Он слишком большой.
Что-то должно двигать корпуса и глыбу грязного льда, но где моторы, где двигатели? Вероятно, они довольно мощные, и находиться рядом с ними не очень-то приятно. Я вынужден сделать вывод, что функции двух половин веретенообразного корпуса сильно отличаются.
Я почти уверен, что иду вперед.
А как же извилистая борозда — змеиный след, вырезанный во льду?
Вот теперь моя голова действительно болит.
Я продолжаю лезть наверх. Сила, тянущая меня к периферии, слабеет. Движение к центру Корабля уменьшает центробежное ускорение. Чем дальше я иду, тем меньше на меня действует раскрутка. Эффект возникает постепенно, но голова почему-то кружится даже сильнее, чем во время раскрутки и замедления.
По крайней мере подниматься теперь легче.
Зачем корабль вращается, я не понимаю. Причины, по которым понадобились сила тяжести и невесомость, не ясны, но вот про охлаждение и нагрев я догадываюсь. Корпуса огромные, с большим количеством пустот, на обслуживание которых требуется огромное количество энергии — если допустить, что их постоянно и в равной мере обслуживают. Если до конца путешествия еще далеко, если пассажиры еще не проснулись…
Значит, ты сделан мной.
Воспоминания о голосе за дверью нарушают ход мыслей, но так как в его словах смысла не больше, чем во всем остальном, я возвращаюсь к своим размышлениям.
Если пассажиры еще не проснулись, то, возможно, пустоты регулярно нагревают и охлаждают для того, чтобы уберечь корпус от деформации.
Или чтобы сэкономить энергию.
Колонисты все равно заморожены и, вероятно, хранятся в центре корабля — ведь у внешних стенок за долгие годы пути можно получить значительно более мощную дозу радиации.
Тогда кто разбудил чудовищ?
Я совершаю ошибку — смотрю вниз, и желудок едва не извергает из себя кусок кекса. Затем я сосредоточиваю внимание на цели. Отталкиваться ногами уже не нужно, поэтому я просто подтягиваюсь на руках.
— Откуда взялись караваи и голос за дверью? — Мой голос, отражающийся от стенок огромной шахты, звучит глухо, но успокаивает. — Кто или что такое Управление Кораблем?
Эхо нечеткое, и понять по нему, насколько я продвинулся, невозможно.
Замедление застает меня врасплох. Чтобы не сводило пальцы, я стараюсь не очень сильно хвататься за ступени, и поэтому внезапный толчок и порыв ветра отрывают одну из рук от лестницы. Меня тянет скорее не вниз, а влево, к ближайшей стене. Я вцепляюсь в лестницу руками и ногами и застываю до тех пор, пока сила тяжести окончательно не исчезает. Затем лезу дальше.
Я похож на паука.
Паук.
Слово и заключенный в нем образ существа, движущегося по липкой нити, части паутины, заставляет меня поежиться. Не знаю, кто такие пауки, какого они размера и откуда они взялись. Возможно, моих спутников утащил паук. Но чем больше я исследую обрывки своих знаний, тем больше мне кажется, что пауки слишком маленькие — хотя все равно мерзкие.
Правда, возможно и то, что в этой жизни я тоже крошечный.
Ненавижу неопределенность. Тот, кто разбудил меня — нас, — оказал нам плохую услугу. Зачем мы нужны? Быть может, наше единственное предназначение в том, чтобы нас сметали в сторону, давили, уничтожали — прихлопывали как мух.
Пауки едят мух.
Ой!
Впрочем, пока что мне удалось обогнать холод и выжить. Температура в этой части шахты, похоже, колеблется меньше. Крошечные огни в стенах тускнеют, затем снова разгораются. Интервалы между ними случайные. Вот тебе и постоянство. Здесь тоже ничего не понятно.
Все мое внимание сосредоточено на подъеме, и взгляд на стену я бросаю случайно, когда тянусь, чтобы почесаться и поддернуть штаны. Слева, примерно в метре от меня, на стене царапина. Затем я замечаю множество других царапин — они образуют грубый круг. Также видны несколько глубоких канавок.
Большое существо с сильными лапами цеплялось за стены, борясь с раскруткой. Возможно, вместе с конечностями и всем прочим его длина примерно равна диаметру шахты — то есть около пяти метров. Наверное, оно упало, и его выскребали отсюда.
Над кругом из царапин находится небольшое пятно из неровных линий. Я даю обратный ход и останавливаюсь напротив него.
Это рисунок, сделанный темной засохшей краской — или чем-то другим. Слабый запах чувствовался с самого начала, но я изо всех сил пытался не обращать на него внимания. Снова человеческая кровь.
Используй то, что есть.
