Наведавшись к морю на следующий день, я обнаружил почти с облегчением, что великана обезглавили.
Минуло еще несколько недель, прежде чем я попал на побережье снова, и к тому времени сходство великана с человеком, столь явственное ранее, совсем исчезло. При ближайшем рассмотрении грудная клетка и живот несомненно походили на человеческие, но по мере того как отсекались конечности, сначала до колен и локтей, потом до плеч и бедер, тело великана стало напоминать тушу обезглавленного кита или китовой акулы. Труп совершенно утратил человеческие черты, и интерес обывателей иссяк, побережье опустело, если не считать пожилого безработного да сторожа, сидевшего у домика подрядчика.
Вокруг останков великана были воздвигнуты просторные деревянные леса, с десяток лестниц раскачивалось на ветру, а в песке вокруг валялись мотки веревок, длинные ножи с металлическими ручками и крюки‑кошки, галька маслянисто блестела от крови, попадались куски костей и кожи.
Я кивнул сторожу, угрюмо поглядевшему на меня поверх жаровни, в которой тлели уголья. Все кругом пропиталось едким запахом из огромного чана с ворванью, которая кипела на медленном огне позади домика.
Обе бедренные кости удалили с помощью небольшого крана, завернули в грубую ткань, бывшую некогда набедренной повязкой великана, гнезда суставов зияли, как распахнутые двери амбаров. Исчезли и предплечья, ключицы и половые органы. По остаткам кожи на груди и животе шла разметка — проведенные дегтем параллельные полосы, — первые пять или шесть участков уже были отделены от диафрагмы и обнажали гигантскую арку грудной клетки.
С неба на берег спикировала стая чаек, они с яростными криками принялись что‑то клевать на побуревшем песке.
Через несколько месяцев, когда об утонувшем великане все более или менее забыли, в городе начали появляться различные части его четвертованного тела. В основном это были кости, которые производители удобрений не сумели измельчить. Узнать их не составляло труда — по величине, огромным сухожилиям и хрящам суставов. Трудно сказать почему, но, освобожденные от телесной оболочки, части передавали суть его прежнего величия лучше, чем вздувшиеся и впоследствии ампутированные конечности. Взглянув через дорогу на здание фирмы крупнейших в городе оптовиков по продаже мяса, я узнал две огромные бедренные кости, обрамлявшие входные двери. Эти мегалитические колонны нависали над головами швейцаров словно в храме древних друидов, и мне вдруг увиделся великан, встающий на колени прямо перед этими голыми костями и семимильными шагами бегущий по улицам города: он возвращался к морю и на обратном пути собирал свои разбросанные части.
Еще через несколько дней на глаза мне попалась левая плечевая кость, она лежала у входа в одну из верфей (правая кость несколько лет провалялась в груде мусора под главным торговым причалом гавани). В ту же неделю ссохшаяся кисть правой руки выставлялась на карнавале во время ежегодной пышной процессии.
Интересно, что нижняя челюсть попала‑таки в музей естественной истории. Остатки черепа исчезли, но вполне возможно, они затаились где‑нибудь на городской мусорной свалке или на задворках чьего‑либо сада, — совсем недавно, проплывая на лодке по реке, я увидел два великаньих ребра, хозяин прибрежного сада приспособил их под декоративную арку, возможно, приняв за челюсти кита. Огромный квадрат потемневшей и покрытой татуировкой кожи, размером с индейское одеяло, используется как задник, фон для кукол и масок в лавке, торгующей сувенирами у входа в детский парк, и я не сомневаюсь, что в каком‑нибудь отеле или гольф‑клубе на стене над камином висят засушенные уши великана или его нос. Что касается гигантского полового члена, он заканчивает свои дни в музее диковинок при цирке, который разъезжает по северо‑западу страны. Этот монументальный орган, поражающий своими пропорциями и былой потенцией, занимает целую отдельную кабинку. Ирония заключается в том, что его ошибочно выдают за член кита, и действительно, почти все, включая тех, кто собственными глазами видел великана, выброшенного на берег после шторма, помнят его скорее как крупное животное, а то и не помнят вовсе. Остатки скелета, с которого содрали всю плоть, и сейчас лежат на берегу, ребра выцвели, будто деревянный остов разбившегося о скалы корабля. Времянку подрядчика и леса разобрали и увезли вместе с краном, в бухту пригнали несколько машин с песком и как следует засыпали тазовые кости и позвоночный столб. В зимнее время около высоких изогнутых костей никого нет, они принимают на себя удары волн, летом же на них с удовольствием садятся уставшие от моря чайки.
