— Так не должно было случиться, — прошептал он.
Эпизод 11 Окрестности Ленинграда, 1 января 1943 года
Когда Даниеля оттаскивали, его лицо уже успело покрыться инеем: под носом, в уголках глаз и рта. Иногда убитых просто оставляли на морозе, чтобы они окоченели — так было проще их уносить. Но Даниель лежал поперек дороги, мешая тому, кто должен был сменить пулеметный расчет. Поэтому двое солдат оттащили его в сторону и положили на два пустых ящика из-под боеприпасов, отложенных для костра. Халлгрим Дале повязал мешок ему на голову, чтобы не видеть маску смерти с этой ужасной улыбкой. Эдвард уже связался с теми, кто занимался братскими могилами на участке «Север», и объяснил, где лежит Даниель. Ему обещали этой же ночью прислать двух солдат похоронной команды. По приказу командира отделения больной Синдре покинул постель, чтобы остаток смены дежурить вместе с Гюдбранном. И перво-наперво им нужно было очистить испачканный пулемет.
— Кёльн разбомбили в порошок, — сказал Синдре.
Они лежали бок о бок на краю окопа, в узкой яме, откуда им было хорошо видно ничейную полосу. Гюдбранн вдруг осознал, до чего ему неприятно находиться так близко к Синдре.
— И Сталинград — к чертям, — продолжал Синдре.
От холода Гюдбранн ничего не чувствовал: его голова и тело стали будто ватными, все происходящее вокруг уже не имело к нему никакого отношения. Единственное, что еще регистрировало сознание — это обжигающий руки заледенелый металл и то, что пальцы никак не хотят слушаться. Он попробовал снова. Рядом на снегу, на шерстяном одеяле, уже лежали ложа и спусковой механизм пулемета, а вот с затвором было хуже. В Зеннхайме их учили брать друг у друга детали пулемета и собирать их с завязанными глазами. В Зеннхайме, в прекрасном, теплом немецком Эльзасе. Теперь все было не так, и он не чувствовал, что делают его пальцы.
— Ты слышишь? — говорил Синдре. — Русские придут и убьют нас. Как они убили Гюдесона.
Гюдбранн помнил немца, капитана вермахта, которого очень позабавил Синдре, когда сказал ему, что родом из далекого хутора под названием Тотен.
— Toten? Wie im Totenreich?[9] — смеялся капитан.
Наконец крышка затвора подалась.
— Черт! — Голос Гюдбранна дрожал. — Здесь везде кровь, от нее тут все намертво смерзлось!
Он снял рукавицы, взял масленку с ружейным маслом и прижал ее к затвору. Из-за холода желтоватая жидкость стала вязкой и густой, но он знал, что маслом можно растворить кровь. Он закапывал его себе в ухо, когда у него бывал отит.
Синдре вдруг прислонился к Гюдбранну и начал ковыряться ногтем в патроне.
— Вот те на! — Он посмотрел на Гюдбранна и оскалил свои гнилые зубы. Его бледное небритое лицо было так близко, что Гюдбранн почувствовал отвратительный гнилостный запах, впрочем, все они здесь так пахнут. Синдре поднес палец к лицу. — Кто бы мог подумать, что у этого Даниеля столько мозгов, а?
Гюдбранн отвернулся.
Синдре с интересом рассматривал кончик пальца:
— Но он их не особо использовал. А то бы той ночью он не вернулся назад с ничейной полосы. Я слышал, вы хотели дать деру. Ну да, вы же были это… хорошими друзьями.
Сначала Гюдбранн не расслышал: слова будто доносились издалека. Но когда их отзвуки достигли его, он внезапно ощутил, как по телу снова разливается тепло.
— Немцы и не думают дать нам отступить, — продолжал Синдре. — Мы здесь все передохнем, все до последнего черта. Нет, вам надо было драпать. Большевики, по крайней мере, обошлись бы не так, как Гитлер, с такими парнями, как ты и Даниель. В смысле, с такими хорошими друзьями.
Гюдбранн не отвечал. Тепло уже достигло кончиков пальцев.
