В.: Прочь от меня, да! Это верно, что говорят: Лишь огонь никому не подвластен. А дочь-то, конечно, еще бы, а огонь нет. Невозможно представить себе утрату огня, но ограничить его, приручить в буржуйке, это стоит немалого труда. Отец вырван из дочери, остался лишь обрывок силуэта, повешенный на стену, фотография, когда-то дитя света, но теперь оторванное, он больше не обрадуется никакой собственности, он отрешился от дочери, которую воспитал, неизмеримой властью он обладал, теперь уже нет, отрешился от дочери, но мне так же больно, просто по мне не видно. Странники, а я странник, проходят мимо богатства других, кто постоянно подвергается воровству нищеты, опять же для других. Великое богатство одних, в том числе и богов, хотя я уже и не один из них, итак, великое богатство одних, некоторых, меньшинства, которое все уменьшается, его постоянно сопровождают, не то что странника, от абсолютного грабежа необходимого многими и многими другими. Так там и написано. И там стою я, дитя. Уйти от меня ты должна[127], ограблена будешь ты, как и многие, выбирать за тебя не могу. Так и есть, посмотри наоборот, моими глазами, а не только эти постоянные обвинения! Послушай, уйти от тебя, дитя, это не без, это, не то чтобы, но сохранить все, только не ее одну. Для бога это неприятно. Иметь все, отдать все, но именно ее, одну ее не удержать, дочь, это уже тяжело. Это не только бога уязвит. Но так нужно, потому что взрослый бежит, взрослый убегает, потому что не может обуздать свои желания, наоборот, у него отнимают лишь то, чего он желает, спортсмен выходит из себя, но взрослый заканчивается с ребенком. Он кончается в ребенке. Он в буквальном смысле выбегает, ребенок лишает его самого себя, как капиталист лишает собственности рабочего. Он отдает ему ровно столько, чтобы тот мог жить, как отец позволяет ребенку столько, чтобы тот позволил ему жить лучше. Выплачиваются алименты, вырабатывается служебное время, растеньице поливают, но всегда недостаточно для того, чтобы потушить огонь. Люди просто хотят гореть, они все время горят за что-то или о чем-то или я не знаю что, они постоянно хотят получить самый яркий огонь, они постоянно хотят получить все самое яркое, иначе они были бы не они, еще бы, ребенок туда же, ребенок – это самое большое, что только есть, а потому столь многие хотят получить одного, но если я дам моей дочери огоньку, а это вообще была ее идея, она начинает хныкать. Она же все время хнычет. Почему ты это делаешь? Где у тебя опять болит? Ты же просто можешь писать, тогда ничего болеть не будет. Nag nag nag! Перестань! Придет еще герой, обещаю. Если бы не пришел герой, я бы не мог оставить тебя, нужно было бы, чтобы что-то пришло в голову, чтобы потом пришел герой, потому что герой, особенно если мертвый, он возвеличивает и меня тоже. Увеличит мое войско. Возвышает меня и выслушает тебя. Я отдам тебя ему, но ты должна подождать. Тебе, к сожалению, именно что придется подождать, пока он помрет, тут ничем не поможешь. Пожалуйста, посмотрите на табло в зале вылетов! Пожалуйста, дождитесь сообщения на платформе! Ты пока что можешь писать, что будет, если поезд придет наверх с опозданием. Ты же всегда так делаешь. И меч, ты его оставишь? Я должен оставить тебе именно его? Да будь он хоть в три раза больше и в пять раз прочнее, мужиком ты все равно не станешь. Ты уже очень близка к идеалу, пожалуйста, я признаю, ты будешь невестой героя, будешь влюбленной и обрученной, насчет замужней не уверен, этого я еще не вижу, не знаю, будешь ли ты именно за тем, кто совершает подвиги, возможно, сначала ему нужно будет уйти, прежде чем он сможет жениться на тебе, у нас его зовут героем, у других богом. Через его неизбежную смерть власть снова вернется в свою постель, в свое текучее ложе. Сокровище вернется к тем, кому оно всегда и принадлежало, кто им всегда и обладал, они снова получат сокровище. Я сделал все, тебя и идеал и то, что ты оставишь позади, все сделал я, как отец, но денег я не сделал, с деньгами мне всегда приходилось договариваться, они же поступают извне, я имею в виду, мне всегда приходилось заключать с ними договоры, и в конце все было так же, как в начале. Те, у кого они были, получали их снова. Всегда одни и те же! У которых они всегда и были, они и сейчас у них. Все, что было, все, что будет, мне никто больше не говорит, но я знаю, что случится, я знаю, что все методы увеличения общественной производительной силы в работе, кстати, но действительно, кстати говоря, самой великолепной производительной силы из всех, однако им она не принадлежит, тем, кто ей обладает, они одалживают ее, в крайнем случае раздаривают, при этом они столько смогли бы с ней провернуть! где был я, что все методы увеличения людской производительной силы осуществляются за счет индивидуального рабочего, индивидуального человека, что все средства развития производства обязательно превращаются в средства порабощения и разграбления производителя[128]. Все вырождается во вред, в лишенное счастье счастье производителя, потому что счастье ему не нужно, о том, как сделать его счастливым, за него думают другие. Это такой замкнутый круг, я знаю, дитя, ты ждешь своего героя, который, однако, скоро тоже в него попадет. Что бы человек ни делал, все будет ему скорее во вред, чем на пользу; и люди, рабочие превращаются в неполноценных[129]. Я этого не делал, я сражаюсь, но, правда, и это поразительно, никогда ничего не получаю, я этого не сотворял, мне самому пришлось дорого заплатить за новый дом, но я ничему не помешал. Я как бог этому не помешал. В принципе, я не создал ничего, чего бы уже не было. И те, у кого это было, обладают этим и сейчас. Не хочу быть слишком строг к себе самому: Я, да, это Я я как-то все-таки создал, но только для себя, какая мне от него польза? никакой, Оно я тоже создал, какая мне от него была польза? оно не принесло пользы даже другим, но может быть то-то и оно, Оно, это, может быть, ты, дитя, но