Наталья Егорова Доля сияния
Формула была сложной.
Каждую чёрточку её Йоссель старательно выписал на тонком листе голья, а по углам всю последнюю неделю рисовал хитрые листвяные завитки – просто от удовольствия.
Три руны, раскрытые навстречу четвертой – кровь затворить. Ещё две посолонь завёрнуты – сил добавить. И одна внизу – для устойчивости. Сиянья уйдет всего ничего, а держаться должно накрепко.
Формула была красивой, и Йоссель искренне гордился ей. Целых полгода.
Ему казалось, что глаза затянуты тонкой, как мушиное крыло, плёнкой. Боязно моргнуть: тогда точно хлынет солёным водопадом; расплывутся тонкие чернильные штрихи, поползут буквы мутными ручейками.
А, какая теперь разница! Гори оно… мокни. Хоть на клочки порвись.
Точно бы разревелся, но при Лавене стыдно.
– А я тебе сразу сказал – не пустят, – снисходительно заметил Лавен. Он валялся на кровати прямо в башмаках, забросив за голову жилистые руки. – Я ж тебе сказал?
Йоссель стиснул зубы так, что возле ушей хрустнуло. Сглотнул, давя набегающие слезы. В ушах шумело, и всё какие-то глупости лезли в глаза: выпуклые древесные волокна столешницы и бесформенные натёки свечного воска. Да вот ещё сухой ольховый лист на подоконнике.
Не думать, не видеть, не слышать… иначе хоть помирай.
– Никогда такого не было, чтоб два года подряд к сиянию пускали. Сам мастер Аргелак, говорят, лет десять второго раза дожидался, а уж он-то не нам чета.
Йоссель вспомнил тёмное, точно древесной корой покрытое лицо мастера Аргелака, равнодушные глаза под черепашьими веками, и сам удивился нахлынувшей ненависти.
***
Зелёные саламандры улыбались с мраморной плитки, солнце чертило руны на их выгнутых спинах. Йосселева физиономия против воли расплывалась в улыбке, когда он ловил знакомые звуки и запахи. Осторожный шёпот, сияющие глаза, робкое предвкушение чуда. Еще минута, и безграничное счастье затопит его, когда заключённое в громадных каменных ладонях сияние рванётся навстречу, заполняя весь мир зыбкой синевой.
В этот миг будто сам становишься солнцем.
Йоссель покосился на стоящего рядом лопоухого мальчишку. Видно, что тот в первый раз: ишь, как губы от волнения прыгают. Небось, ерунду какую-нибудь сочинил: слизняков от репы отпугивать или чтоб сорняки на грядках не росли.
Или вон как Йоссель в прошлом году – грибной дождичек.
Он украдкой вытер ладонь об штаны – не размазать бы тонюсенькие штрихи формулы. Вспомнил, что горемычку под пятку на удачу не положил, и похолодел на мгновение, чтобы тут же улыбнуться ещё шире. Это пусть недошлёпки-несмышлёныши удачу загадывают, а ему-то несолидно уже.
И формула у него куда важнее.
Будто нехотя растворились высоченные створки главной залы; почудилось – повисло в воздухе еле видное марево, как намёк на тёплоту сияния. Шагнул изнутри мастер – суровый взгляд упёрся каждому в самую душу. Подмажоныши и дышать забыли.
Сердце у Йосселя запрыгало лягушонком. Что высший скажет? Вот если бы сразу в младшие маги принял… а что, бывало, и не за такое принимали, Йоссель читал.
Представилось, как благосклонно кивает высший, и мудрые глаза его загораются ласковой улыбкой: "Отныне ты – истинный маг, Йоссель".
Он даже не сразу понял, что означает преграждающий жест мастера.
– Ты был здесь в прошлом году.