Рисунок простой и грубый — даже не рисунок, а опознавательный знак. Огни вновь тускнеют; от напряжения болят глаза. Наконец я цепляюсь за лестницу ногой и дотягиваюсь до стены.
На рисунке изображена пухлая, почти круглая фигура. Возможно, это человек, хотя голова у существа маленькая и круглая, а из черт лица — только линия там, где должны быть глаза. Коротенькие ноги сходятся в точку, ступней не видно. Рядом пятнышко меньше сантиметра в диаметре — отпечаток пальца. Я прикладываю к нему свой палец. Автор рисунка значительно меньше меня — скорее всего уже знакомая мне девочка. Рисовала пальцем, макая его в кровь, — но зачем?
Из тела, словно мешочки, торчат двенадцать грудей — три ряда по четыре. Соски есть только у некоторых. Думаю, рисовать все не было времени.
Я медленно поворачиваюсь. Примерно на полметра дальше едва различимый — словно кровь уже заканчивалась — отпечаток ладошки. Автограф художника.
Существо, которое унесло девочку из камеры наблюдения, на секунду остановилось здесь, царапая стены. И за это время девочка оставила знак — собственной кровью.
Удивляться, бояться или отчаиваться некогда. Я голоден и хочу пить. Двигаюсь дальше. Пытаюсь дышать ровно и ни о чем не думать — и чуть не врезаюсь головой в большую крышку в верхней части шахты. Крышка чуть приподнята с одной стороны, чтобы я мог пролезть.
Я прополз примерно двести метров. Если его корпус такой широкий, как мне кажется, то сейчас я ненамного ближе к центру Корабля, чем был в начале пути. Но шахта закончилась, а я устал и хочу немного расслабиться.
Откуда-то издали доносится еле слышный звук, словно чье-то дыхание. Дыхание самого Корабля. И его сопровождает низкий ритмичный стук бьющегося сердца.
Протискиваюсь между крышкой и краем шахты, затем, легонько постукивая по краю крышки, поворачиваюсь вокруг своей оси, чтобы осмотреться. Я впервые оказался в чем-то вроде комнаты, которая подходит для моего вида людей, обладающих моим видом памяти.
Перевожу дыхание и вытягиваю руку, чтобы затормозить. Пространство над шахтой длинное и узкое. Над полом высокие округлые силуэты… мебель? Как и повсюду, на стенах горят крошечные лампочки, но здесь свет переливается, словно волны в пруду, и мерцание каким-то образом сообщает о том, что Корабль — живой и наблюдает за вами.
Огромное количество информации в моей памяти совершенно не связано с воспоминаниями. Например, запахи. Я чувствую еле уловимый запах гари. Глаза уже привыкли к темноте, однако, чтобы понять, что у комнаты есть верх и низ, что она рассчитана на силу тяжести, мне приходится медленно обследовать каждый закоулок. Я ощупываю предметы, которые принял за мебель, и понимаю, что они неправильной формы потому, что обгорели — или же не оформились до конца. Диваны, стулья, столы… остановившиеся в развитии, словно обгоревшие кустики или деревца. К пальцам липнет маслянистая копоть. Когда-то в комнате случился пожар.
Подплываю ближе к стене. На ней большие пятна копоти. Осторожно, словно обожженную кожу, ощупываю стену, изучаю крошечные ямки на месте сгоревших, мертвых лампочек.
Я удаляюсь от люка шахты, плыву по едкому воздуху к противоположной стене, где замечаю еще одно круглое углубление. Оно приоткрыто; должно быть, люк перекосило от жара.
Если пройти через отверстие, то, возможно, мне удастся попасть во внутреннюю окружность — в кольцо комнат внутри Корабля.
Впрочем, сейчас я хочу только отдыхать. Глотну воды, доем свой каравай и подумаю о том, стоит ли мне съесть и выпить припасы девочки или почитать ее книгу.
На самом деле неизвестно, умею ли я читать.
Перекатывая воду во рту, я парю у обугленной стены, цепляясь ногой за то, что когда-то могло стать стулом. Рядом изломанная поверхность, которая, возможно, пыталась превратиться в стол.
Если что-то придет за мной, я оттолкнусь и уплыву. А если начнется раскрутка, я ее почувствую.
Глаза закрываются.
А, вот ты где. Привет.
В потемневшем поле зрения гладкое, рельефное, серебристое лицо — скорее женское, нежели мужское.
Сначала мне кажется, что я сплю, затем я понимаю, что мои глаза наполовину открыты. На то, чтобы выйти из вызванного усталостью оцепенения, понадобится время. От шока в мышцах покалывает, но все равно нужно еще несколько секунд…
Ко мне тянется серебристая гладкая рука. Прохладные пальцы гладят мои щеки, лоб, ерошат волосы. Лицо склоняется ко мне и застывает, нос к носу, словно разглядывая меня — нежно и с удивлением.
