Этот неожиданный приказ, словно кляпом, заткнул рот Фортемани. Похоже, он даже потерял дар речи и только таращился на своих солдат. Те же в нерешительности переглядывались, чем вызвали грозную тираду Валентины.
— Или вы арестуете его и отведёте в подземелье, или я вышвырну и вас, и его из моего замка. — И столь уверенно звучал голос девушки, словно за её спиной стояла сотня отборных воинов.
В действительности же рядом с ней дрожал от страха Гонзага, а чуть дальше высилась грозная фигура Франческо дель Фалько и стоял Ланчотто, уже полностью пришедший в себя.
Вот какими силами располагала девушка, грозящая вышвырнуть из замка двадцать наёмников, прояви те неповиновение. Они всё ещё колебались, и тогда граф приблизился и встал рядом с Валентиной.
— Вам ясен выбор, который предлагает ваша госпожа? — голос суровый, лицо нахмуренное. — Так дайте мне знать, повинуетесь вы или нет? Пока вы можете выбирать сами. Если вы не намерены выполнять приказ мадонны, ворота за вашими спинами, мост всё ещё опущен. Так что можете выметаться!
Гонзага из-под опущенных век злобно глянул на графа. Как бы ни повернулось дело, этому человеку не место в Роккалеоне. Слишком он сильный, слишком уверен в себе, везде-то он ведёт себя как господин, то есть обладает всеми достоинствами, от которых, не имея их, не отказался бы сам Гонзага. А сколь важно обладать силой и уверенностью, Франческо показал более чем наглядно. Злые, избитые графом наёмники могли бы в мгновение ока разделаться с ним, набросившись на него, как стая шакалов. Но остановили их продемонстрированная им сила да привычка подчиняться командиру.
И потому они лишь шептались между собой, и только один из них решился сказать:
— Благородный господин, нам же приказывают арестовать нашего капитана.
— Совершенно верно. Но вашему капитану, как и вам, платит эта дама, и она, ваш главнокомандующий, приказывает арестовать его, — и тут его быстрый ум нашёл, пожалуй, самый сильнодействующий аргумент, способный перебороть их последние колебания. — Сегодня он показал, что не способен выполнять обязанности капитана, и вполне возможно, что одному из вас будет предложено занять освобождённую им должность.
Подонки, они и есть подонки. Отбросы общества, собранные Эрколе по самым захудалым постоялым дворам Урбино. От нерешительности их не осталось и следа. Какая уж тут верность Фортемани, когда каждый из них может занять его место и получить соответствующее жалованье.
Облепив бассейн, стараясь перекричать друг друга, требовали они, чтобы Фортемани вылез из воды. Но тот застыл, потрясённый таким поворотом судьбы. Затем пробурчал, что не сдвинется с места, и Франческо приказал принести аркебузу и застрелить мерзкого пса. Тогда Фортемани взмолился о пощаде и выбрался на край бассейна, кляня вонючую воду.
На том и закончилась эта малоприятная сцена, впрочем, наглядно показавшая Валентине, кого нанял ей Гонзага. Возможно, и он сам понял, сколь неопытен в подобных делах. А Валентина тем временем велела Гонзаге проводить Франческо в комнату, отведённую ему на то время, которое он пробудет в Роккалеоне в ожидании её дальнейшего решения, и определила одного из пажей в его оруженосцы.
В южном крыле замка, за вторым двором, загудел колокол, призывающий в часовню, где фра Доминико каждое утро служил мессу. Валентина рассталась с Франческо, пообещав попросить небеса указать ей единственно верный путь: то ли покинуть Роккалеоне, то ли остаться и отражать натиск Джан-Марии.
А Франческо, сопровождаемый Гонзагой и пажом, проследовал в комнату под Львиной башней, защищающей замок с юго-востока. Окна её выходили во второй, или внутренний, двор, через который спешили в часовню Валентина и её дамы.
Гонзага изо всех сил старался скрыть неприязнь к человеку, которого считал незваным гостем, а потому выказывал ему должное уважение. И даже вознамерился обсудить с Франческо текущую ситуацию, дабы понять, в чём истинная причина того интереса, который проявлял граф к делам Валентины. Но Франческо, хоть и вежливо, ускользнул от беседы, попросив прислать к нему Ланчотто. Видя тщетность попыток сблизиться с графом, Гонзага удалился, затаив зло в душе, но со сладкой улыбкой на устах и рассыпаясь в комплиментах.
Вернувшись во двор, он распорядился поднять мост, сразу же отметив, сколь быстро исполняют его приказы наёмники, получившие от Франческо хороший урок, и обстоятельство это отнюдь не улучшило его настроения. А потом удалился в свои апартаменты и сел у окна, выходящего в сад, в компании с собственными невесёлыми мыслями.