– Я думал… я приготовил новую формулу… – с лица ещё не стёрлась радостная улыбка, а с губ срывался жалкий лепет. – Это хорошая формула… нужная… я хотел… я старался…
Он злился на себя за эту растерянность, за то, что не может уверенно и внятно просить… требовать. А глаза мастера равнодушно смотрели мимо Йосселя: какая разница, кто из подмажонышей попадёт к сиянию. Все они ему на одно лицо.
– Ты был здесь в прошлом году. Сейчас пойдут другие.
– Но мастер… – не разреветься, только не разреветься, – может быть, пусть высший сам решит… пусть он посмотрит…
Бесцветные глаза на мгновение задержались на йосселевом лице: какое-то брезгливое удивление мелькнуло в них.
– Время высшего – бесценно. Ты уже получил долю сияния, сегодня получат другие.
Узорная плитка расплывалась перед глазами; саламандры свивались в клубки, и каждая скалилась Йосселю в лицо: "нельз-с-ся, нельз-с-ся".
Надо было горемычку под пятку… горемычку надо было… какой же он дурак!
Пыльные бесцветные лучи царапали камень. Йоссель не замечал, что лист с формулой сминается в пальцах, что злая слеза проползла по лицу и висит на подбородке.
Младшего мага тебе? Сияния тебе?
А мимо шли те, кто имел право. Глупые недошлёпки со своими маленькими формулами; раскрасневшиеся от предвкушения, они хихикали, перешёптывались, ехидно поглядывали на застывшего истуканом Йосселя. Будут теперь рассказывать, как осадил мастер нахального подмажоныша, посмевшего требовать лишнего сияния…
***
– Да если бы я знал… Если б я знал, разве бы я в прошлый раз с дождичком пришел! Я бы хоть черную лихорадку лечить научился. Или вообще… про вырл бы придумал, чтоб их в телесную форму не пускать. Дурак я, Лавен.
– Дурак ты, Селька, – охотно согласился Лавен. – И про вырл… придумал один такой. Тебя бы с вырлами вообще с порога завернули.
– Может, и к лучшему, – буркнул Йоссель. – Может, лучше бы не в том году, а в этом…
Лавен хмыкнул и повернулся на бок.
– Не пойму я, чего ты из себя выпрыгиваешь? Тебе чего, за дождик платят мало? На кусок хлеба не хватает?
– Хватает мне на кусок хлеба, – угрюмо сказал Йоссель. – Я учиться хочу.
– Ну и учись. Мешают тебе?
– Так я по-настоящему хочу. Что толку руны выводить, если сиянья не дают!
– Гы, – осклабился Лавен. – С сияньем-то каждый болван сможет!
Сегодня эта вечная шуточка вовсе не показалась Йосселю смешной.
– Они ведь меня даже не взглянули. А может, у меня формула лучше. Может, моя – нужнее. Ну что они там принесли – облака, грибы, капусту какую-нибудь. Да этой капусты нынче как грязи: в каждой деревне свой колдунчик капусту растит. А я…
– Ну, ты прямо как дитё малое, – хохотнул Лавен. – На кой много сильных магов-то сдалось? Капусту-то на каждом огороде растить надо, а землетряс, скажем, только раз в сто лет и понадобится.
Йоссель остолбенел, пусто глядя на Лавена: такой пугающей была эта мысль. Такой… неправильной.
Колдунцу из йосселевой деревни стукнуло лет сто, не меньше. Был он тучен, ходил медленно, любил карасей в сметане и отчаянно ругался на мальчишек, таскавших сливы из его сада. Лечил колдунец коров и свиней, небольно выдёргивал зубы, сгонял всякую прожорливую мелочь с ягодных кустов и, сколько помнили старики, других формул не знал.
Глядя на скучного одышливого мага, Йоссель уверился, что колдовское умение только от труда зависит. Не жалей сил, разбирай рисунки на пожелтевших страницах книг, выписывай руны всё сложнее раз от разу, и которая нужной окажется, на ту сияние и получай. Не справился с учением – иди репу растить, а коли хватит усердности, так и бурю утихомиривать научишься, и лесной пожар тушить, и чёрный мор прогонять. А уж если что новое выдумаешь, так и мастером станешь, и сиянье без особого дозволения можно будет черпать.