— Мы решили удрать туда этой ночью, — сказал Синдре. — Халлгрим Дале и я. Пока не поздно.
Он извернулся в снегу и посмотрел на Гюдбранна.
— Чего ты боишься, Юхансен? — сказал он и снова оскалился. — На кой, по-твоему, мы сказались больными?
Гюдбранн сжал пальцы ног в сапогах. Теперь он их уже практически чувствовал. Стало тепло и хорошо. Но вместе с этим ощущалось еще кое-что.
— Ты с нами, Юхансен? — спросил Синдре.
Вши! Да, ему стало тепло, но он не чувствовал вшей! Прекратился даже свист ветра под каской.
— Так это ты распускал те слухи, — сказал Гюдбранн.
— Чего? Какие еще слухи?
— Мы с Даниелем говорили о том, чтобы уехать в Америку, а не бежать к русским. И не сейчас, а когда война закончится.
Синдре пожал плечами, посмотрел на часы и поднялся на колени.
— Попробуй только, я пристрелю тебя, — сказал Гюдбранн.
— Из чего? — спросил Синдре и кивнул на детали пулемета, разложенные на одеяле.
Их винтовки были в укрытии, и они оба прекрасно понимали, что, прежде чем Гюдбранн успеет сбегать туда и обратно, Синдре будет уже далеко.
— Оставайся тут, Юхансен, и подыхай, если охота. Передавай привет Дале и скажи, что пришла его очередь.
Гюдбранн сунул руку под куртку и достал штык. Свет луны сверкнул на потускневшем стальном лезвии. Синдре покачал головой:
— Парни вроде вас с Гюдесоном — фантазеры. Убери нож, пойдем лучше со мной. Сейчас русским по озеру подвезут провизию. Свежее мясо.
— Я не предатель, — ответил Гюдбранн.
Синдре встал.
— Если ты попытаешься заколоть меня штыком, голландцы на посту прослушивания услышат нас и поднимут тревогу. Подумай башкой. Кому из нас они скорее поверят, что он пытался предотвратить побег другого? Тебе, о ком уже ходят слухи, что ты намылился удрать, или мне, члену партии?
— Сядь обратно, Синдре Фёуке.
Синдре рассмеялся:
— Дрянной из тебя убийца, Гюдбранн. Ну, я побежал. Дай отбежать метров на пятьдесят, а уж потом поднимай тревогу, и всем будет хорошо.
Они посмотрели друг на друга. Между ними начали падать пушистые хлопья снега. Синдре ухмыльнулся:
— Снегопад и лунный свет одновременно — редкое зрелище, а?
Эпизод 12 Окрестности Ленинграда, 2 января 1943 года
Окоп, в котором стояли четыре человека, находился в двух километрах севернее их участка фронта, как раз там, где траншея поворачивала назад и почти делала петлю. Человек с капитанскими знаками различия стоял перед Гюдбранном, переминаясь с ноги на ногу. Был снегопад, и на фуражке у капитана уже лежал приличный слой снега. Эдвард Мускен стоял рядом с капитаном и смотрел на Гюдбранна одним широко открытым глазом, другой опять был наполовину прикрыт.
— So, — сказал капитан. — Er ist hinüber zu den Russen geflohen?
— Ja, — повторил Гюдбранн.
— Warum?
— Das weiss ich nicht.[10]
Капитан посмотрел в небо, цыкнул зубами и топнул ногой. Потом кивнул Эдварду и, буркнув что-то роттенфюреру, немецкому ефрейтору, бывшему при нем, попрощался. Снег захрустел у них под ногами.
— Вот так вот, — сказал Эдвард. Он по-прежнему смотрел на Гюдбранна.
— Да-а, — протянул Гюдбранн.
— Расследовать тут особо нечего.
— Да уж.
— Но кто бы мог подумать! — Его открытый глаз продолжал пристально и неподвижно смотреть на Гюдбранна.
— Тут постоянно дезертируют, — сказал Гюдбранн. — Если бы они расследовали каждый случай…
— Я говорю, кто бы мог подумать такое о Синдре! О том, что он выкинет что-нибудь подобное.
