, бездонная глубина неба, призрачные, окружавшие нас ледяные горы, сверкающие вокруг льды создавали впечатление сказочной страны. Шлюпка медленно плыла у подножия возносившейся в небо скалы. Птицы продолжали кричать и во всех направлениях летать над нами. Самый многочисленный и шумный базар кайр, занимавший западную часть Рубини, сменился базаром моевок-чаек. Эти белые и легкие птицы гнездились высоко над морем у самой вершины скалы, в глубине темной расселины, по каменным уступам которой, блестя и дробясь на солнце, тоненькой струйкой свергался водопад. Снизу казалось, что над вершиной скалы хлопьями кружится снег. Чайки вились высоко над скалой, освещенные ярким солнцем.
Каменные обрывы Рубини были строго поделены между видами гнездившихся птиц. Больше всего здесь было кайр. Эти черноспинные крикливые птицы занимали весь западный выступ Рубини. На южной стороне жили моевки и белогрудые люрики, густыми стайками носившиеся над водой. Последними на полуденном склоне гнездились черные чистики.
Маленькие эти птички во множестве плавали у кромки остававшегося в «куту» еще не растаявшего льда. Завидев приближающуюся шлюпку, они со всех сторон стали собираться, точно для того, чтобы получше разглядеть неведомый предмет. Чтобы их не пугать, мы перестали грести, положили на воду весла. Тогда они приблизились к самой шлюпке, и нам были видны их черные, точно лакированные, головки и разглядывавшие нас бусинки-глаза. Долго наблюдали мы, как они вертятся под самыми бортами шлюпки, стараясь заглянуть внутрь; потом я протянул руку, и, как по команде, они мгновенно пропали под водой. Мы долго ждали, пока одна за другой, шагах в двухстах, поплавочками стали выскакивать на поверхность их черные фигурки. Мы положили весла, и опять, одолеваемые любопытством, черные птички одна за другой стали собираться вокруг притягивающей их шлюпки. Так мы повторяли несколько раз: кто-нибудь поднимал руку — и окружавшие шлюпку птицы ныряли, а вынырнув, опять приближались.
Насмотревшись на маленьких чистиков, настойчиво провожавших шлюпку, мы подгребли к краю ледяного припая, примыкавшего к свободной от ледяного покрова земле. Нужно было исследовать вытекавший из ледника ручей, на котором могли быть гуси, изредка гнездившиеся на островах Земли Франца-Иосифа. Лед, на который мы вышли, был изъеден июльским солнцем. В широких промоинах по-весеннему быстро бежала ледяная вода. В прохладном и чистом воздухе чуялось движение весны, пахло талым снегом и весенним ветром. Раннюю весну напоминали яркий свет и журчание воды, сочившейся в размытом и разрыхленном льду.
Вытащив на лед тяжелую шлюпку, мы отправились к берегу по припаю, во всех направлениях перерезанному трещинами и глубокими полыньями. Наш вожатый с привычной легкостью перепрыгивал через широкие трещины, преграждавшие нам дорогу. Хождение по разбитому льду требует особенной сноровки и ловкости. Мне в первый раз пришлось путешествовать по льду, и, признаюсь, нелегко одолевал я встречавшиеся препятствия, сулившие на каждом шагу ледяную ванну.
На берегу, усеянном мелкими и острыми камнями, заросшими зеленым глубоким мохом, еще приметнее чувствовалась полярная весна. Под тонкой ледяной коркой звонко пели ручьи. По отлогому склону, обращенному на полдень, ярко зеленел мох, похожий на великолепный бархат. Нога тонула и вязла. Наверху, между камнями, покрывавшими потрескавшуюся землю, пучками росли цветы — яркие полярные маки, своей нежностью напоминавшие наши подснежники.
По каменистому скату мы поднялись на вершину пригорка, соединявшего Рубини с покрытой снегом горой Чурляниса. Отсюда открывался вид на бухту, наполнявшуюся льдами, на станцию и окруженного льдами «Седова», казавшегося не больше подсолнечного зерна. Два наших спутника-седовца встретились нам у ручья за пригорком. Они пешком обошли бухту и, завязая по колено в грязи, занимались вылавливанием планктона в мутном, сбегавшем из ледников потоке. К нашей компании присоединился навьюченный добычей ботаник. Он то и дело присаживался на корточки и маленькой лопаточкой ковырял землю.
— Как ваши лишаи?
— Лишайники, — поправил он, вытирая катившийся по лицу пот. — Лишаями называется нечто другое, менее приятное.
— Ну, как ваши лишайники?
— Прекрасно, — отвечал он, показывая на полные папки. — Здесь я нашел несколько видов, еще не известных на Земле Франца-Иосифа. Посмотрите, какие богатые экземпляры!..
От сборов ботаника, доверху наполнявших тяжелые папки, пахло землей и весной. Соблазненный успехами его сборов, я сорвал на память о скале Рубини пучок росших у моих ног цветов. Это были полярные маки. Каждый цветок был похож на настоящий, знакомый мне мак, и от них пахло весной. В корнях вырванного цветка копошилось, поблескивая крылышками, какое-то насекомое.