Но постепенно морщины на лбу разгладились, на губах заиграла улыбка, ибо с отдалением опасности храбрость его росла, как тесто на дрожжах. Оно и к лучшему, думал он, если Валентина покинет Роккалеоне. И он должен настоять, чтобы она приняла именно это решение. Естественно, он поедет с ней, а ухаживать за девушкой можно не только в замке, но и в любом другом месте. С другой стороны, если она останется и он соответственно тоже, так ли страшно появление под стенами Роккалеоне войска Джан-Марии? Франческо же говорил, что осада не может продлиться долго благодаря Чезаре Борджа, нацелившемуся на Баббьяно. Так что Джан-Марии вскорости придётся убраться прочь, дабы защищать своё герцогство. А уж короткий-то срок они продержатся. И нет оснований впадать в отчаяние.
Гонзага встал, потянулся, распахнул оконную створку и полной грудью вдохнул свежий утренний воздух. Тихонько рассмеялся. Надо же быть таким дураком, чтобы испугаться прихода Джан-Марии? Тем более что осада замка скорее благо, чем зло, и Джан-Мария окажет ему немалую услугу, останутся они в Роккалеоне или нет. Разделённая опасность более всего усиливает любовь, и неделя осады стоит месяца ухаживаний в мире и покое. Тут, правда, ему вспомнился Франческо, и брови Гонзаги сошлись у переносицы. Он не забыл первой встречи девушки с этим типом в лесу у Аскуаспарте, после которой, по пути в Урбино, она не видела ничего, кроме чёрных глаз рыцаря Франческо.
— Рыцарь Франческо… — повторил Гонзага вслух. — Кто он? Откуда? Авантюрист без рода, без племени. Солдат, пропахший кровью и кожей, способный разве что командовать бандитами Фортемани. Да разве способен этот олух найти путь к сердцу дамы? Как он может рассчитывать на взаимность! — презрительный смех сорвался с его губ, чело разгладилось, будущее представлялось ему в розовом свете. — Да, клянусь Создателем! — воскликнул он, воскрешая в памяти удивительную храбрость, проявленную Франческо в стычке с наёмниками. — Сила у него, как у Геракла, оттого его боятся и ему подчиняются, — тут Гонзага снял со стены лютню. — Небось, отпрыск какого-нибудь кондотьера, соединивший в себе наглость отца с крестьянской душой матери. А я боялся, что такой человек может тронуть сердце моей бесценной Валентины. Фи! Даже мысль об этом унижает её.
И, выбросив Франческо из головы, перебирая струны пальцами, Гонзага вернулся к растворённому окну и нежным, мелодичным голосом затянул любовную песню.
Глава XV. МИЛОСЕРДИЕ ФРАНЧЕСКО
Монна Валентина и её дамы обедали в полдень в небольшой комнатке, примыкающей к залу приёмов. К столу пригласили Франческо и Гонзагу. Обслуживали их два пажа, а фра Доминико, в белом фартуке, обтягивающем его обширную талию, носил из кухни дымящиеся блюда. В монастырях, как известно, не только любят поесть, но и знают толк в приготовлении еды, и фра Доминико мог бы потягаться с лучшими поварами. Кухню он боготворил, и, если бы чётки и молитвенник получали от него хотя бы половину внимания, уделяемого кастрюлям, сковородкам и горшкам, не осталось бы ни малейших сомнений в канонизации фра Доминико.
В тот день он угостил их обедом, каким едва ли мог похвастать любой из правителей Италии, за исключением, возможно, папы. На первое подали овсянок садовых, подстреленных в долине и нашпигованных трюфелями. Отведав их, Гонзага аж закатил глаза от восторга. За птичками последовал заяц, попавший в силки на склоне холма, тушенный в красном вине, не заяц, а объеденье, и Гонзага даже пожалел, что навалился на овсянок. А фра Доминико уже ставил на стол форель, выловленную из горного потока, и маленькие пирожные, которые буквально таяли во рту. Не испытывали они недостатка и в вине, пальийском, что покрепче, и более тонком, мальвазии, ибо Гонзага позаботился, чтобы они ни при каких обстоятельствах не страдали от жажды.
— Для гарнизона, ожидающего осады, питаетесь вы отменно, — прокомментировал качество обеда Франческо.
Ответил ему шут. Сидел он на полу, привалившись спиной к ножке стула одной из дам Валентины, которая бросала ему со своей тарелки кусочки еды, словно кормила любимую собаку.
— За обед благодарите нашего монаха, — невнятно пробубнил он, ибо только что засунул в рот пирожное. — Будь я проклят после смерти, если не попрошу его стать моим исповедником. Человек, способный так ублажить тело, наверняка знает, как обращаться с душами. Отец Доминико, вы исповедуете меня после захода солнца?