Звездная улица, вилла номер пять
Этим летом я жил в Алых Песках, и каждый вечер от дома номер пять по Звездной улице ветер нес ко мне через песчаный пустырь безумные стихи моей прекрасной соседки — клубки цветной перфоленты, волочившейся по песку подобно растерзанной паутине. Ночь напролет они трепетали, цепляясь за опоры террасы, обвивая перила и балясины, а к утру ярко-вишневым узором расшивали южную стену виллы, пока я не сметал их прочь.
Однажды, возвратившись с Красного Пляжа, где я провел три дня, я обнаружил, что вся терраса заполнена гигантским облаком цветных нитей, которые, стоило мне открыть стеклянные двери, ведущие в дом, ворвались в гостиную и оплели всю мебель, словно нежные побеги какой-то необъятной длины лианы. Неделю после этого я повсюду натыкался на обрывки стихов.
Несколько раз я выражал свое недовольство открыто, для чего проходил триста метров через дюны, чтобы вручить письмо с протестом, но никто так ни разу и не отозвался на мой звонок. Свою соседку я видел лишь однажды — в день ее приезда. Она пронеслась по Звездной улице в огромном «кадиллаке» с откидным верхом, ее длинные — как покрывало языческой богини — волосы трепал ветер. Она исчезла, оставив в моей памяти ускользающий образ: стремительный промельк удивленных глаз на снежно-белом лице.
Я так и не понял, почему она не открыла двери, но заметил, что каждый раз, когда я шел к ее вилле, в воздухе было темно от песчаных скатов, которые со зловещими воплями носились кругами подобно стае растревоженных летучих мышей. В последний мой приход, когда я стоял у черной стеклянной двери ее дома и упорно давил на кнопку звонка, с высоты прямо к моим ногам рухнул песчаный скат чудовищных размеров.
То был, однако, как я понял позднее, сезон всеобщего безумия в Алых Песках, и именно тогда Тони Сапфайр услышал пение песчаного ската, а мимо меня в «кадиллаке» проехал сам бог Пан.
* * *Теперь я часто задаю себе вопрос: кем была Аврора Дей? Яркой кометой проносясь по мирному, безмятежному небу, она являлась каждому обитателю Звездной улицы в разном обличье. Мне она поначалу казалась просто красавицей неврастеничкой, прячущейся под маской роковой женщины, зато Раймонд Майо увидел в ней взрывающуюся мадонну — загадочный персонаж Сальватора Дали, — невозмутимо наблюдающую за свершением мрачного пророчества. Для Тони Сапфайра и других, сопровождавших ее на берегу, она была воплощением самой Астарты, алмазоокой дочери канувших в прошлое тысячелетий.
Ясно помню, как я нашел первое ее стихотворение. После ужина я отдыхал на террасе — главное мое занятие в Алых Песках — и заметил на песке у ограды длинную узкую розовую перфоленту. Чуть дальше обнаружилось еще несколько таких лент, и с полчаса я наблюдал, как легкий ветер несет и несет их через дюны. На подъездной аллее виллы номер пять я заметил свет автомобильных фар и заключил, что в доме, пустовавшем уже несколько месяцев, поселился новый жилец.
Наконец любопытство пересилило лень, я перелез через ограду террасы, спрыгнул на песок и поднял розовую ленту. Полоска длиною около метра, нежная, как лепесток розы, оказалась столь непрочной, что под пальцами расползалась и таяла.
Поднеся ленту к глазам, я прочел: «Сравню ли с летним днем твои черты? Но ты милей…»
Я разжал пальцы, и лента канула во тьму под террасой. Наклонившись, я бережно поднял еще один обрывок. На нем тем же витиеватым неоклассическим шрифтом было напечатано: «…пустил корабль по бурным водам божественной стихии океана…».
Я оглянулся. Над пустырем сгустилась тьма, и соседняя вилла в трехстах метрах от меня светилась как призрачная корона. Фары автомобилей, несущихся к Красному Пляжу, вырывали из мрака гребни песчаных наносов вдоль Звездной улицы, и кварцевые осколки в них переливались подобно нитям драгоценных бус.
Я снова посмотрел на ленту.
Шекспир и Эзра Паунд? В высшей степени странный вкус. Я пожал плечами и вернулся на террасу.