— Самое замечательное, — сказал я, — что эти по виду нежнейшие цветы могут уживаться рядом с вечным снегом и льдом, в стране, где теплого лета совсем не бывает…
— Все растения, живущие в холодных странах, умеют накапливать и беречь теплоту солнца, — ответил ботаник. — Если измерить температуру под корнями растения, окажется, что там как в натопленной оранжерее. Поэтому насекомое забралось в корни растения. Не будь этих растений, сберегающих солнечное тепло, здесь, наверное, не могли бы существовать насекомые, не переносящие холода… Взгляните на это растеньице, — продолжал он, вынимая из папки зеленую травинку, покрытую крошечными листиками. — Не узнаете? Это — ива. Сколько понадобилось тысячелетий, чтобы обыкновенная ива, растущая на наших широтах, приняла такой вид! Однако все качества и признаки обыкновенной ивы это крошечное растение великолепно сохранило: оно так же цветет и размножается, так же сбрасывает на зиму свои листья…
Я положил на ладонь зеленую былинку, которую ботаник назвал полярной ивой. Это было крошечное деревце, длиною в спичку. По форме листочков в нем можно было узнать нашу иву, уменьшенную почти до микроскопических размеров.
Возвращение
Признаков гусиного гнездовья мы не нашли ни на берегах мутного потока, бежавшего из поднимавшегося над нами высокого ледника, ни в двух пресноватых озерках, блестевших в глубине каменистой долины. На обратном пути к оставленной на льду шлюпке нам пришлось преодолевать новые, негаданные трудности. Наши следы, по которым мы надеялись найти кратчайшую дорогу к покинутой шлюпке, расплылись по снегу так, что их почти нельзя было заметить. Много новых трещин, наполненных водой, образовалось в разрушавшемся от солнечных лучей льду. Надо было опять перепрыгивать со льдины на льдину и переходить вброд глубокие лужи, скопившиеся на льду, кристально-прозрачной пресной воды.
Пробираясь по льдинам и перепрыгивая через трещины, мы не сразу обратили внимание на ожидавшую нас нечаянную неприятность. За время нашего путешествия тяжелая шлюпка, которую мы вытащили на льдину, соскользнула в воду и отошла от края. Первый заметил стрясшуюся беду шагавший впереди Григорий Петрович.
— Черт возьми! — воскликнул он, останавливаясь и показывая на море, где, шагах в десяти от края, окруженная стайкой любопытствующих чистиков, покачивалась наша шлюпка с шубой доктора, отправившегося на берег налегке.
Негаданное приключение озадачило нас. Было трудно понять, как сама собою могла сползти на воду тяжелая шлюпка, которую мы с таким трудом выволакивали на припай. Быть может, нагретая солнцем, под нею раскололась или растаяла льдина. Такие шутки льды нередко вышучивают над неосторожными путешественниками.
Потеря шлюпки, предоставленной в наше распоряжение начальником станции, порядочно нас огорчала. Особенно досадовал Григорий Петрович, самый опытный из нас путешественник. Из создавшегося положения нам оставался единственный выход — возвращаться на своих двоих в обход бухты Тихой. Это была довольно значительная прогулка. Однако мешкать было некогда: мы рисковали совсем потерять шлюпку, которую течение могло угнать во льды, и, не обращая внимания на трещины, преграждавшие нам путь, во всю прыть пешком пустились в обратную дорогу. Пот градом катился по нашим лицам, рубахи прилипали к спине. Это было наше первое серьезное путешествие по льду. Мы бежали напрямки через лед в обход бухты Тихой. Помню, на пути я успел застрелить слоновокостую чайку, сидевшую на вершине покрытого снегом тороса. Эта замечательная чайка белизною своего оперения совершенно сливалась с ослепительной белизной снега. Две капельки крови, точно рубины, повисли на ее серебристо-белой груди.
Мы прибежали на станцию под вечер и, никому не признаваясь в стрясшейся над нами беде, поспешили переправиться на ледокол, чтобы немедленно взяться за поиски шлюпки. С мостика корабля я с трудом наглядел в бинокль у гряды подвижных льдов чуть красневшую, терявшуюся на волнах точку.
Над холодными берегами
Перед полетом
На большом подмосковном аэродроме к отлету на север готовится огромный, с красными крыльями, тяжелый транспортный самолет, способный выдержать любое дальнее путешествие. С любопытством наблюдаем, как в объемистых крыльях гигантского самолета исчезает громоздкий груз: ящики с экспедиционным снаряжением и приборами, перевязанные веревками тюки с зимней обувью и одеждой, обшитые мешковиной тяжелые чемоданы с примелькавшейся надписью: «Озеро Таймыр».
Весь день проходит в головокружительной суматохе. Своим неумолкаемым шумом шумит, грохочет многолюдная Москва, куда-то торопятся, бегут неугомонные москвичи. На просохшем, окрепшем после весенней распутицы обширном аэродроме зеленеет молодая трава. Трепля флаги и траву, упругий ветер наносит с окрестных полей знакомые запахи пробудившейся земли.