Глаза синие, пустые и бездонные.
Сдавленно вскрикнув, я наконец обретаю контроль над телом и начинаю метаться. Лицо и пальцы растворяются во тьме. Мой кулак натыкается на что-то полутвердое, резиноподобное — предплечье или плечо. Нога все еще цепляется за недосформировавшийся стол, и боль в вывихнутой лодыжке приводит в чувство.
Никого, кроме меня, в комнате нет.
Я делаю глубокий вдох, судорожно оглядываюсь, убеждая себя в том, что я один… Сейчас — один.
Освещение медленно загорается и гаснет — волнами, как и прежде.
Я осушаю бутылку с водой, затем подтягиваю к себе пакеты — перед тем как заснуть, я привязал их бечевкой к ноге.
Пакет, который принадлежал… принадлежит девочке, пуст. Книги нет. Остатки ее каравая и бутылка воды в моем пакете не тронуты.
Правила приличия
Не знаю, как долго я спал, но у меня ощущение, что я более наблюдателен и лучше соображаю. Комната в полном беспорядке. Возможно, пожар нанес ей такой ущерб, что она просто умерла. Идея о том, что части корпуса можно ранить и даже убить, кажется мне забавной.
Если смотреть на что-нибудь достаточно долго, то постепенно объект встраивается в общую картину. Однако серебристое лицо я не выдумал — ведь книга девочки действительно исчезла.
Я решаю выпить ее воду и съесть каравай. Если мы снова встретимся, я ничего не смогу ей дать. Не хочу об этом думать.
За очередной оплавленной дверью еще одна комната. Здесь прохладней, но все-таки не опасно — температура выше точки замерзания. Когда я вхожу, стены вспыхивают; свет такой яркий, что почти причиняет мне боль. Глаза привыкают не сразу, и я чувствую себя беззащитным, однако это скоро проходит. Теперь ясно, как выглядят нормальные, не сгоревшие помещения.
Эта комната больше предыдущей — примерно тридцать метров в длину, двадцать в ширину и пять в высоту. У задней стены ряд кубических ниш. На полу — параллельные ряды из мягких квадратных подушек. Я приминаю одну из них ногой. У края каждой подушки на столбиках закреплены свернутые и перевязанные коконы из ткани, похожей на сетку. В одном из таких коконов можно поспать во время замедления. А если есть сила тяжести, можно отдыхать на подушках. Роль одеял, вероятно, играют серые мешки, которые висят у противоположной стены.
«Здесь живут люди, — думаю я. — Возможно, здесь их лагерь; отсюда они уходят на разведку. Найденные мешки и припасы люди приносят сюда. Добычу кто-то должен сторожить».
Но эта комната так же пуста, как и первая. Ясно одно: существо, похитившее девочку и двух остальных — то, которое засунуло Черно-синего в жилой пузырь, — не протиснулось бы в заевшую, наполовину расплавленную дверь. Я и сам едва прошел в нее.
Внезапно все вздрагивает, и возникает уже знакомое чувство — невидимая сила тянет меня к стене. Я хватаюсь за кокон и его стержень и держусь, пока раскрутка возвращает силу тяжести. Здесь она слабее, чем на периферии Корабля, но я все равно могу ходить, не испытывая затруднений.
Воздух по-прежнему прохладный.
При мысли о том, что лежит в этих мешках, я отпускаю стержень и облизываю губы, однако внимание отвлекает какой-то гул. Наполовину расплавленная дверь сумела открыться шире — значительно шире, примерно на две трети. Теперь наружу торчит ее часть, похожая на полумесяц; ширина отверстия примерно три метра, а высота — почти от пола до потолка.
Надежда на то, что дверь задержит чудовищ, гибнет.
Дверь в противоположной стене — неповрежденная — тоже открылась. Путь свободен. Слишком свободен.
Я подхожу к стене и ощупываю мешки. Большинство из них пусты — караваев, бутылок и книг нет. В одном лежит что-то мягкое. Я вынимаю мешок из петли и высыпаю на пол содержимое. Одежда ярко-синего и красного цветов — словно во Сне. Чистая, без пятен крови. Я прикладываю к себе комбинезон, затем куртку. Они моего размера, поэтому я снимаю костюм Черно-синего и переодеваюсь. Одежда не просто впору, а словно сшита на меня. В правом кармане комбинезона — смятый тонкий лист. Я вытаскиваю плоский пластмассовый квадратик, похожий на толстый лист бумаги. Возможно, с одной стороны что-то было написано, но потом грубо стерто, так что остались сероватые следы — вероятно, слова. На другой стороне — красная полоска.