опять же только для меня. Ведь и детей мы делаем только для себя, их мы, по крайней мере, можем удержать, они тоже рано или поздно станут придатками машины[130], они даже будут умолять, чтобы им позволили стать придатками машин, которых, правда, уже не будет. Будут люди, но машин будет слишком мало для всех. Будет все больше людей, чем машин. И тогда будут машины, но они будут обслуживать людей, они будут выносить с поля боя мертвых, никому больше не придется из-за мертвого или раненого подвергать себя опасности, и скоро машины станут сражаться сами, они выступят друг против друга, боевые роботы, тогда никому уже не придется умирать – о боже, что мы станем делать со всеми этими людьми?! – больше не останется возможности разбрасываться ими, перерабатывать, снова делать из них гумус на хлеб для мира, но не для людей; я, бог, воздержусь от смерти, да, это точно выгорит, я останусь и для других смерть тоже кончится, да и тебя уже посчитали, дитя. Ты останешься без работы, немотивированная мотивация к чему-то. По мне, так можешь быть чем-то другим, даже чем угодно, всем, чем угодно, по мне, это одно название, за ним ничего не стоит. Но ты не мужчина и им не станешь. Можешь стать чем угодно, но не мужчиной, по крайней мере, не этим мужчиной, но я думаю, что и никаким другим. Ты всегда будешь той, кто хоронит героев, не той, кто их убивает. И в этой почетной участи, о которой ты никогда не упоминаешь, но которой желаешь, я не уверен, какую ты себе хочешь, даже если ты сама любезность, ты все равно никогда ее не получишь, и в любом случае тебя ее не лишат, тебя никогда не лишат этой участи, потому что у тебя никогда ее и не будет. Можешь на это и не рассчитывать! Герой будет рассчитывать на то, что тебе известны такие вещи. Если дойдет до клятвы, ты должна быть в курсе. Конечно, ты так близко подошла к тому, чтобы получить столь почетную участь, у тебя, к примеру, есть меч, я назвал его меч нужды[131], когда возникнет нужда в мужчине, просто возьми меч, назовем его Нотунг, допустим, Нотунг, нет, никто не допустит, я уж точно нет, и тебе не следует, нельзя, ничего нельзя! да, возьми его, следи за ним внимательно, не дай отнять его у себя! Стой, я вижу, что это не то оружие, ты вцепилась в него, как в палку от метлы[132], конец тупой, писанина – это ничто, это не меч, перо меч? это просто смешно! Я уже и забыл, у кого сейчас меч, может быть, у героя, у кого-то же он должен быть. То, что я вложил в твою руку: Я лишь сказал, что это меч, но это не он. Что-то ведь нужно было в руку вложить, чтобы ты не играла постоянно с собой и в себя (твоя тупая писанина – это не что иное! – и забыла о пламени, за которым ты спишь, тут хоть трава не расти, этот сон вызван травами, ядом, или же он оттого, что я положил тебе руки на глаза, этого хватило. Герою этого не хватит, он захочет, чтобы ты смотрела на него влюбленными глазами, может быть, тут тебе пригодится мой глаз на небе, можешь взять его себе, глаз отца. Может быть, он и пригодится. Женщины все время засыпают, еще до того, как что-нибудь случается, в кустах, за живой изгородью, за огнем, за водой, в лесу, на лугу![133] Рядом с животными, в образе животных, уж это они должны заметить! но нет, они все время спят, спящий, а не сильный пол. Когда у них выходной, они спят. Когда они свободны, они тоже спят. Они все время спят, даже когда рвут друг друга на части, сложить для меня поленицу придется кому-то другому[134], для этого они, конечно, слишком слабы. И они станут скакать там, в этом сиянии, или уставятся на освещенное окно, которое им открыли, в мир. Ты не слышишь, как дети плачут[135], сам остаешься ребенком, не слышишь, как они кричат, если они что-то сломали или рассыпали. Останешься без приплода для героя без упрека. Это ваша карьера, сон. Спать. Ну вот, пожалуйста, что я говорил! Я все время это говорю. Спи. Жди своей участи, твоя часть билета все равно не выиграет! Мне пора. От растратчицы, что лишь выдвигает требования, прочь отвернусь[136]. Это очень просто. Вон там требования, все они уместились на ясеневом древке, что треснуло под ударом меча, и не простого меча, а ТОГО САМОГО меча! так уж велики они быть не могут, эти требования. Вот я, там я и буду, чтобы отвадить всех, я просто отвернусь, это очень легко. Мне это ничего не стоит. Я ухожу. Вот так. Для меня это не проблема, обслуживающий персонал ведет себя так, как будто это она, но это не она. Я могу быть везде одновременно, но ищут они меня всегда где-то еще. Ходить для опытного странника не проблема. Конечно, может быть, он и не в состоянии точно оценить расстояние единственным глазом, но ходить, это он может. Отец уходит, это не страшно. Среди его прочих занятий это самое легкое. Никакого труда, пожалуйста-пожалуйста, мне это совсем не трудно, уйти от тебя, дитя. Как нечего делать. Это вообще ничего. Я ухожу. Вокруг тебя огонь, который я сам и развел. Мне в этом помогали, но горит он потому, что я так хотел. Любой пройдет сквозь него, но только одному это известно. Мужчина, спокойный, как смерть. Так, оно горит дальше, само собой. Тебе вообще больше не нужно ничего делать. Тебе даже не придется ничего тушить. Тебе даже не придется снимать колбаски с гриля. Огнетушитель не подчиняется правилам, на которых его заправляли, не важно, оно и должно гореть, или он уже пустой и его просто поставили на место, этот огнетушитель, не знаю, в любом случае, в нем больше ничего нет. Может быть, воспользуешься чем-то другим? Ночными излияниями младенцев, водой младенцев, водой на мои мельницы, под столь грешной рукой. Младенец работает над собой, он весь измучился, но отец просто уходит. Что делают сыновья, отца не интересует, разве только они носят при этом оружие. Дочь спит. Прекрасная семья. Ну что ж, каждому свое[137]. Такие фразы просто тают во рту. Деньги в банке, сумма написана на древке, и кто сколько получит – тоже. Но все же мне так и не было позволено узнать, что ты хочешь[138], если