Йоссель давно мечтал такую формулу выдумать, чтобы с вырлами справиться – насовсем.
И что выходит теперь? Может, не сам старый деревенский маг, на десятке формул застрял?
Может, не разрешили просто?
Лист с формулой казался таким хрупким. Смять в пальцах, искорёжить, бросить в огонь… Йоссель задавленно всхлипнул. Жаль было работы, глупых надежд. Себя жаль до невозможности.
Вспомнил, как пришёл в голову вот этот штрих на верхней руне: во сне. Как вскочил, весь в поту, трясущимися пальцами теплил свечу – записать, не упустить. Как бился, замыкая заклятье, а нужный угол никак не угадывался, и руны не желали сплетаться воедино.
И какой восторг охватил его, когда всё получилось, как хотел. Полночи тогда просидел, бездумно, счастливо уставившись в пламя, и судьба обещала только хорошее, и столькому ещё надо было научиться, и сам не замечал мокрых глаз.
А теперь что – снова год ждать? Да не год, если верить Лавену – все десять!
Десять лет дождичек вызывать.
Заплесневеешь!
– Сам буду! – Йоссель в запальчивости треснул кулаком по столу, скривился и потёр ушибленную руку. – Сам буду до сиянья тянуться… вон, как Ханора-мастер, тридцать лет один в лесу жил, руны на песке чертил, а потом сам научился сиянье зачерпывать, без высшего, без никого. И мастером стал – сам.
– Ой, не могу! – расхохотался Лавен. – Ой, балда! Сидеть тридцать лет в лесу, чтоб не десять в городе! Йоссель-мастер влез в болото, потому что учиться охота.
– Ну и нескладно.
– Всё равно балда. Может, его и вовсе выдумали, Ханору-то мастера.
– Как это выдумали? – от возмущения у Йосселя слёзы высохли. – Про него все знают!
– Что с того? Про птицу Аюн тоже все знают, а скажешь, взаправду такая есть?
Йоссель угрюмо свернул лист с формулой. И почему это Лавен целыми днями на кровати валяется, за весь год ни единой новой руны не придумал, а кругом прав оказывается? А он, Йоссель, до черных жучков в глазах книги читает, а всё едино к сиянью не допущен.
Обидно.
– Иди-иди, – насмешливо крикнул вслед Лавен. – Ищи справедливости, недошлёпок!
Йоссель зло хлопнул дверью.
***
За окном будоражаще позвякивало и бряцало. Йоссель высунулся в оконце и зажмурился, когда солнечный луч прыгнул в глаза.
Возле ворот лохматый мальчишка, едва ли не младше самого Йосселя, держал за уздечки сразу двух лошадей. Те хрипели, мотали тяжёлыми головами, звонко переступали по круглым булыжникам двора.
Воевники? Здесь?
Воевник стремительно взлетел на ступеньки – крыльями взметнулся пыльный плащ. Был он мал ростом, но жилист; кольчуга едва не сползала с острых плеч, а поперёк груди лохматилась погнутыми звеньями стянутая ремешком прореха. Блеснули голубые, как две лужицы неба, глаза.
Пахло от него тревожно и резко – железом, потом и травой.
Йоссель задохнулся от внезапного волнения, когда воевник застыл на площадке, едва не задев его крылом плаща. Но человек смотрел не на маленького мага, а куда-то ему за спину.
– Высший примет вас позже, – медленно произнесли сверху. – Подождите здесь.
Йоссель обернулся: младший маг, надутый от важности, помавал рукой с верхней ступени.
– Вас позовут.
И не ушёл – удалился, подметая пол золотой каймой торжественных одежд.
– Это называется "знай своё место", – пробормотал воевник.
Он привалился к стене, будто враз устал до невозможности, даже глаза закрыл. И так, не открывая их, спросил:
– А вы, господин маг, что по стенам жмётесь? Или наказаны за что?