— За обед благодарите нашего монаха, — невнятно пробубнил он, ибо только что засунул в рот пирожное. — Будь я проклят после смерти, если не попрошу его стать моим исповедником. Человек, способный так ублажить тело, наверняка знает, как обращаться с душами. Отец Доминико, вы исповедуете меня после захода солнца?
— Я тебе не нужен, — презрительно ответил монах. — Ибо про тебя сказано в Писании: «Благословенны нищие духом».
— А не припасено ли там проклятия для таких, как ты? — огрызнулся шут. — Да прокляты будут толстые телом, обжоры, не знающие другого бога, кроме собственного желудка!
Монах отвесил шуту увесистый пинок.
— Молчи, гадюка мерзопакостная, мешок с ядом.
Опасаясь худшего, шут вскочил.
— Остерегись! — крикнул он. — Или ты не помнишь, монах, что гнев — смертный грех. Остерегись, говорю я тебе!
Фра Доминико глянул на свою занесённую для удара руку и забормотал молитву, опустив очи долу. Пеппе же попятился к двери.
— Скажи, монах, что мы ели, зайца или твою изношенную сандалию?
— Но теперь-то Бог меня простит, — взревел монах, бросаясь за шутом.
— За твою еду? На колени, монах, вымаливай прощение, — Пеппе увернулся от удара. — И ты ещё полагаешь себя поваром? Фи! Да тебя близко нельзя подпускать к плите. Овсянки у тебя подгорели, форель плавает в жире, а так называемые пирожные…
Чем не понравились шуту пирожные, так и осталось тайной, ибо побагровевший Доминико едва не добрался до Пеппе, но тот успел нырнуть под стол и нашёл убежище за юбками Валентины.
— Прошу вас, сдержите свой гнев, святой отец, — смеясь, как и остальные, обратилась она к фра Доминико. — Он всего лишь пошутил. Относитесь к нему, как сказано в строке Писания, которой вы поделились с нами.
Чуть поостыв, монах вернулся к домашним обязанностям, но долго ещё бормотал что-то себе под нос, похоже, грозился как следует вздуть Пеппе, как только представится удобный случай. А когда они поднялись из-за стола, Валентина, по предложению Гонзаги, распорядилась привести в зал приёмов Эрколе Фортемани. Тут надобно отметить, что по приезде в Роккалеоне Фортемани присвоил себе некие привилегии, которые Гонзага полагал за свои, и теперь намеревался посчитаться с обидчиком.
Валентина попросила остаться и Франческо, дабы своими опытом и знанием жизни он помог ей разобраться в этом, пусть и не слишком запутанном деле. От последних слов Валентины, вернее, от тона, которым она их произнесла, у Гонзаги неприятно защемило сердце. И, возможно, ревность, вкупе с неприязнью к Фортемани, побудила Гонзагу, после того как он послал солдата за пленником, предложить незамедлительно повесить Эрколе.
— К чему устраивать суд? — вопросил он. — Мы все свидетели его неповиновения, и наказание за это только одно. Повесить этого пса!
— Но вы и предложили судить его, — удивилась Валентина.
— Нет, мадонна. Я говорил о дознании. Но, раз вы предложили мессеру Франческо помочь нам, я понял, что вы намерены судить этого негодяя.
— Ну разве можно представить себе, что наш дорогой Гонзага столь кровожаден? — обратилась Валентина к Франческо. — А вы, мессер, разделяете его мнение, что капитана следует повесить, не дав ему сказать и слова в собственную защиту? Подозреваю, что вы поддержите его, ибо, если судить по вашим деяниям, к мягкости вы не склонны.
Гонзага заулыбался, получив наглядное подтверждение, что Валентина раскусила грубую натуру незваного гостя. Но Франческо удивил их ответом.
— Нет, я полагаю, что мессер Гонзага даёт вам плохой совет. Проявите милосердие к Фортемани сейчас, когда он не ждёт его от вас, и он станет вашим верным слугой. Такие люди мне встречались.
— Мессер Франческо не знает всего того, что известно нам, мадонна, — вмешался Гонзага. — Мы должны преподнести наёмникам наглядный урок, если хотим, чтобы они уважали нас и беспрекословно выполняли все наши приказы.
— Вот и преподнесите им урок милосердия, — вставил Франческо.
— Мы подумаем, — подвела черту Валентина. — Мне нравится ваш совет, мессер Франческо, но и предложение Гонзаги не лишено смысла. Хотя в данной ситуации я больше склоняюсь к тому, чтобы винить себя за допущенную ошибку, чем отягощать совесть казнью человека. А вот и Фортемани, так что, по меньшей мере, мы накажем его по суду. А может, он уже и раскаялся в содеянном.