не можешь увлажнить свое ложе, не можешь сделать даже этого, чтобы потушить огонь. Да и чем? Какие общие правила мы можем повесить над этим огнетушителем, который не работает, хотя его функции четко определены, если летят искры. Для огня не существует правил, потому что огонь это всего лишь знак, это общее понятие, которому я и пытаюсь дать определение, но огнетушитель все равно пуст. Из него ничего не выйдет. Что он пуст, я знаю по собственному опыту. Он такой легкий. Из тебя тоже, точно говорю, хотя и не проверял, не выйдет никакой жидкости, как из мочащегося младенца. Это недоразумение, это вовсе не влага. Никакая это не влага! И все-таки. У младенца хоть что-то выходит! А у тебя: Ничего не выходит. Ты можешь делать все, что хочешь, дитя мое, ничего не выйдет. Огонь я тебе дарю. Подарок. Чем уж ты сможешь его потушить: дело твое! Боюсь, правда, для этого тебе потребуется герой. Огнетушитель не пойдет, ему и не надо никуда идти, он и так не работает и не знает, чем себя занять. Другого ты не возьмешь и не хочешь. Этот герой дорого тебе обойдется. Он будет стоить тебе всего, для чего ты себя берегла. Но огонь можешь получить бесплатно, это наше собственное рекламное приложение к требованиям, которые мы выдвинули. Свет – это не что иное, как реклама богов. Твое приложение с жалобами, которое отец никогда тебе не кладет, даже на один момент, огонь, это папино рекламное приложение, что-то, что выбрасывают не взглянув, разноцветная бумага, клочок, нечто лишнее, с этим каши не сваришь и ничего и не варят. Пока ты не заваришь кашу с кем-то, кто не является мной, пока тебя кто-нибудь не завалит, но не болезнь, наказание будет в силе[139]. Тому единственному, кто пробьется, в зависимости от точки зрения, Иисусу или господину Бакунину, смотря кто кого знает, это полностью на усмотрение наблюдателя, понятия не имею, кто они, но именно ему ты отдашь кольцо. Нет, это не имеет смысла, я же объяснил, если у тебя наготове будет огнетушитель! Когда этот мужчина появится, он получит кольцо и все. Может быть, оно уже будет у него. Или оно ему будет не нужно. И все-таки он втайне будет им гордиться. Хорошо. Так значит, ты отдашь ему кольцо. Или нет. Забавно. Это не важно. На этот раз порки за разлитый на стильную мебель чай не будет, магазины полны этого барахла, которое никому не нужно, иначе все это не было бы таким стильным, мебельный магазин с пузатыми ящиками, куда оно все и сыграло. На этот раз не будет никаких телесных наказаний, вообще. Я ухожу. Я погружаю тебя в сон[140], как жидкость в ящик ночного столика, что втекла в него – ого, еще горячая! – это ужесточает наказание, это погубит фанеру красивого и дорогого ночного столика, в который она втекла, когда-то он был дорогим, уже не помню, когда и сколько он стоил, но он уже течет, чай, горячая жидкость, созданная для оздоровления, для болезни, для боли, о да, дорогая мебель, полная чая, что ты себе думала, когда перевернула чашку, когда твоя рука сделала неверное движение? Только чая нам тут не хватало! Ты и правда могла бы быть повнимательнее, здесь мы ценим и почитаем наши вещи, когда-то они были дороги! Стоит только взять что-нибудь, как выяснится, что когда-то это было дорого. Во сне разлила чай, так не пойдет. Младенец, смотри, разве он не прекрасен? Пассивные гениталии, которые должны пробудиться, никогда не подводят младенца, он найдет их всегда, даже во сне. Но ты, дитя, ты не можешь даже найти ручку чашки, рука выскальзывает, вот, нашла, и вот уже течет, но не из тебя. Эта жидкость не от тебя, и все равно она теперь на фанере из кавказского ореха. Ты хватаешься за ручку чашки, и вот жидкость уже льется в драгоценный ночной столик, она втекает в дочь, но вытекает из младенца. Вот так все просто. Хоть младенец свяжет концы с концами! Для того, чтобы она текла, пусть и в том направлении, важно только: всегда в гору, если тебя изобьют, ничего не поможет. Мебель была дорогая. Если она будет испорчена, побоев не избежать. Хотя тупые великаны и работали бесплатно, так, по крайней мере, было задумано, пусть и не нами, не ими, в конце концов для нас это оказалось слишком дорого. Мы все отдали. Это было дорого, то, что они сделали, а сделали они каждый предмет в доме. Каждый предмет – это громадная работа, да, и этот ящичек тоже, он мал, но именно поэтому с ним особенно много возни, которую требуют оплатить, возможно, не требуют, но оплатить которую нужно. Вот этот огонь, он мне ничего не стоит. Беззащитной ты уж точно не будешь, дитя, когда тебя разбудят. Вон меч, хотя на самом деле нет, вон лошадь, которую никто не видит, тот, кого ты видела, это уже не я, скоро придет герой, который тебя получит, а может и нет. Он решит. Он узнает тебя. Ты увидишь его. Сегодня я наконец-то вижу героя, скажешь ты. Но той, кто сможет унести его с поля боя, уже не будет. Твоя сестра? Какая? А может, ты его и не увидишь, героя, хотя у тебя оба глаза на месте да и мозги имеются. Ты сразу его не узнаешь, потому что потеряешь его фотографию. Увы, ты оставила ее дома на ночном столике, этого еще не хватало! Ты его узнаешь или не узнаешь. Он узнает, что ты женщина, одного этого ему будет достаточно. Очень простой герой, но сложный был бы сложнее этой изящной мебели у нас дома! Этого ему должно хватить, что ты женщина. Герой тот, кто узнает, что бы там ни было, но герой и тот, кто не узнает. Он не обязан. Он не может заниматься каждым в отдельности, в конце концов, он же не может убить каждого, он может искоренять несправедливость, он может избавить от грехов, он может спасти, но он не может делать все. Герой – это все, но даже он не может же делать все! Герой – это еще больше. И ты будешь беззащитна. У тебя будет меч, нет, у тебя будет то, что ты примешь за меч, например, лыжная палка, губная помада, тени для век, карандаш для бровей, руль, нет, разум нет, вся сложность в размышлениях в том, чтобы сделать их проще и при этом оставаться точным, именно, дойти