— Нет, но ты же видишь, — сказал Гюдбранн.
— Да, не слишком замысловато. Вот так встал и убежал.
— Конечно.
— Потом, с пулеметом промашка вышла. — Голос Эдварда был полон холодной насмешки.
— Да.
— И ты даже не смог докричаться до голландцев.
— Я кричал, но было уже слишком поздно. Было темно.
— Была луна, — сказал Эдвард.
Они посмотрели друг на друга.
— Знаешь, что я думаю? — спросил Эдвард.
— Нет.
— Нет, знаешь, по тебе же видать. За что, Гюдбранн?
— Я не убивал его, — взгляд Гюдбранна был прикован к огромному глазу Эдварда. — Я пытался отговорить его. Но он даже слушать меня не стал. Просто убежал. Что я мог поделать?
Они стояли, наклонившись друг к другу, тяжело дыша, и пар от их дыхания тут же уносил ветер.
— Я помню, когда в последний раз ты так выглядел, Гюдбранн. Той ночью, когда ты убил того русского у нас в блиндаже.
Гюдбранн пожал плечами. Эдвард положил ему на плечо руку в обледеневшей рукавице:
— Послушай. Синдре не был хорошим солдатом. Пожалуй, даже хорошим человеком. Но мы-то приличные люди, нам надо пытаться при всем при этом соблюдать какие-то нормы и ценности, понимаешь?
— Теперь мне можно идти?
Эдвард посмотрел на Гюдбранна. Слухи о том, что Гитлер одерживает победу далеко не на всех направлениях, стали доходить и сюда. Соответственно, увеличилось и число норвежских добровольцев, и на смену Даниелю и Синдре пришли двое мальчишек из Тюнсета. Все время новые, молодые лица. Кто-то запоминался, кого-то быстро забывали, когда он погибал. Даниеля Эдвард запомнит, он знал это наверняка. Точно так же, как и то, что очень скоро лицо Синдре сотрется из его памяти. Сотрется… Через несколько дней Эдварду-младшему исполнится два годика… Эту мысль он не стал додумывать.
— Да, ступай, — ответил он. — И береги голову.
— Конечно, — сказал Гюдбранн. — Даже спину согну.
— Помнишь, как говорил Даниель? — спросил Эдвард со странной улыбкой. — Если мы будем тут ходить согнувшись, то вернемся в Норвегию горбатыми.
Вдали раздался трескучий хохот пулемета.
Эпизод 13 Окрестности Ленинграда, 3 января 1943 года
Гюдбранн внезапно проснулся. В темноте он несколько раз сморгнул, но увидел лишь очертания досок кровати над собой. Пахло сырым деревом и землей. Он что, опять кричал во сне? Другие парни говорили, что больше не просыпаются от его криков. Он лежал, чувствуя, как постепенно успокаивается пульс. Он почесал бок: вши, наверное, никогда не спят!
Его разбудил тот же самый сон: он и сейчас еще чувствовал лапы на груди, видел в темноте желтые глаза, белые зубы хищника, с которых стекали кровь и слюна. И слышал, как кто-то тяжело дышит, будто перепуганный насмерть. Кто — он или зверь? Такой уж был этот сон: он спал, каждый раз просыпался и не мог пошевелиться. Зверь уже готовился перегрызть ему глотку, когда треск пулемета снаружи разбудил его, и он успел лишь увидеть, как зверь поднялся с одеяла и отпрыгнул к земляной стене блиндажа, но пули разорвали его в клочья. И он осел на пол, превратившись в кровавую, бесформенную, меховую массу. Хорек. А в дверной проем вошел человек: он шагнул из темноты в тонкую полоску лунного света, настолько тонкую, что она освещала лишь половину его лица. Но нынешней ночью в этом сне что-то изменилось. Дуло винтовки, как всегда, дымилось, человек, как обычно, улыбался, но посреди лба у него зияла огромная, черная воронка. Так что когда он поворачивался к Гюдбранну, сквозь дырку в голове виднелась луна.