Гонзага хмыкнул и занял место справа от стула Валентины. Франческо стоял слева.
Два вооружённых наёмника подвели к ним Эрколе Фортемани со связанными за спиной руками. Шагал он тяжело, в страхе перед грядущим и не отрывал глаз от Франческо, источника всех его бед. Валентина подала знак Гонзаге.
— Преступление твоё нам известно, — рыкнул он. — Можешь ли ты сказать что-либо в своё оправдание, дабы удержать нас от необходимости повесить тебя?
Брови Фортемани взметнулись вверх: не ожидал он такой ярости от Гонзаги, которого считал скорее женщиной, нежели мужчиной. А затем рассмеялся столь презрительно, что щёки Гонзаги полыхнули огнём.
— Уведите… — начал он, но Валентина остановила его.
— Нет, нет, Гонзага, так нельзя. Скажите ему… Нет, я буду вести допрос сама. Мессер Фортемани, вы обвиняетесь в очень серьёзном преступлении. Мессер Гонзага нанял вас и ваших людей по моей просьбе, вам доверили должность капитана, дабы, командуя ими на моей службе, вы обеспечивали порядок, послушание и дисциплину. Вместо этого вы стали зачинщиком утренней свары, едва не приведшей к смерти ни в чём не повинного человека, к тому же моего гостя. Что вы можете на это ответить?
— Зачинщиком я не был, — пробурчал Фортемани.
— Пусть так, но делалось всё с вашего одобрения, и вы сами приняли участие в этой жестокой забаве вместо того, чтобы остановить её, как требовал ваш долг. То есть ответственность падает на вас, моего капитана.
— Парни они горячие, необузданные, но преданные, — оправдывался Фортемани.
— Насчёт их необузданности вы правы, — неодобрительно кивнула Валентина. — Вы, надеюсь, помните, что уже дважды мессеру Гонзаге предоставлялся случай предостеречь вас. Обе проведённые в стенах замка ночи ваши люди пьянствовали, играли в кости, а раз или два поднимался жуткий шум, и мне уже казалось, что они режут друг другу глотки. Мессер Гонзага указывал вам, что с ними надобно быть построже, но вы не вняли его совету. И полагаю, выпитое накануне вино в немалой степени способствовало их безобразному поведению сегодня утром.
Последовала пауза. Эрколе Фортемани стоял с поникшей головой, вроде бы задумавшись, а Франческо обратил полный восхищения взор на юную девушку с нежными карими глазами, восторгаясь величием её души.
Гонзага же впился глазами в Фортемани, ожидая ответа.
— Мадонна, — заговорил-таки гигант, — а чего вы могли ожидать от этого люда? И мессер Гонзага понимал, что просит меня нанять отнюдь не ангелов, ибо и ваши действия не ограничены рамками закона. Что до их пьянства да горячности, покажите мне солдат, лишённых этих недостатков. Если они трезвенники и послушны, как тёлки, не будет от них толку и на поле боя. А откуда, кстати, взялось вино? Его привёз с собой мессер Гонзага.
— Ты лжёшь, пёс! — взвился тот. — Вино предназначается для стола мадонны, а не для солдат.
— Однако они добрались до него, да оно, может, и к лучшему. Вода в животе не придаёт мужчине храбрости. Да и невелик этот грех, мадонна, — вновь обратился Фортемани к Валентине. — А мои люди докажут вам свою преданность, когда дело дойдёт до схватки. Да, называя их собаками, вы недалеки от истины, но они — мастифы[6], каждый из них, и готовы отдать за вас сто жизней, если б им даровал столько наш Создатель.
— Жизнь-то у них одна, — возразил Гонзага, — и не похоже, чтобы кто-то из них жаждал расстаться с ней ради мадонны.
— Вы ошибаетесь! — с жаром воскликнул Фортемани. — Дайте им командира, способного держать их в узде, поощрять и направлять, и они выполнят любое ваше желание.
— Вот сейчас вы коснулись главного, — вставил Гонзага. — Вы доказали нам, что капитан вы никудышный. Вы не справились с возложенными на вас обязанностями. Проявили неповиновение там, где от вас требовалось подчинение, не только собственное, но и ваших людей. И за это, по моему разумению, вас надлежит повесить. Не тратьте на него времени, мадонна, — он повернулся к Валентине. — Покажем им, как наказывается своеволие.
— Но, мадонна… — Фортемани заметно побледнел.
Гонзага не дал ему закончить.
— Словами тут не помочь. Вы проявили неповиновение, а потому вас ждёт заслуженная кара.
Гигант вновь поник головой, смирившись с неизбежным и не зная, как оправдаться, но неожиданно на помощь ему пришёл Франческо.
— Мадонна, вот тут ваш советник не прав. Обвинение это ложное. Неповиновения не было.