до конца, хотя это значит, человек предполагает, а бог располагает, в твоем случае это, к сожалению, легковушка, зато ей ты сможешь управлять, да, лошадь у тебя тоже будет, у тебя будет огонь, но ничего из этого ты не сделала. Все, что у тебя есть, будет тебе дано. Все это будет из вторых рук, даже если это руки бога. Тебя используют и ты будешь использована, тебя всегда будет кто-то пользовать, это твоя судьба, быть использованной. Как ужасно! Нет, я лучше поскорее уйду прочь. Я не хочу быть кем-то, кем пользуются, просто потому, что ей нравится, чтобы ее пользовали! Прошу, так можно сказать, можно сказать все, но это будет невозможно, потому что пробраться за правила нельзя, потому что никакого за нет. Я и сам просто заберу себя. И нужен мне только я сам. Герой не сможет взять на себя мою вину, чью угодно, но не мою. Так что я возьму себя сам. С этим он ничего сделать не сможет. Он не сможет остановить меня в дверях винного магазина. Часам работы не удастся меня поработить, не будет никаких больше рабов, вообще никаких, будет только любовь, так говорят Иисус и этот Бакунин, мне специально записали его имя, пусть они и говорят это иными словами. Причиной всего этого послужит герой, но я справлюсь и без него. Никто больше не сможет никого поработить, с тех пор, как по воскресеньям они будут открыты до половины восьмого. С тех пор как они станут открыты для всего.
Б.: Папа, не уходи! Сначала ты должен мне много чего пообещать, я себе тут записала, как обычно, вот почему я постоянно должна писать, и мне снова и снова приходит в голову что-то еще, чего я хочу: Ты не можешь просто так уйти! Как может ранить утрата того, чего не видно? Как? Меня отняли от материнской груди, ну ладно, с этим я еще вполне справилась, за это мне было позволено бродить по земле, но утрату сил, этого я осилить не смогу. Я знаю, папа, что эти силы не мои, ты дал их мне, как и все остальное. Я знаю. Я ничто, и при этом когда-то я была всем, когда еще не знала, что я ничто. От всего я должна отрешиться, от всего! Все хочет прочь! Это очищение огнем требует порядочных жертв, папа! Это обязательно? Ты говорил, что я должна пройти через это. Но это правда необходимо? Чтобы у меня не было плода, чтобы меня стерилизовали? Чтобы я отдала за это все остальное, только чтобы получить что-то, что я вечно буду должна, потому что ничего своего мне не добиться? Посмотри, как они смеются надо мной! Потому что я ничего не добилась! Все, что я могу, это ничто, ничто, ничто против того, что могут другие, пусть им и пригрозили сначала кастрацией, чтобы они это смогли, это ужасная угроза, да, по крайней мере, это очень неприятно, но я к таким вещам глуха. Зато вы можете все. Ты и парни, вы можете все, парни, которые мне не милы, но должны быть милы. Речь шла о парне, который был мне так мил, что-то такое, о каком-то холме, зеленом холме, да, так и было, вот о чем была речь. Что-то должно оттуда прийти. Или он сам скоро должен прийти, младенец, какой-то младенец. Без понятия. Я же живу за чужой счет, папа. И что, почему бы нет? Почему бы не изнурять себя мастурбацией, копошением в ничто? Почему бы с самого начала не быть изнуренным, самой собой, еще до того, как придет герой? За огнем заняться больше и нечем, папа! Без разницы, кто придет. Нет, не я, я ведь уже там, герой должен прийти, ты обещал мне его. Одного, кто освободит всех, но не справится с работой, не выполнит работу и не потребует работы. Свободный, который не посватается, а освободит меня. Посмотри, никто иной и не смог бы тебя заменить, так что подавай мне этого героя, дай его мне, он найдет меня здесь! Скажи ему это! Обещай мне! Обещай мне спасителя, отец! Тебе же это ничего не стоит, его обещали уже так часто, для него построили дома, здания опер! по сравнению с ними ваш просто собачья конура, и что, пришел он? Нет. Никто и не ждет, что он действительно придет. Да он и не придет никогда.
В.: Мне нужно идти дальше, дитя. В облике призрака мне нужно брести дальше. В облике не мертвого. Не могу больше задерживаться. Все и так уже объединились против этого призрака[141]. Проклятье, и еще: Проснитесь! Восстаньте, а потом сразу снова можете лечь. Мы партия рабочих. Поэтому здесь принято усердно работать. Посмотрите, какой костер я развел! Это очень просто, с помощью наконечника моего копья, моего Nordic-Walking-штока, меха раздуты, сталь плавится, а если даже сталь плавится, от человека и подавно можно много чего требовать. И рабочие содрогнутся, и их хозяева содрогнутся, и невеста содрогнется, земля содрогнется, розовая пантера, она самая веселая из этих трясущихся, вращатель земли, он уже совершил десять жестоких убийств, но страсть к мертвым еще не удовлетворена! нет, у него нет! Он землетрясение, которое, однако, произошло только здесь, локальная встряска, нигде больше его и не заметили. Невероятный духовный подъем! Эффект разорвавшейся бомбы! Девятый убит. Никаких слов, только дела! Национал-социализм по-новому, не такой социалистический, но зато совершенно националистический. Вот на что упор. Вот куда пришелся удар. Дела вместо слов[142]. Трупы вместо слов. Люди, аккуратно выслеженные, а потом вдруг убивают совершенно других, причем тех, которые как раз оказались здесь. Все ради Германии. Звонит мобильный. Мимо едут машины, черный BMW. Я щас сру, говорит один герой. Другой: Значит, они еще не у тебя. Нет, ссут они, говорит один герой. А че они ссут-то, герой номер два. Ну так двое сдохнут, снова герой numero uno, второго героя он не имеет в виду. Здесь следуют пространные и продолжительные геройские слова, их сдерживают, потому что вообще-то они не хотели оставаться, эти слова, но это уже не поможет, они от меня не уйдут! они будут здесь, не так уж часто у вас будет возможность прочитать эти слова, итак, здесь произносятся геройские слова Германии и на этом задерживаются: Не делай глупостей, герой! Когда они позвонят, открой дверь, герой. И скажи: Чего вам? А