В последующие дни клубки перфолент продолжали ползти через дюны, причем основная их масса появлялась почему-то к вечеру, когда автомобильные фары подсвечивали эту бесконечную цветную паутину. Я, впрочем, перестал обращать на них внимание — редактировал журнал авангардистской поэзии «Девятый вал», и дом мой был полон перфолент и старых гранок. Не удивило меня и то, что моя соседка оказалась поэтессой. Поэты и художники — большей частью абстрактного толка и не слишком плодовитые — занимали почти все дома в округе. Все мы в той или иной степени страдали пляжным переутомлением — хроническим недугом, обрекающим свои жертвы на нескончаемые солнечные ванны, темные очки и послеполуденное безделье на террасах.
Однако время шло, и эти бесконечные ленты начали меня раздражать. Поскольку реакции на мои возмущенные послания не последовало, я отправился на виллу соседки, чтобы встретиться с нею лично. Тут-то с неба и упал умирающий песчаный скат и в последних судорогах едва не вонзил в меня свое жало. Я понял, что повидаться с соседкой мне вряд ли удастся.
Ее шофер — горбун с изуродованной ступней и лицом старого фавна — мыл ярко-красный «кадиллак». Я подошел ближе и показал на пряди перфолент, свисавших из окон первого этажа и покрывавших песок.
— Их ветром заносит на мою виллу, — сказал я. — Ваша хозяйка, похоже, забывает выключить автоверсификатор.
Он молча смерил меня взглядом, сел за руль и взял с приборного щитка небольшую флейту.
Пока я огибал машину, он принялся играть, извлекая из флейты высокие, пронзительные звуки. Я подождал, надеясь, что он кончит, потом громко сказал:
— Вы можете попросить ее закрывать окна?
Он не обращал на меня внимания, даже флейту от губ не оторвал. Я наклонился и собрался было рявкнуть ему прямо в ухо, но в этот момент яростный порыв ветра породил за соседней дюной небольшой песчаный смерч, перекинул его на подъездную аллею, запорошил мне глаза, забил рот. Прикрыв ладонью глаза, я двинулся прочь от виллы. Ленты упорно волочились за мной.
Ветер стих так же внезапно, как поднялся. Пыль улеглась, воздух снова стал неподвижным. Как оказалось, я успел пройти по аллее метров тридцать и теперь, к своему удивлению, увидел, что «кадиллак» и шофер исчезли, хотя дверь гаража была по-прежнему распахнута.
В голове стоял странный звон. Я злился, мне не хватало воздуха. Я уже готов был вернуться, чтобы выразить свое возмущение — меня не впустили в дом, оставили у порога во власти свирепого пыльного шквала, — но тут снова услышал тот же свист, предвещавший смерч. Негромкий, но отчетливый, полный какой-то необъяснимой угрозы, звук этот, казалось, подбирался ко мне со всех сторон. Поискав глазами его источник, я заметил, что по обе стороны аллеи с гребней дюн срываются песчаные струйки.
Не теряя времени, я повернулся и быстро пошел к своей вилле.
Оказавшись в дурацком положении, я обозлился и был полон решимости дать своей жалобе официальный ход. Прежде всего я обошел вокруг террасы, собрал все перфоленты и сунул их в мусорный контейнер. Потом залез под дом и извлек оттуда целые клубки этой дряни, запутавшиеся среди столбиков фундамента.
Я наугад просмотрел несколько обрывков. Все те же случайные куски и фразы из Шекспира, Водсворта, Китса, Элиота. Похоже, что в автоверсе моей соседки был какой-то дефект, и вместо различных вариаций на тему классических образцов поэзии селекторный блок выдавал сами эти образцы, однако в каком-то расчлененном виде. Я даже подумал, не позвонить ли в местное представительство фирмы IBM, чтобы на виллу пять прислали мастера.
* * *В тот вечер я наконец встретился со своей соседкой.
Я лег спать около одиннадцати, но уже через час что-то разбудило меня. Яркая луна плыла высоко в небе за прядями бледно-зеленых облаков, бросая на Звездную улицу и окрестные дюны слабый, неверный свет. Я вышел на веранду и сразу заметил фосфоресцирующее пятно, которое двигалось между дюнами. Подобно тем странным звукам, которые извлекал из своей флейты шофер моей соседки, свечение это, казалось, не имело источника, но я все же принял его за лунный свет, пробивавшийся сквозь узкий разрыв в облаках.