Едва Гюдбранн почувствовал, что из открытой двери тянет холодом, он повернул голову и оцепенел, увидев у входа черный силуэт. Неужели он все еще спит? Силуэт шагнул внутрь, но было слишком темно, и Гюдбранн не мог разглядеть, кто это.
Вдруг фигура остановилась.
— Ты не спишь, Гюдбранн? — голос был громкий и отчетливый. Говорил Эдвард Мускен. С соседних коек послышалось недовольное бормотание. Эдвард подошел вплотную к постели Гюдбранна. — Поднимайся, — сказал он.
Гюдбранн вздохнул:
— У тебя там ошибка в графике. Я только отдежурил. Сейчас должен Дале…
— Его вернули.
— Чего?
— Дале только что пришел и разбудил меня. Даниеля вернули.
— Что ты такое говоришь?
Гюдбранн видел в темноте только белесое дыхание Эдварда. Он свесил ноги с кровати и достал сапоги из-под одеяла. Он обычно клал их туда, когда спал, чтобы мокрые подошвы не обледенели. Надев куртку, которой укрывался поверх тонкого шерстяного одеяла, он встал и вышел вслед за Эдвардом. Звезды подмигивали им с высоты, но на востоке ночное небо начинало светлеть. Если не считать доносившихся откуда-то всхлипываний, вокруг было очень тихо.
— Голландские новобранцы, — объяснил Эдвард. — Только вчера прибыли, а сейчас вернулись со своей первой вылазки на ничейную полосу.
Дале стоял посреди окопа в какой-то странной позе: голова — набок, руки — растопырены. Шарф он повязал под подбородком, а исхудалое лицо и полуприкрытые, запавшие глаза делали его похожим на бездомного бродягу.
— Дале! — крикнул Эдвард. Тот очнулся. — Покажи-ка нам.
Дале шел впереди. Гюдбранн почувствовал, что сердце застучало быстрее. Мороз кусал щеки, но не мог заморозить то горячее, какое-то нереальное ощущение, оставшееся от сна. Траншея была настолько узкой, что приходилось идти друг за другом, и он чувствовал на своей спине взгляд Эдварда.
— Тут, — показал Дале.
Ветер хрипло завывал под шлемом. На ящиках с боеприпасами лежал мертвец. Руки и ноги торчали в разные стороны. Снег, который намело в окоп, белым одеялом лежал на униформе. Вокруг головы был повязан мешок.
— Дьявольщина просто. — Дале тряхнул головой и начал переминаться с ноги на ногу.
Эдвард молчал. Гюдбранн знал, что он ждет, что скажет он, Гюдбранн.
— Почему похоронщики не унесли его? — спросил наконец Гюдбранн.
— Они его унесли, — сказал Эдвард. — Они приходили вчера вечером.
— А зачем тогда они принесли его обратно? — Гюдбранн заметил, что Эдвард пристально смотрит на него.
— В штабе никто не приказывал приносить его обратно.
— Может быть, недоразумение? — спросил Гюдбранн.
— Может быть. — Эдвард достал из кармана тонкую недокуренную сигарету, отвернулся от ветра и осторожно зажег ее. Сделав пару затяжек, он послал ее по кругу и продолжал: — Те, кто уносил его, утверждают, что его положили в братскую могилу на участке «Север».
— Раз так, его должны были закопать?
Эдвард покачал головой:
— Их не закапывают сразу, их сначала сжигают. А сжигают днем, чтобы ночью русские не увидели огонь. К тому же ночью эти новые братские могилы открыты и не охраняются. Кто-то, верно, вытащил оттуда Даниеля ночью.
— Дьявольщина просто, — повторил Дале, взял сигарету и жадно затянулся.
— Так, значит, они сжигают трупы? — спросил Гюдбранн. — Зачем, в такой холод?
— Я знаю, — сказал Дале. — Из-за мерзлоты. Когда весной температура резко повышается, земля оттаивает и мертвецы вылезают из земли. — Он нехотя отдал сигарету. — Прошлой зимой мы похоронили Форпенеса прямо за линией обороны. А весной снова наткнулись на него. А может, лисы выкопали. Вот так вот.