Укрываясь от ветра полою, закуривая папиросу, кто-то из нетерпеливых пассажиров высказывает шутливое предположение:
— Думаю так, дорогие товарищи: если не вылетим из Москвы сегодня пожалуй, завтра вылетать совсем не придется.
— Почему?
— Примета худая. Завтра — тринадцатое мая, нехорошее число. Летчики народ суеверный. Непременно найдут предлог задержаться.
— Этого не может быть.
— Уж будьте уверены…
Предсказание недоверчивого пассажира, к счастью, не оправдалось. Советские полярные летчики приметам давно не верят. Поздним вечером нам сообщают строжайший наказ быть к семи утра в полном сборе. Закончив погрузку, взяв горючее, самолет отправляется в рейс без задержки…
Значит, еще раз увидим Москву! И опять — мчатся, мчатся навстречу шумные московские улицы, празднично наполненные народом. Женщины одеты уже по-летнему. Раскрывшейся нежной листвою радостно зеленеют на бульварах молодые деревья. Весна, весна — дорогое, чудесное для страстных охотников время!
С некоторым грустным сожалением думаю о потерянном сезоне весенней охоты. В золотой вечерний час хорошо бы постоять в пробудившемся лесу. Над окутанной зеленою дымкой березовой опушкой тихо спускается вечер. Прелым листом пряно пахнет земля, уже проросшая зелеными иглами растений. На золоте неба чеканится над головою охотника тончайшее кружево покрытых почками веток. В лесу на вершинах берез голосисто распевают весенние гости — дрозды; захлебываясь, кукуют кукушки. В лучах закатного солнца, лениво перебирая позолоченными крылами, влажно хоркая, над кружевными макушками тянет первый вальдшнеп…
Шум московских улиц заглушает приятные охотничьи воспоминания. Мы подъезжаем к гостинице, освещенной бесчисленными огнями. В светлой и просторной комнате нам устраивают постели. После утомительного шумного дня, суматошной беготни и долгого ожидания необходимо выспаться, отдохнуть перед далеким и продолжительным путешествием.
Далекая страна
По рассказам бывалых людей, по описаниям и докладам еще до отъезда я старался заглазно представить далекую полярную страну, в которую мы теперь направлялись. Знакомые путешественники рассказывали о богатствах нетронутой природы, изумлявшей их своей красотою. В своем воображении я видел каменные горы, пустынные берега, глубокие, таинственные озера. Нога человека еще не ступала в неведомые пространства далекой земли. Люди рассказывали о бесчисленных стадах диких оленей, о царстве непуганых птиц, прилетающих гнездиться на свою холодную родину. Увлекательные рассказы разжигали желание самому полюбоваться сказочной природой. Готовясь к далекому путешествию, составляя планы будущих походов, радостно мечтали мы о географических открытиях, новых научных находках. Воображению охотника представлялась прекрасная родина птиц, неведомая страна песцов и оленей, сиявшая нетронутой своей красотою.
— Страна изумительная! — говорили будущие спутники и экспедиционные друзья. — Для охотников, ученых — почти непочатый край. Не думайте увидеть безжизненную и голую пустыню. В центральных районах Таймырского полуострова еще первые путешественники любовались суровою красотою гор, озерами и реками, протекавшими в зеленых, цветущих долинах. Изумительна живая природа далекой страны! Представьте себе нежнейшие с виду растения, нередко с красивыми, благоухающими цветами. Эти нежные растения переносят многомесячную полярную зиму, в период цветения и роста терпят жестокие заморозки и холода. Некоторые из них весною выходят из снега с почти распустившимися цветами, а через два месяца зимняя пурга снегом заносит раскрывшиеся яркие цветы. В течение короткого лета жизненные процессы в природе происходят особенно интенсивно. В полярных районах обнаружены растения, существование которых в холодных странах считалось невероятным. Многие растения уцелели еще от доледниковой эпохи, многие перекочевали на север с далекого юга. В центре полуострова ботаники находили дикий лук, любовались прекрасными незабудками, в отличие от обычных, непахнущих незабудок источавшими тончайший аромат. На берегах озера в полярных широтах участники экспедиции лакомились великолепными грибами, обыкновенно растущими в подмосковных лесах. Самое замечательное, что и в холодной безлесной стране эти грибы растут в миниатюрных березовых рощах. Попробуйте представить такую картину: крошечные полярные березки, высотою десять — пятнадцать сантиметров, а над ними — высоченные круглые шляпки грибов, «надберезовиков», как в шутку их там называли. Сказать кстати, никто не видел червивого или испорченного гриба. Миллионы птиц — уток, гусей, куликов, куропаток — прилетают гнездиться на бесчисленных реках и озерах. Непуганые птицы разгуливают под ногами. Осенью и весною по тундре кочуют дикие северные олени, рыщут волки, песцы. В нетронутых реках и озерах множество рыбы. Эту рыбу можно ловить даже на голый крючок, сделанный из простого гвоздя. И какая ловится рыба! Вкуснейший голец, сиг, чир, омуль. Уха из такой рыбы — объедение. Для вашего брата — рыболовов, охотников — золотое дно. Обязательно поезжайте!..