— Так оно и лучше, — поделился Федька с Макаром Зоси-мовичем, ставившим диагноз по брошюре «Медиздата» «Вы и ваша печень». — Меньше соблазна будет.
— Дурак ты, Фёдор! Тебе раньше никто не говорил?
— Да врут всё. У меня по пению в интернате пятёрка была.
— Оно и видно.
Да, забыл сказать, главное в нашей правдивой истории то, что самоходом, ногами то есть, из Косой ещё никто и никогда не выбирался. Совсем. Чёрная дыра российской глубинки действовала безупречно, поглощая зевавшую рядом материю. Без остатка!
3«Протоплазменный излучатель выплюнул облако заряженных ионов, и неконтактный боёк дал осечку. Командор Грогг стремительно повалился спиной на рифлёную плиту капитанского мостика космического глейдера. Победные вопли воспрянувших гоморгов заглушили рёв огненных дюз.
— Дайте мне больше энергии! — зарычал Грогг, пытаясь нащупать импульсный сенсор на дешифраторе…»
— Ты гляди, — искренне удивился Макар Зосимович.
Осторожно нащупав ягодицами дырку сортира, он вырвал из книги очередной лист фантастической повести. Свернув «козу», присыпал махоркой и похлопал по карманам спущенных брюк.
— От, блин, растяпа.
Спички Макар забыл на подножке автолавки. Это чудо техники приплывало из Угреева и привозило соль, лежалые пряники и сухари. Денег в деревне всё равно не водилось, и торговая примадонна — толстенная Люська, вся в фальшивых перстнях из самоварного золота, выдавала неликвидный товар, исправно записывая фамилии должников в лохматую тетрадку. Добрая душа. Долг выбывших, умерших или упившихся Люська педантично распределяла по живым.
— Ладно, после покурю. — Макар Зосимович зажал цигарку зубами, чтобы не просыпать, напрягся тазом и продолжил чтение.
«…нялся вокруг излучателя.
— Я сам уничтожу Землю! — сказал Эгмор и схватился за лазерный лучемёт.
— Этому не бывать никогда, потому что я остановлю тебя.
— Ты не остановишь меня, потому что я этого не позволю.
— Я не позволю не позволить мне…»
Второй лист повести Макар Зосимович аккуратно размял в пальцах, тщательно разгладил и отправил по прямому назначению… При добросовестной читке Ширяеву хватало страницы, а при экономном подходе и грамотной кройке книги могло хватить на целый год.
В этот момент в щели появился карий глаз.
— Макар. — Глаз сморгнул и заныл сладким бабьим голосом. — Ты тут?
— Ну, — пробурчал Макар Зосимович, серчая. — Облегчиться толком не дадут. Чего стряслось?
— Коза у Сергеевны пропала. Слышь? Дашка! Паслась с утра на околице, и вот. Народ у колодца собирается.
— Дашка?
Макар Зосимович хмыкнул, продел ремень в брюки, ухватился за подол майки и пулей вылетел из сортира, забыв прикрыть кастрюльной крышкой бублик очка.
Здесь я на минуту прерву плавный ход повествования, потому что личность козы Дашки в нашей истории заслуживает отдельного пояснения. Чтобы лучше дать предмет разговора, прибегну к аллегориям. Скажем, у троянцев, жителей Трои, был конь. У древних греков — Зевс с Венерой… У Гитлера — Борман или, на худой конец, Риббентроп. У Сталина — усы. В Косой — рыжая коза по кличке Дашка. Надеюсь, понятно объясняю?
Коза, местная необходимость, жевала кору, сено, папиросы, чулки на верёвках и за это исправно снабжала жителей свежим молоком. Доилась Дашка обильно, продавать молоко в Косой некому, её хозяйка, одинокая и душевная тётка
Сергеевна, раздавала его за так. Соседи чинили ей кто самовар, кто печку, а кто и крышу на сарае. Сам Макар Зосимович не раз косил сено за ложком и носил Дашке. Работа не в тягость — всё равно в деревне тоска, производимого самогона на всех катастрофически не хватало.
Дашку любили. Однажды Макар Зосимович слёг с простудой и познал мощь горячего козлиного молока с мёдом. Молоко дала Сергеевна, мёд раздобыл Федька Куролесов — напал на дикое пчелиное гнездо и вернулся опухшим от укусов, но с сотами. Правда, после вылакал весь стратегический запас Макарова самогона и целый день лежал овощем в огороде, под старой телегой. С помощью Дашки, Федьки и мёда Макар Зосимович поправился в считанные дни. Вот отчего, заслышав страшную весть о пропаже козы, ирригатор не раздумывая покинул космический пост в сортире и трусцой побежал к колодцу.