девушка героя скажет: Я та, кого вы ищете! Так, теперь снова говорит немецкий бог, единственный, хоть и не настоящий, теперь я обращаюсь к своей дочери (а вы пока заткните пасть!) итак: Пока я не пожелаю существенных изменений, дитя, при выборе жертв будет царить и происходить произвол, а ездить будут на всем, что еще может ездить, да, хоть на mountain-байках, нам все равно, мы не торопимся, и все это время ты будешь спать. Пока Германия не проснется[143]. Само собой. Ты тоже научишься ждать. Герой так и не научится страху, потому что и Германия не научилась бояться, несчастная страна, так почему же она всего боится? она постоянно боится и при этом такая дельная, ей нужно не бояться, а просто проснуться, как тебе, дитя, скоро, нет, все-таки чуть позже! пожалуйста, подождите, вас соединят как можно скорее, а если нет, истекайте кровью дальше. И однажды Германия стряхнет его с себя, этот страх, единственное, что она знает, страх, он водит Германию за собой, словно лошадь, но однажды она взовьется, забьет на все, и понеслась. Тогда и ты, дитя, научишься трястись, нет, отряхиваться, это будет так тяжело, что ты едва ли справишься, сможешь встряхнуться. Другие могли бы встряхнуться, но не делают этого. Германия, проснись! Почему ты не просыпаешься? Потому что и боги спят? Потому что заболела главная звезда? Потому что эта огромная передача, что светит ярче моего глаза на небесах, сегодня должна обойтись без него? Потому что тот-то и тот-то больше не может быть капитаном национальной сборной? Тогда возьмем кого-нибудь другого! Пробуждение в любом случае состоится, не важно, кого с кем. Не важно, кто там будет. У них у всех так или иначе есть право, только толку им от этого никакого, пока право есть у меня. Как только кольцо будет возвращено с учетом всех правовых норм, они станут хвалить меня, отца, им это ничего больше не будет стоить, наоборот, они даже что-то с этого получат, новейшее запрещенное вещество, входные билеты на закат в горах, одна крепость там наверху позволяет садиться на себя всем кому не лень. Завтра это будет уже другое вещество, которое они принимают. Они будут петь и петь, что я благой всеотец, а Германия – это вселенная, все это им уже ничего не будет стоить. У них ведь уже есть кольцо. Оно всегда будет и всегда пребудет неизменным, потому что перековать его девчонкам не удастся. Оно останется таким, как есть. Все останется таким, какое оно есть. Здесь это называют революцией. Те, кто имел, те и получат. Всегда одни и те же. Все это больше не будет ничего стоить. Но если это ничего не стоит дочерям, это не будет стоить никому, и никто больше не станет меня слушать, меня, всеотца, нет, не отца вселенной, вселенная была бы мне слишком велика, но если она будет приблизительно размером с Германию, она еще будет обозрима: Отче наш, сущий на небесах, нет, отец всех, скажем так. Покуда не произойдут существенные изменения, будут убивать и убивать и убивать. Не важно, кто будет участвовать. Драконы, гномы, великаны, люди. Все, кто приходят мне в голову, должны уйти в мир иной. Всех убьют. Пока не останется никого, кто выполнял бы работу. Неприятная ситуация. И кто теперь будет за нами убирать? Я еще здесь, но убираться я не нанимался. Те, кто убирается, они глубоко подо мной, исчезли в тумане так же, как и наша крепость тут, наверху. Призрак не умирает и ему нечего бояться. Лично мне бояться нечего. Маленькая бомбочка отправляется в турне по Германии. Хит! Вот это будет номер! Новые похождения розовой пантеры, на этот раз в картинках, они могут двигаться и сподвигнуть. Власть идет от дел, а не от слов. Я призрак, что бродит вокруг, я Иисус, нет, герой – это Иисус, или анархо-бакунин, в зависимости от того, что вы читаете, в зависимости от того, насколько вы смелы; я всеотец, но мы и так, да, и дух тоже, но он нам вообще не нужен, мы один и едины. Я дам тебе слова, дитя, чтобы и ты могла побыть Иисусом, если захочешь. Когда герой пройдет сквозь огонь, соответственно, пройдет сквозь огонь ради тебя, просто скажи ему, что сказал тогда сам Иисус: Я та, кого вы ищете. Ты не должна говорить: Дайте другим пройти! Это совершенно не обязательно. Никаких других там и не будет. К этому моменту точно. Разве что пара полицейских, не больше. Придут другие, их будет больше, им же сначала придется объяснить, что произошло! Они этого не увидят, даже если бы это произошло у них на глазах. Но к этому моменту коллеги ничто, его лучшие друзья, им ничего так не хочется, как самим стать ничто, засиять ярким пламенем[144], нет, сначала они сами себя застрелят, пустят на воздух или подожгут на костре, который они так прилежно развели повсюду. Мировой пожар. Школа мирового пожара. Они хотят, чтобы их отдали именно в нее. Так они себе это представляли. Но я не хочу, чтобы в ней был кто-то еще кроме меня. Бог выходит из себя, когда видит рядом с собой кого-то еще, кто примеривает на себя то, что ему не по мере. Они даже ловчат с меркой, чтобы казаться выше! Так не пойдет. Мне и так было неприятно, что приходится видеть рядом с собой людей, чужаков, хоть я и создал их всех. Только ты, спящая Германия, святая Германия, Германия, которая больше не будет заключаться в отраслях производства, уже давно нет, наоборот, храбро и далеко расправит свою поросль, широко распахнет врата своих рынков, постоянно будет заботиться о других, однако она все еще в заключении, в себе самой, просто где-то еще, никто этого не замечает, никому нет дела до нее или до того, что ей еще могло бы понадобиться, но если бы ее вдруг не стало, это заметил бы каждый, и в данный момент я тоже не знаю, куда она подевалась. Но точно не умерла, то есть не капут, не амба. Я бы знал. Наоборот, там праздник! Правда, она уже не там, где она производит свои холодильники и стиральные машины и поставляет их куда-то еще, там я больше Германии не вижу, скорее всего, она просто стала частью одной из своих телепередач, да, совершенно точно, нет, не