Я снова кладу квадратик в карман — в свой карман. В другом тоже что-то есть — также маленькое, плоское, квадратное и гибкое. Отражающая пленка. В ней я вижу свое лицо, и это изображение подтверждает то, что — как мне казалось — я уже знал.
В общем, подтверждает.
У меня есть нос, два глаза и копна черных волос. Щеки ободраны в тех местах, где я прижался к ледяному полу, когда выпал из мешка. Сейчас мне кажется, что это произошло несколько месяцев назад.
Правда, это не все: на лбу у меня ряд небольших костяных шишек. Они реальны, я чувствую их сквозь волосы и кожу. Нос мой не изменился, лицо нормального цвета, но эти наросты меня потрясли.
Проснуться и обнаружить, что твоя память состоит из странных, обрывочных воспоминаний, — это одно, и совсем другое — проснуться и увидеть, что ты выглядишь иначе.
Я гримасничаю, высовываю язык, затем кладу зеркало в карман и осматриваю остальные мешки. Всего их сорок три: в некоторых одежда — слишком большая или слишком маленькая, в трех — бутылки и караваи. Шесть бутылок, шесть караваев — по два в каждом мешке, словно пайки.
Хотя вода в бутылках несвежая, пить ее можно. Я наполовину осушаю одну из них, затем сажусь на подушку, чтобы съесть каравай. Это не роскошь и уж точно не та радость, которую обещал Сон (до сих пор не могу вспомнить ничего, кроме обрывочных цветных образов), однако более приятных ощущений за последнее время не было.
У меня есть силы. Во мне пробуждается любопытство.
Почти чувствуя себя человеком, я иду к следующей двери.
Неожиданное удовольствие
За дверью, в темной комнате, меня ждет девочка. Увидев меня, она корчит гримасу, разворачивается и идет прочь.
Я щиплю себя за руку, убеждая себя в том, что это не сон.
В комнате зажигаются огни, подсвечивая силуэт девочки в зеленом комбинезоне. Меня пронзает взгляд ее серых глаз.
— Уходи, — говорит она. — Ты бесполезен. Ты всегда умираешь.
За спиной девочки встают еще двое — взрослая женщина и мальчик-подросток. Женщина выглядит изможденной. Мальчик, похоже, любит улыбаться. Возможно, они родственники — у них каштановые волосы, карие глаза, бледная кожа, длинные носы и пальцы.
Я улыбаюсь.
— У меня есть вода и пища, — говорю я как можно более дружелюбно.
Женщина и мальчик в упор смотрят на меня.
Я тыкаю пальцем в девочку.
— Я думал, ты умерла.
— Все начинается снова, — обреченно говорит женщина после долгой паузы.
— Ты не выжил, — обращается ко мне мальчик.
— Это не он, идиот, — упрекает его женщина.
Девочка угрюмо ссутуливается.
— Откуда ты пришел? — спрашивает мальчик.
Я указываю назад.
— Здесь много дверей, и за ними разные пути, — говорит женщина. — Тебя кто-то впустил?
— Там был люк, — отвечаю я. — Голос спросил, не являюсь ли я частью Управления Кораблем.
— А ты являешься? — спрашивает женщина.
Во мне просыпается осторожность.
— Не помню.
— Он Учитель, — возражает девочка. — Он тоже умрет.
— Покажи ему, — говорит мальчик. Его еле заметная улыбка начинает меня раздражать.
— Еще рано, — говорит женщина. — Пусть сохранит невинность, хотя бы недолго. Это так приятно.
Я обращаюсь к девочке:
— Что-то похитило тебя — а может, и других. Рядом с транзитной трубой… там, где желоба… был бой. Кто-то принес тебя сюда.
Похоже, никто из них не понимает, о чем я говорю.
— Там был парень с костяным гребнем и другой, с коричневой кожей и красными пятнами — ты называла их Собиратель и Сатмонк. Черно-синего — ты дала ему имя Толкарец — убили и затолкали в дыру… поэтому я и выжил.
— Не очень-то сообразительный, — фыркает парень.
— Дверей много, — повторяет женщина, обращаясь ко мне. — Штурманская Группа хочет истребить нас всех, подчистую.
Я впервые слышу про Штурманскую Группу.
— Но кто-то хочет, чтобы мы выжили, — продолжает женщина. — Это все, что мне известно, остальное — бесполезная ерунда.
— Ты меня не узнаешь? — тихо спрашиваю я девочку.
— Нет, — отвечает она не оборачиваясь.
— Это ты нарисовала ту картинку в шахте? — Я вожу пальцем по воздуху.
— Нет.
— Давайте покажем ему! — нетерпеливо кричит мальчик. Очевидно, он уже долго скучает, а показывать что-то — интересно.