Возле колодца собрался народ. Пьяные братцы Витька и Колька Полесовы, дед Игнат, без него не событие. Явился с пустым лукошком Федька Куролесов с бабой. Под руки притащили обмякшего Хормасты Жильбельдиева — час назад герой хвастал в сарае Коломийцева о рекорде. Все явились, плотно обступив Сергеевну — маленькую старушку в ситцевом платочке.
Сергеевна что-то взволнованно объясняла народу, нагоняя слезу. Бойко хорохорился дед Игнат, изображая Шерлока Холмса. Когда Макар Зосимович поспел к колодцу, он уже делал первые выводы.
— Так, обвиняемых нету? А следов?
— Нет там следов, — разрыдалась в подол Сергеевна. — И козы нет.
Макар Зосимович сдержанно поздоровался с мужиками, степенно кивнул бабам и сходу запросил уголька. Раскурив почти рассыпавшуюся самокрутку, пустил кольцо дыма поверх голов.
— А может, она за ложок ушла? — сказал он. — Ты, Сергеевна, чего её не привязала?
Сергеевна утёрла красные глаза, пожала плечами.
— А чего привязывать, дядя Макар? — встрял растрёпанный Егорка Пилеев. — Она сроду за околицу не ходила.
— А теперь пошла.
— Угу, в Угреево продавщицей наниматься.
Скрипнула телега — прибыл Аполлинарий Матвеевич Крутенков на пегой Калоше. Стегнув вожжой кобылу, оглядел сверху собравшихся и задом слез с облучка. В размеренных движениях чувствовалась стать благородного дона. Аполлинарий Матвеевич уже знал о постигшей деревню беде и выглядел подобающе моменту.
— Искать надо, — заметил он, похлопав флегматичную Калошу по тёплой и жилистой шее. — Сейчас народ по избам кликну, и пойдём в поле. Может, на заряд ушла? А может, в болото — и выбраться не может.
Чувствительная Сергеевна охнула и схватилась за грудь, представив, как несчастная Дашка блеет одна в болоте.
— Эх, — дед Игнат мечтательно потянул ноздрями махорочный дым. — Отпечатки бы снять.
— У козы? — покосился Макар Зосимович.
— У места происшествия. Вдруг там ещё уловки какие остались. Ты курнуть-то оставь, а то высосал всё до пальцев.
Макар Зосимович протянул Коломийцеву окурок, поплевал на палец и выпустил дым носом.
— Не уловки, а улики, — сказал он. — Да только один хрен, козу искать надо. Вон, у Петровича двое сорванцов растут. Им козлиные витамины сейчас нужны. Осенью поедут в интернат учиться, кто им такого насыплет? Одни помои из брикетов.
Народ вздохнул.
— Искать так искать. Пошли.
— Надо, это, прочистить местность, — кудахтал позади дед Игнат, имевший энциклопедическую память на всякую муру. — Я, это, по приёмнику слыхал.
— Голову бы тебе прочистить. Много за девяносто лет накопил!
Искали Дашку долго и бесполезно, все злачные рощи облазили. Даже в торфяник заглянули — нет козы. Испарилась бесследно. Уже отыскалась и старая резиновая лодка, потерянная рыбаками в прошлом году, и бочка из-под солидола, и ржавая бензопила, поломанная Павлом Ивановичем Загорулько, а козы всё не было! Одному деду Игнату да Кольке Полесову мерещилось — ходили парой, треща ветками и сбивая с толку честной народ.
К вечеру, порядком устав и проголодавшись, все вернулись в Косую, в рое очумелых мух и комаров. Плохо ходившая баба Сергеевна встречала на околице молча, как встречают отступающих солдат, глядя выплаканными глазами навылет.
— Ну, что делать будем? — спросил Егорка Пилеев, бередя душу. — Без козы нам кранты!
— Вот незадача, — сказал Полесов. — Видать, далеко ушла.
— Или прячется под корягой, дура.
— Её бы сверху посмотреть, с неба. Я в кино про такое видел. Сверху мы её сразу бы отыскали.
Макар Зосимович подозрительно глянул на Полесова и призадумался.
— Сверху да, — поддакнул он. — Сверху кого хочешь найдёшь, не то что козу.
В голове ирригатора уже зрел грандиозный план спасения Дашки — густел и собирался вокруг извилин, как масло на лопатках сепаратора. Пока он окончательно не созрел, я представлю главного героя.
4Аполлинарий Матвеевич Крутенков работал простым колхозным ассенизатором, говновозом то бишь. Ездил на старой кляче по прозвищу Калоша, вдвоём возили кизяк в деревянной бочке от крупнейшего в Европе свинарника — кому на огород, кому для растопки. В общем, занят был человек при деле, пока колхоз «Рассвет зари» только лежал при смерти, председатель транжирил народные деньги на двух любовниц, а лёгкая промышленность и тяжёлое свинарникостроение не накрылись медным тазом.