В его голосе не было насмешки, но Йоссель всё равно вспыхнул.
– Зачем вы сюда приехали? – спросил неловко.
– За помощью, – просто ответил гонец. – Вырлы в северных болотах словно обезумели. Их никогда ещё не было так много. Все силы уходят на то, чтобы просто сдерживать их натиск.
– Но у магов нет средства… – прошептал Йоссель.
– Нам нужны хотя бы лекари – врачевать раненых.
– Врачевать? – взвился Йоссель. – Врачевать?
И, повинуясь неожиданному порыву, путая слова, захлёбываясь надеждой и обидой, он принялся рассказывать.
Воевник слушал хорошо: сочувственно кивал в нужных местах, а когда Йоссель дошёл до вчерашнего утра, даже сдвинул белёсые брови.
– И вот выходит, формула моя нужная! Важная! А мне – жди десять лет! – тонко выкрикнул Йоссель.
Ему внезапно стало пусто и зябко, словно боль согревала, пока он таил её, а теперь, высказанная, оставила его наедине с холодом каменных стен. Молчание всё длилось, и невозможно было прервать его, наполненное то ли стыдом, то ли растерянностью.
– Я напомню о тебе, – коротко сказал голубоглазый воевник и двинулся наверх, где уже отворились двери приёмной залы, и стоял исполненный важности младший маг.
Мальчишки с лошадьми за окном не было: должно быть, увёл их куда-нибудь к речке или на дорогу. Медленно проползло по небу облако, похожее на безногую собаку.
Йоссель уселся на ступеньку и рассеяно гладил зелёную спину каменной саламандры, отполированную сотнями ног. Тоскливо тянулись минуты. Ни единого звука не долетало из-за тяжёлых створок, и неведомо, вспомнит ли гонец о своём обещании.
Мастер Аргелак выдвинулся из дверей. Стеклянно скользнул взглядом по йосселевому лицу – будто и не ученик почтительно замер на лестнице, а пустое место образовалось. Прошелестел шагами к изгибу коридора.
И снова тишина.
Аргелак вернулся с еще двумя магами, незнакомыми Йосселю. Отворившаяся на миг дверь выпустила обрывок густого баритона "однако обычаи наши таковы, что"…
Что они там так долго?
Йоссель припал лбом к стылому камню стены. Сердце прыгало неровно и бестолково, будто карась трепыхался под рубахой. Увиделось, как сам высший выходит из залы, видит почтительно замершего подмажонка и тягучим своим голосом говорит: "Сияние ждёт тебя, младший маг Йоссель".
И вот он в воинском лагере, вместе с мастером Аргелаком: врачует раны и формулами, и по простому – целебными отварами и мазями. Вот по ночам при свече выводит причудливые завитки – ищет созвучие рун, чтоб враз загнать вырл в небыльё. Вот, в жаркой битве спасает мастера Аргелака от десятка чудовищ сразу, сечёт когтистые лапы, размётывая зелёные тела в невесомую пыль. И мастер благодарит его, Йосселя, и униженно просит прощения за былую несправедливость, а он… а он ничего не скажет, только посмотрит мимо мастера, как тот давеча, и пойдёт себе – чертить рунную вязь…
Йоссель вскочил: гонец выходил из залы в сопровождении нескольких магов. Плеснули голоса:
…через седмицу…
…младшие маги вполне способны…
…ярость вырл трудно укротить…
…слишком много раненых…
…говорят, на юге тоже появились…
Воевник быстро сбежал по ступенькам, но прежде, чем сказал хотя бы слово, у Йосселя внутри оборвалось что-то и повисло на тоненькой ниточке. Не пустят.
– Ты видишь, какое дело… не положено у вас… – и прячет глаза. – Не позволено. Ты… учись, вырлы ведь не в одночасье сгинут, и в лекарях всегда нужда… А то и, глядишь, сообразишь, как вовсе с вырлами справиться.