бессовестно, я вижу, потому что эту программу никто больше смотреть не стал бы, даже бесплатно, Германия просто стала частью своих приборов, возможно, она так плоха именно потому, что никогда не выходит наружу, никогда не выходит за порог, никогда не выходит даже за пределы своих приборов, которые, кстати, сделаны где-то еще. Она входит в Европу, Германия в Европе, только вот Европа сама сейчас закрыта, не страшно, она принимает участие в ее играх, в которые та играет сама с собой, она смотрит, кто выиграет, она больше не знает, что это, она больше не знает, что такое работа, нет, это точно не так, только Германия знает, что значит работа, но кому она принадлежит, она знает совершенно точно, даже если больше не знает, что знает это. И если никто больше не знает ни в, ни из и путает вход и выход, тогда, ну, тогда она проснется, эта Германия, с которой я, правда, уже не стал бы знакомиться, хватило с меня и старой. С Европой еще наверное, но не знаю. Этого я еще не вижу. Я стар и у меня только один глаз и нет пространственного зрения, я уже говорил. Но Германия всегда будет выспавшейся, даже еще не проснувшись. Когда она уже ничего не будет о себе помнить и когда другие ей объяснят и когда миллионы будут брюзжать ей на ухо, она проснется и пошлет все эти миллионы к черту. И что они ей объяснят, будет рана знания: Кто-то должен это сделать. Тогда она будет знать, сколько и кого она погубила. Германия. Я та, кого вы ищете, вот что ты скажешь, это скажет моя героическая девочка, словами Господа Иисуса, которые он произнес перед полкой с разбавленным оливковым маслом. И начнется борьба с твоим новым существованием, ну да, дитя, по мне, так это словно борьба рабочего против условий труда, не важно, кто борется, извините, его же не существует, этого рабочего, да и условия смешные, я часто не слишком внимательно читаю свои собственные постановления, мне и так давно известно, что происходит; я все рассматриваю с точки зрения счета, я, как компьютер, работающий по непреложным правилам, главное, они уложены и крепко спят, как ты, дитя, но мои постановления, если вам это интересно, нет, ничего не делайте, я не та, которую вы не искали, это все моя дочь, то есть мое постановление, я знаю ее, а она других, я смогу установить их: Рабочего больше нет, и условий труда тоже. Но Германия есть, и у них там все хорошо. Германия, проснись! Ох, я вижу, я забрался на строчку выше или скатился на абзац ниже, не могу найти, и вообще: Кто все это будет читать, всю чушь, что наболтала моя дочь, да и списала к тому же, кто знает, у кого? Они все давно решили, кто кем будет управлять. Мне совершенно не обязательно все это читать! Дорогой клиент магазина домашних товаров, вы сами давно уже отключились. И все! Не важно. Есть только ее вечный сон. Как твой, дитя. Германия спит. Но что она будет делать, когда проснется, она в любом случае будет делать хорошо. Как и все остальное. Германия, проснись! Разве ты не слышала, я уже требовал этого раньше? Я думаю, бодрствовать она тоже будет очень хорошо. Все у нее будет хорошо по пробуждении. Нет? Нет. Ничего. Пожалуйста, нет! Вечно спать или делать что-то очень хорошо, если делать, так делать хорошо, в этом весь фокус, который я задумал вам показать. Пример, я просто не знаю, для чего, вероятно, это случай для инспектора Бакунина, потому что Иисус такого не выдумал бы: борьба рабочего против своего хозяина начинается вместе с его существованием[145]. Чьим? Обоих? Вероятно. Одного без другого не существует, но вот появились ли они одновременно, простите, не знаю, я тада срал. Или был в сети? Без понятия. Твоя борьба за твое существование, дочь моя, начинается вместе с твоим сном. У тебя есть определенное прошлое, но теперь оно стерто. Все вы вместе, не важно, кто откуда родом и куда направляется, все равно ничего не добьетесь, даже бодрствуя, даже если бодрые охранники когда-нибудь выпустят вас из клеток мозга. И борьба не закончится борьбой против владельцев средств производства, к ней подключатся и другие конкурирующие продукты. Сейчас все и везде борются. Всюду борьба. Призрак бродит, и это уже не бог, даже если это я, это ничей не бог, я тоже больше не хочу быть богом. Теперь у меня действительно есть конец, а призраку все едино, что конец, что действительность, призрак всегда действителен, проверить ведь невозможно, слишком уж редко его видят. Он давно передал кому-то свое удостоверение. Так что я призрак, который бродит. Я больше не бог. Я и сам лучше всех знаю. Но отправить тебя спать, на это меня еще хватит. Рабочие крушат машины, поджигают фабрики, но что поднимается там впереди в сиянии, может быть, это от всех этих пожаров? Это поднимаются слова. Made in Germany! Они пытаются отвоевать исчезнувшее положение средневекового мастерового, пусть и, конечно, слишком поздно, да и не теми средствами; это будет рассеянная по всему свету масса[146], рабочие, масса, которая, собственно, будет относиться к Германии, где в принципе массы ценят, особенно если все они бегут в одном направлении, но они раздроблены, как мое копье из ясеня, как его древко. Раздроблено. Распалось на фрагменты. И сбыто. Сбылось от сбыта, потому что иностранное говно никто больше не покупает. Теперь покупают только made in Germany. Эта машина, тот фен, вот еще эта штучка для кухни. Свет на этом клином не сошелся, да и стоит не целое состояние, но накинуть сверху немного нужно. Вон они стоят и рвутся в супермаркеты и аптеки, и вообще куда угодно, разве что мировые рынки для них закрыты. Нет, это не так, наоборот, сейчас куда угодно можно проникнуть. Но любой рынок будет закрыт, стоит прийти туда не в качестве потребителя. Можно пойти в аутлет за новым аутфитом, но в любой момент могут выкинуть аут. Мы нисколько не давим, мы само давление. Если захочется что-то купить, рынок тут же откроется, но только маленький, и тут же для него выстроен аутлет, в поле, на матери-земле, которая все это