Возраст у Калоши — загадочный, умей она складывать «иго-го» в буквы, могла бы запросто рассказать о походах Будённого не хуже деда Игната. Про подвиги кобылу никто не спрашивал, а самой трепаться недосуг — говна в бочке могли засохнуть.
Аполлинарию Матвеевичу стукнуло двадцать восемь. История его жизни в Косой была не так трагична, как история ирригатора Ширяева, но и хитрая изюминка в ней тоже имелась.
Не известно про зачатие, но рождался Аполлинарий Матвеевич не как все, идейно — вперёд ногами, не без помощи хирурга. Младенчество, детство, о которых и сказать особо нечего — лопухи, крапива, речка, мамкины шлепки, опять лопухи. Ну, зимой ещё сугробы добавлялись и катание на попе с горки. Детство быстро пролетело, и настала пора учиться.
Вот тут и начались чудеса. Все восемь лет, проведённые Аполлинарием в уездной школе-интернате, куда косочане сдавали отпрысков, как в камеру хранения, он, тогда ещё просто Апоша, имел совершенно чёткую жизненную позицию — неудовлетворительно. По всем предметам, категорически. Дело даже не в том, что он идиот, как полагали заслуженные педагоги, которым просто лень было возиться с мальчуганом. Дело в том, что Аполлинарий Матвеевич не тратил время на какие-то гипотенузы с рейтузами. Это могло интересовать только скучных и серых учителей. Хотя, признаем честно, Аполлинарий Матвеевич не являлся гением и на скрипке с трёх лет не пиликал, но был вполне обычным ребёнком, только очень застенчивым. По этой причине и разошлись пути с государственным всеобщим и условным образованием.
Уроки он ненавидел! Да и кому понравится пытка, когда тебя, ничего ещё толком не натворившего, выводят к доске и выставляют дурачком на глазах у гогочущих от радости сверстников. Им-то весело, они умеют отличать крест плюса от палки минуса!
Учителя не любили Крутенкова — полная взаимность. Даже вешали портрет на доске почёта, в графу «они позорят нас». Интернат шагал строем в буфет и пялился на надутую физиономию юного Аполлинария. Единственное, что вынес наш герой из такого наказания, — слава бывает разная… Отличники презирали, двоечники сторонились, и лишь пожизненные отличницы из женских классов с любопытством поглядывали на нескладного мальчика.
Появилась у Аполлинария мечта — красивая и светлая. О ней не догадывались не только сверстники Крутенкова, даже классный руководитель — толстая и нервная женщина, заведовавшая когда-то отделом в РОНО и терзавшая всю школу. Очень необычная мечта для железо-бетонного Угре-ева. Здесь мерилом человеческой нужности и успеха считалась должность нормировщика или начальника арматурного участка. А тут космос…
Случилось так. Попался Крутенков чудаковатому учителю словесности, изгою, тот тоже слыл юродивым — в конце семидесятых выслали откуда-то из-под Балабанова, за антисоветскую деятельность, на 101-й километр. Занесло человека, в общем. Ничего крамольного ссыльный учитель не делал, антисоветская деятельность заключалась в регулярном выпивании и поношении строя. Можно подумать, другие не выпивали и не поносили. Хотя кое-что всё же выходило за рамки. Вместо привычной нецензурщины, выражался он так художественно, что сие вообще не переводилось на язык рабочих и крестьян. Собутыльники враз трезвели и бежали стучать в обком и милицию. Благо, советская власть давно махнула рукой на вырожденца.
Так вот, стоял однажды Аполлинарий Матвеевич в углу кабинета химии, наказанный на виду у класса, и ковырял пальцем штукатурку. До конца урока далеко, и игра в шахтёра казалась интересней занудной математики.
— Зачем вы так, Валентина Сергеевна? — ужаснулся учитель, пришедший за журналом, и покосился на грустного карапуза в углу.
— Это вы о чём? — заслуженный педагог размазывала жирные двойки по линованной бумаге. — О Крутенкове? Не волнуйтесь, он совсем дурачок. Дебил.
Класс заржал, а у ссыльного учителя ёкнуло сердце. С тех пор и стали их видеть вместе. Учитель курит во дворе, Аполлинарий крутится рядышком, что-то спрашивает и морщит лоб. Да и сам одинокий учитель, потерявший в раздорах с властью семью, полюбил общаться с мальчуганом в свободное от «ятей» и «ижиц» время.
— О чём вы беседуете с Крутенковым? — интересовалась строгая и подозрительная завуч. — О чем с ним вообще можно беседовать? Мы ему и двойки с натяжкой ставим! За крестьянское происхождение.