— Вопрос-то не в этом, — сказал Эдвард. — Как Даниель попал сюда?
Гюдбранн пожал плечами.
— В прошлый раз дозор нес ты, Гюдбранн. — Эдвард закрыл один глаз, а другим, своим циклоповым глазом, уставился на него. Гюдбранн глубоко затянулся, медля с ответом. Дале закашлялся.
— Я четыре раза проходил мимо этого места, — ответил Гюдбранн, отдавая сигарету. — Но его тогда здесь еще не было.
— Эти следы идут поверх последних следов сапог. А ты говоришь, что проходил мимо этого места четыре раза…
— Какого черта, Эдвард! Ты и сам видишь, что Даниель лежит там! — оборвал его Гюдбранн. — Разумеется, кто-то приволок его сюда, и, скорее всего, на салазках. Но если ты послушаешь, что я тебе говорю, то поймешь, что этот кто-то притащился сюда уже после того, как я был здесь в последний раз.
Эдвард ничего не ответил, вместо этого он с явным раздражением выдернул оставшийся окурок сигареты из поджатых губ Дале и с сожалением посмотрел на мокрые отметины на папиросной бумаге. Дале снял с языка приставший табак и исподлобья посмотрел на него.
— Ну скажи мне ради бога, для чего мне делать что-нибудь подобное? — спросил Гюдбранн. — И как бы я умудрился утащить труп с участка «Север» и притащить его сюда, да еще так, чтоб меня не заметили караульные?
— Ты мог идти через ничейную полосу.
Гюдбранн скептически покачал головой:
— Эдвард, ты думаешь, я больной? На кой мне труп Даниеля?
Эдвард еще два раза затянулся сигаретой, бросил окурок на землю и наступил на него сапогом. Он делал так всегда, хотя не знал зачем, — просто видеть не мог догорающие окурки. Снег заскрипел, будто застонал, когда Мускен поворачивал пятку.
— Нет, я не думаю, что ты приволок Даниеля сюда, — сказал Эдвард. — Потому что я не думаю, что это Даниель.
При этих словах Дале и Гюдбранн вздрогнули.
— Ну конечно, это Даниель, — сказал Гюдбранн.
— Или кто-то с таким же телосложением, — сказал Эдвард. — И такими же нашивками на форме.
— Мешок… — начал Дале.
— Ага, значит, ты видишь, что это не тот мешок, да? — с издевкой спросил Эдвард, но посмотрел при этом на Гюдбранна.
— Это Даниель. — Гюдбранн сглотнул. — Я узнал его сапоги.
— И ты предлагаешь нам попросить похоронную команду просто взять и снова унести его? — спросил Эдвард. — Даже не рассмотрев его поближе. На это ты и рассчитывал, не так ли?
— Иди ты к черту, Эдвард!
— После этого случая я не уверен, кто из нас двоих к нему раньше отправится, Гюдбранн. Сними с него мешок, Дале.
Дале недоуменно уставился на товарищей, глядевших друг на друга, будто два быка.
— Ты слышал? — крикнул Эдвард. — Разрежь мешок!
— Я бы лучше не стал этого…
— Это приказ. Давай!
Дале продолжал колебаться, в нерешительности переводя взгляд с одного на другого. Потом он посмотрел на окоченевшую фигуру на ящиках с боеприпасами, пожал плечами, расстегнул камуфляжную куртку и сунул под нее руку.
— Погоди! — сказал Эдвард. — Попроси Гюдбранна одолжить тебе штык.
Теперь Дале окончательно растерялся. Он вопросительно посмотрел на Гюдбранна, но тот покачал головой.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Эдвард, по-прежнему стоя лицом к Гюдбранну. — По уставу положено носить штык, а он у тебя сегодня, что ли, не при себе?
Гюдбранн молчал.
— Ты же управляешься с этим штыком, как заправский убийца, Гюдбранн, не мог же ты просто-напросто потерять его, а?