вынесет, что ей остается. Рынок закрыт. К сожалению, в данный момент рынок не работает. Из-за избытка наших обязанностей или нашего досуга, я имею в виду нашего долга, или наших желаний этот рынок следует временно запереть. Я все еще не понимаю, что говорю. Но должен это говорить. Целые страны должны продавать себя, но никто не хочет их покупать. Хотят только Германию, но она и сама себя хочет, и хочет остаться собой. Она останется сама с собой. Она останется ни с чем, иначе она бы не стала чемпионом мира по экспорту. Это шлягер, да, нужно позволять себе самое лучшее! Она останется при себе и в то же время себя экспортирует, она захочет себя вывести. Во время нашего выступления, я имею в виду, постановки, будут возникать противоречия, постоянно, вы же видите, но все они будут происходить в Германии, и это тоже останется между нами, но ничего кроме Германии не подойдет, никакие иные происшествия. Не работает. Ее нельзя заменить. Видите ли, горн в горнилах закрыт, его огонь находится теперь где-то еще и из другого источника. Зато я объявляю открытой эту аптеку, откуда мне знать, за что? Каждый день открывается по меньшей мере два новых магазина. Вот этот, например, открыт для покупателей прямо со дня открытия. Они желанны, товары, они были отмечены товарной экспертизой, это отличные товары, всегда одни и те же, слово чести, и все-таки я вижу, что хозяева в смятении, придут ли к ним люди и не войдут ли в соседнюю дверь, где точно такой же магазин, только надпись над порталом другая. Но людей не так-то просто заманить, сегодня они заходят на совсем другие порталы, которые уже и не видно. Они идут, вон они идут, но они ничто. Покупая, они не станут ничем иным. Они остаются ничем. И так далее и так далее они ничто. Все дело в их числе, их количестве, это попросту слишком много людей, но не бойтесь, через какой-нибудь портал они все равно влезут. Им нужно только разделиться. Они не должны ничего делить, они должны разделиться. Их поток должен разделиться, иначе они передавят друг друга. И пусть правит только кто-нибудь один, тот, кто их создал. Только один заткнет их за пояс. Я. Бог. Конец. Бесконечный. Все эти порталы ведут к концу, терпение, я тоже влезу! Я и конец, который я хочу и принесу с собой. Пока в конце концов не остается только один, конечное звено накопления, ибо ровно в том же объеме, в каком накапливается капитал, ухудшается положение рабочих[147]. Положение клиентов улучшается, ведь товаров так много, положение торговых сетей улучшается, потому что повернуть это движение вспять невозможно, только внутрь и тяжело нагрузившись, зафрахтованными, наружу, ухудшиться они не могут, этот портал открыт только в одном направлении, и все, все могут войти, в мире слишком мало места, но в этом месте его еще много. Стоп! Бред! Если бы никто не выходил, где бы они все были? Надо подумать об этом. Сейчас на это нет времени, я же должен писать. Новизна ничего не ухудшает. Ухудшается только положение рабочих, хотя теперь я бы так не сказал, у них же есть великие достижения! теперь рабочих можно даже арендовать или сдавать в аренду! нет, все-таки нет, а, да. Где-то тут ошибка, но мне не важно, что она есть, нет, две, Иисус, Господь и господин инспектор Бакунин, в зависимости от того, что так много появилось теперь иных, но повлиять они ни на что не могут. Это недостаток этого сетевого портала. Заходят все и проходят все, и все берут, когда проходят, с собой ценную информацию, а информации, несмотря на это, меньше не становится. Все хватают что-нибудь на бегу, но ничего из этого не уменьшается. Портал ведет в страну небывалую[148], в этом нет никаких сомнений. Чем больше берешь, тем больше появляется. Сегодня все так чудесно, потому что в этом месте, как я уже говорил, есть неограниченное его количество. Не то что с этой русской куклой. Не нужно засовывать одну в другую, и каждая меньше предыдущей, пока в конце концов не останешься ни с чем. Это место такое вместительное, его никто не смог бы вместить, кто бы этого ни захотел, уборщики, не путать с теми, кто все время поворачивается, отворачивается, иначе они бы его больше не нашли. Это место никто не сможет переместить. Оно всегда тут, чтобы мы могли дышать и ходить и при этом оставались бы дома, или где мы сейчас находимся. Оставаться, где мы уже есть. Как немецкая революция. Все пропало, я объявляю все ничем и ничтожным. С тех пор как появились все эти сетевые порталы, ничего больше не осталось, потому что все они ведут в одно место, да, все в одно, все за одного, которого никто больше не может вместить. Я все объявил недействительным, все вплоть до этого места. Я не говорю: до этого места, иначе все вы сразу туда захотите. Есть только оно. Только одно. Любой бог в сравнении с ним просто дрянь. Я, например, объявлю все разрушенным: закон, что поддерживает постоянное равновесие между относительным перенаселением или индустриальной резервной армией и объемом и накоплением[149], приковывает клиентов к супермаркету крепче, чем Прометей со всеми его домашними питомцами, нищими стервятниками – которые, однако, как и мои вороны и волки, в любой момент могут сбежать – на скале, так и люди, которых давно уже называют просто клиентами, держатся за аптеку по соседству, соседскую аптеку, за пивную, где они издревле постоянные гости, прикованы к моему потрескавшемуся древку из ясеня, к моему стержню, на котором начертаны договоры, которые давно уже никто не читает, даже когда это еще можно было делать. Этот закон, который означал для людей постоянно растущую армию рабочих, больше не действует, никакие законы больше не действуют, и все же: Закон, по которому раньше или позже все пройдут через этот портал, действует, да, он действует! пожалуйста, отметьте вариант С! однако он лишь приковывает рабочего к капиталу еще крепче, чем Прометея, нет, не закон, портал, нет, не портал, закон, и поскольку не важно, что именно, скажем, портал это закон, я имею в виду, что