– Но как же, – лепетал Йоссель побелевшими губами. – Я же… вы ведь там…
– Правила не изменяются ради прихоти учеников, – прогудело над головой.
И Йоссель похолодел под презрительным взглядом мастера Аргелака.
***
– Уйду.
Лавен недоверчиво хмыкнул.
– В водоносы? Или в свинопасы?
– К воевникам пойду.
Йоссель никак не мог согреться, словно одним взглядом Аргелак выстудил ему всё нутро. Леденели пальцы, зуб не попадал на зуб, а щёки пылали двумя свечками. Он скорчился на подоконнике, обхватив колени руками, и только звенело в тяжёлой голове:
– Уйду.
Он догнал гонца за воротами. Тот охлопывал гнедую лошадь, подтягивал какие-то ремешки на её лоснящихся боках.
– Подождите!
Йоссель никак не мог отдышаться.
– Может быть… может быть ваш главный… ваш, – он вспомнил, наконец, – воевода?
Кажется, насмешливо скалился мальчишка, уже забравшийся на вторую лошадь, но это было неважно. Всё было неважно, пока оставалась хоть капля надежды.
Гонец покачал головой.
– Воевник не пойдёт против воли магов, будь он даже воевода, – мягко сказал он.
– Но ведь это нужно. Я – нужен. Так же несправедливо!
Прозрачные глаза уставились вдаль, туда, где пыльная дорога врастала в белёсое летнее небо.
– Это кажется несправедливым тебе, – тихо сказал гонец. – Но, может быть, это справедливо для кого-то ещё. Для твоего мастера, например, или для ваших старших магов. Для ваших порядков. Справедливостей – их ведь может быть много…
Взметнувшаяся из-под копыт пыль успела улечься на дорогу, а Йоссель всё стоял, потрясённый новым предательством.
И теперь сидел нахохлившейся птицей, бездумно следя за последними лучами солнца и чувствуя, как ворочается внутри тяжёлый комок ненависти. Невидимая в полумраке усмешка Лавена жгла затылок.
Лист с формулой валялся под столом, и штрихи верхней руны расплылись в невнятное пятно.
– Уйду.
***
Кабаний меч невесомо взлетал и тяжко падал. Солнце норовило блеснуть на утолщенном конце клинка, и не поспевало за рукой мастера, когда самый воздух взвизгивал, рассеченный острым железом.
Приём повторялся снова и снова припевом бесконечной песни. Мастер Зунель – кряжистый, заросший буйным волосом кабанище – сейчас казался Йосселю грациозней ярмарочного канатоходца, красивее птицы Аюн. Каждое движение, плавное, завораживающее, хотелось немедленно повторить. Спросить? Прогонит, как есть прогонит, и обругает ещё.
Сделалось душно, горячо затолкалось в виски.
Клинок застыл.
Йоссель облизал губы и, заклинанием твердя: "ну подумаешь, обругает, подумаешь, прогонит", потащился через площадку. Тупой ученический меч норовил выскользнуть из вспотевшей ладони.
– Мастер Зунель, а можно мне… повторить ваш приём?
Солнце взблескивало на ярком клинке, и мелко-мелко трепыхалось в груди.
– Это отчего ж нельзя-то? – недоуменно пробасил мастер. – Валяй, друже, коль не боишься ногу оттяпать…
– Ну… у нас…
Мастер присмотрелся к пылающему йосселеву лицу.
– Э, да ты никак из подмажонышей?
Горячим Йосселю залило уже не только щёки – заполыхали уши, и даже макушке стало жарко.
– Подмажоныши-лягушоныши, квакнули бы, да толстый жаб не велит, – пробормотал Зунель. – Верно, правду говорят, что много вы умеете, да ничего не можете.
Тупой клинок чертил в пыли загогулину, похожую на руну устойчивости.
– А скажи-ка мне, правду брешут, что старшие маги вам свечения по капле одалживают, а сами пользуются сколько влезет?