— О звёздах, — загадочно улыбался учитель. — О звездах, Евгения Максимовна.
Увлёк учитель Аполлинария рассказами о ракетопланах, космических полётах, о Циолковском и русских сподвижниках космоплавания, всегда притесняемых властями. Часами слушал малец рассказы о далёких планетах. Они казались ему такими же понятными, как, скажем, велосипед, и, в сущности, очень похожими на Землю, только слегка неудобными для проживания из-за полного отсутствия воздуха.
Ну, удобно-неудобно — для Аполлинария не аргумент. Например, деду Игнату из родной Косой неудобно было жить без пенсии, её выдавали за сто тридцать вёрст с гаком, два часа в окошке, и добраться вовремя не имелось никакой возможности, а почты в Косой — ну вы поняли. Человек не блоха, проживёт и без. Привык и дед Игнат, и даже собес.
Сначала увлечение космосом было шуточным, потом стало доводить Крутенкова до трагических курьёзов. Что путь к звёздам тернист, Аполлинарий Матвеевич и раньше догадывался. Первое серьёзное испытание случилось на летних каникулах, когда, как учили в школе, переходя от теории к практике, хотел он залезть в космос, но свалился с забора и порвал парусиновые штаны о гвоздь.
Сколько было крику! Завхоз шлангом порол, завуч за уши таскала, пионервожатая значком стыдила и обзывалась. Чтобы, значит, впредь перед походами в космос снимал штаны и казённые ботинки. Государство не резиновое! В общем, полный антагонизм духовного с материальным. Лицом к лицу, вернее — шлангом к попе.
После той эпохальной порки Аполлинарий Матвеевич стал хитрее и задумался о природе людской неблагодарности. Да что там штаны! Он с ужасом представлял, как во взрослой жизни космонавтов дубасит лично Генеральный Секретарь ЦК! Хлещет ремнём за порванные о звёзды рукава и шлемы, за помятые на стартах ракеты.
Личные походы в космос Аполлинарий Матвеевич решил отложить до совершеннолетия. Покамест взялся запустить простой спутник и поглядеть — как он там болтаться будет? Не сошли синяки с попы, как стащил он кеды физрука. Очень удобная штука — кеды, раскрутишь за шнурок — до любого космоса долетят! Об Луну уж точно стукнутся, главное — попасть.
Запуск наметил днём, во время урока пения. С нотами Аполлинарий Матвеевич не дружил и, втихаря слиняв с урока, отправился на подвиг. Для старта Крутенков выбрал наивысшую точку во дворе — бюст Ленина в профиль. Взял кеды, влез на Ленина, размахнулся… Да по молодости не придал им достаточной амплитуды, и вместо орбиты они со звоном влетели в окно учительской! Бюджет интерната укоротился на три рубля двадцать одну копейку, а астронавт лишился обеда и тройки по поведению.
— Я исключу этого дурака к чёртовой бабушке! — брызгала слюной завуч. — В колонию, к уркам!
Больше всего расстроила Аполлинария потеря компота. Когда пороли, он почти не плакал, молча лежал на жёстких коленях завхоза с твёрдой решимостью на лице, догадываясь, что страдает за правое дело — право человека иметь мечту! Даже угроза завуча пришить оголтелый антисоветизм за попрание лысины вождя не возымела действия. Космос Аполлинарий Матвеевич из головы не выкинул.
Вскоре из интерната уволили учителя словесности, не сошёлся характером с завучем. Безработный тихо спился.
Аполлинарий кое-как дотянул до выпускных и с радостью покинул альма-матер, решив, что от учёбы проку мало.
В призывную комиссию военкомата Аполлинарий Матвеевич явился сам. Разыскал Главного — жилистого человечка в спецовке, крутившего пробки в распределительном щитке и нервно покрикивавшего на голых призывников.
Аполлинарий Матвеевич прокашлялся, уняв волнение, и сразу попросился служить в космос.
— В космос? — ничуть не удивился Главный, подышав на пробку. — Легко, юноша. Посодействуем, за чекушку.
Аполлинарий мигом сгонял в «продторг», купил ноль-пять «Зубровки» и плавленый сырок «Орбита». Ловко пронёс в кармане через проходную и вручил Главному, но… Как часто бывает, вместо космоса военкомат закинул в казахские степи, охранять ИТК.
Об армейской службе сказать нечего, сами догадаетесь. Вернулся Аполлинарий домой возмужавшим, окрепшим, но с мозгами набекрень. Так его военная служба допекла, что решил он прославить Косую на весь мир, чтобы слава о ней долетела аж до Америки! Как именно он будет прославлять Косую, ещё не решил. Сначала надлежало устроиться в колхоз, заработать денег, починить прохудившуюся за два года избу да справить постаревшей мамке подарок — платок с розами.