каждый должен пройти, это закон, извините, я должен использовать его в качестве примера, потому что Логе, этот Локи, которого со всеми своими книгами не понять, его никогда нет, только когда он нужен, тогда он и приходит, соня этакий, но об этом ему нужно сказать, да я не знаю, зачем он мог бы мне понадобиться, его все равно давно уже и след простыл, он был хитрее нас всех, так что крепче, крепче прикуйте рабочего к капиталу, прикуйте и всех остальных тоже, причем к порталу, к порталам, их же много, прикуйте их, пусть они держатся крепче, чем гвозди Миме, Альбериха, Прометея, только не всех вместе, вместе они ни за что не выдержат, да, я имею в виду Прометея, рабочий крепче прикован к капиталу (и к соответствующему порталу, в котором он видит, чего может достичь), чем гвозди героя к скале. Вон они бегут, люди, тоже хотят быть подкованы, нет, прикованы, в крайнем случае к их работам. Да, это понравилось бы им больше всего. Но даже тогда они пройдут через сетевой портал, как только у них будет свободная минута, они заходят в сеть с помощью машин и дико скачут, чего им лучше бы не делать. Им бы лучше делать свою работу и не соваться в порталы или куда-либо еще, чего они не смогут охватить взглядом. Свободное пространство взглядом никто уже не охватит. Я их создал, но зачем так много сразу? Как в этой идиотской поговорке о деньгах: их делают из воздуха. Но почему тогда так мало? Пантера танцует вокруг огня, она не та, кого вы ищете. Разве что если вы пройдете через именно этот портал, тогда увидите. Но портал вам сначала придется поискать. Там коротенькое видео, чтобы вам было понятнее. Мы сняли его для вас, когда вы его посмотрите, вы нас поймете. Кто не пройдет, тот его и не увидит. Поэтому и было так долго, сами знаете, что! Поэтому поиск и длился так долго, потому что через ворота никто не проходил, никакой спаситель, хотя все постоянно проходят через разные двери или входят, я имею в виду, входят в двери. Ты та, кого будут искать, дитя. Герой. Единственный, кто пройдет сквозь пламя, хотя это и не настоящий огонь. Он безобиден. Любой бы прошел, но эта идея никому больше не пришла в голову. Другие будут теснится толпой, потом уйдут с улицы, будут заняты, пока нигде больше не смогут найти себе места. Они ни войдут, ни выйдут, а только выйдут из себя. Сила рабочего растет, прорастает в ничто, она может расти безгранично, но кому она нужна? Страны продают сами себя, но кому они нужны? Сила героя тоже растет. В Германии рабочий не герой, а герой не рабочий. Так сложилось. Так должно было случиться. Править может только кто-то один. Я? Да кому я нужен? Я не знаю. Да, по-прежнему я, но не надолго: Прощай, отважное, прекрасное дитя! Сердца моего святая гордость, прощай! Ты уже не будешь скакать рядом со мною, должен тебя потерять, ту, что я люблю, смеющийся свет моих глаз, брачный огонь твой должен разгореться, как ни у одной невесты! Сияющее пламя охватит скалу,[150] это уже было? Да, это уже было, вот это про пламя, про горнило, кто работает, тот хочет положить кусок в горло, это уже было. Все уже было, терпение, я скоро закончу, ну да, не так уж скоро! Кто не работает, тот и не ест, и это тоже было. Все уже хоть раз, да было. А если вы пройдете сквозь сетевой портал, вы найдете еще больше, чем всё! И если там не окажется сияющего, я имею в виду, раздающего сигнал, портала, распылите его сами. Сейчас появился такой спрей, им везде можно пользоваться, где бы вы ни были, просто нужно, чтобы рядом с вами была большая вертикальная поверхность. Но это можете быть и вы сами. Вы сами можете встать и впрыснуть. Никогда не выходите из дома в одиночку, всегда берите с собой самого себя и этот баллончик, не уходите далеко без этой вертикальной поверхности, на которую вы потом сможете напылить свой собственный передатчик. Бред какой-то! Не работает нигде и никогда, даже если звучит соблазнительно, ну да, может быть, прием и улучшится процентов на 10, и это может иметь решающее значение. Это не точно, но вы сами можете служить передатчиком и контролировать прием, по крайней мере, хоть немного, если у вас есть этот спрей. Но вы ведь даже не 10 % населения. Вывод: лучше почти на 10 %! Попробуйте и вы! Вы сами станете порталом! Вашим собственным сетевым порталом! Вашей сетевой форточкой! Разве это не прекрасно! Этого уже не превзойти! Заряд из баллончика, и вы превращаетесь в антенну, самолично, я имею в виду, в вышку, и вы портал, и сами проходите через самого себя. Это сегодняшнее положение дел, но завтра вы можете расположиться где-то еще, может быть, даже в виде портала, через который смогут пройти другие, да, вы сами, конечно, тоже. Полный бред, изобретенный жадными до денег людьми, чтобы как следует набить карманы. И это еще не все их изобретения! Зачем это все? Пройдите через самого себя, вам не нужно стыдиться этого чувства, пройдите, никакого стыда! Пройти можно не только сквозь призраков! Нет, героя у нас еще нет, его мы пока не можем вам поставить, но он скоро поступит. Обещаю. Но зачем он вам вообще нужен? Чтобы вы могли больше не бояться рядом с кем-то, кому неведом страх, кто пройдет через вас, все равно, одна ли вы из этих дружелюбных антенн или нет. Чтобы у вас был кто-то, кому не ведом этот страх, который вас постоянно преследует, и кто все сделает за вас и оставит голосовое сообщение, ничего не сказав, да, вы тоже: пожирающим ужасом отпугнет нерешительного[151], скромного, они спасаются бегством, эти douchebags, эти купальщики из душа, они бегут, вы среди них, что я там говорил? Зачем еще нужен герой? Власть от поступков, а не от слов. Достаточно слов. Уже слишком много слов. Спасибо большое. Я так и знал, вы будете воодушевлены! Вы же постоянно мне говорили, слишком много слов! Прочь их все! Пара сияющих глаз, что я часто ласкал, когда жар битвы дарил тебе поцелуй, когда надежда томила сердце в вязкой тоске. Счастливому мужу сияла звезда, несчастному вечному, мне, скрылась[152].