Потом я увидел свою соседку, медленно бредущую по песку. Длинные белые одежды ее развевались, и на их фоне плывущие по ветру волосы казались голубоватым оперением райской птицы. У ног ее вились обрывки лент, а над головой безостановочно кружили два-три пурпурных песчаных ската. Не замечая их, она шла по ночной пустыне, а за ее спиной одиноко светилось окно в верхнем этаже виллы номер пять.
Затянув пояс халата, я прислонился к столбику террасы и тихо наблюдал, простив ей на миг и бесконечные ленты, и шофера с дурными манерами. Время от времени она исчезала в зеленоватой тени дюны, потом снова появлялась, слегка откинув голову, продолжая идти от бульвара к песчаным холмам, окружавшим пересохшее озеро.
Она была в сотне метров от образованной наносами длинной извилистой сводчатой галереи, когда странная прямизна ее пути и размеренность шага навели меня на мысль, что она движется во сне.
Я чуть помедлил, глядя на песчаных скатов, кружащих над ее головой, затем перепрыгнул через перила террасы и помчался через дюны.
Острые камешки впивались в босые ноги, но я успел догнать ее, когда она уже готова была ступить на кромку песчаного гребня. Замедлив шаг, я пошел рядом и коснулся ее локтя.
В метре над головой шипели и кружились скаты. Странное свечение, которое я до этого принял за отблеск луны, исходило, по всей видимости, от ее белого одеяния.
Я ошибся, моя соседка не была сомнамбулой. То не был сон: она шла погруженная в глубокую задумчивость. Черные глаза невидяще смотрели вперед, белое лицо с тонкими чертами оставалось неподвижным и лишенным выражения, подобно мраморной маске. Взглянув как бы сквозь меня, она сделала отстраняющий жест. Потом внезапно остановилась, посмотрела под ноги и мгновенно очнулась от грез. Взор ее прояснился, и она увидела, что стоит на самом краю обрыва. Невольно она отшатнулась, причем испуг усилил свечение, исходившее от ее платья.
Летавшие над головой скаты взмыли вверх и стали описывать более широкие круги.
— Я не хотел вас испугать, — сказал я. — Но вы подошли слишком близко к обрыву.
Она снова отшатнулась, изумленно подняв тонкие черные брови.
— Что? — сказала она неуверенно. — Кто вы? — И вполголоса, как бы прощаясь со своими грезами, добавила: — О Парис, на мне останови свой выбор, не на Минерве… — Она замолчала и гневно посмотрела на меня. Ее пунцовые губы вздрагивали. Она зашагала прочь, унося с собой пятно янтарного света. Над нею едва различимыми тенями раскачивались песчаные скаты.
Я подождал, пока она дошла до своей виллы, и повернул к дому. Опустив глаза, я заметил в одном из ее следов, отпечатавшихся на песке, что-то блестящее. Нагнувшись, я поднял прекрасно ограненный алмаз весом не менее карата и тут же увидел еще один. Торопливо собрав с полдюжины камней, я хотел было окликнуть ее, но почувствовал в руке что-то влажное.
Я разжал пальцы. На ладони, где только что сверкали алмазы, стояла лужица ледяной росы.
На следующий день я узнал наконец, кто моя соседка.
После завтрака я сидел в гостиной и увидел в окно, что к дому сворачивает «кадиллак». Шофер вылез из машины и, припадая на одну ногу, заковылял к двери. Рукой в черной перчатке он сжимал розовый конверт. Я заставил его подождать несколько минут, потом вышел и тут же на крыльце распечатал послание. Шофер вернулся в машину и сидел там, не выключая мотора. Вот что я прочел:
«Глубоко сожалею, что была столь резка с Вами прошлой ночью. Вы вторглись в мои мечты, напугали меня. Я хотела бы искупить свою вину и приглашаю Вас на коктейль. Мой шофер заедет за Вами в полдень.
Аврора Дей»Я взглянул на часы. Было без пяти двенадцать. Очевидно, предполагалось, что пяти минут на сборы мне достаточно.
Шофер внимательно изучал рулевое колесо, проявляя полное равнодушие к моим чувствам. Оставив дверь открытой, я вошел в дом и надел белый пиджак. В последнюю секунду сунул в карман корректуру «Девятого вала».
Едва я сел, лимузин тронулся и стремительно набрал скорость.
— Давно в Алых Песках? — спросил я, обращаясь к полоске курчавых темно-рыжих волос между черным воротником и фуражкой.
Шофер молчал. На Звездной улице он неожиданно вырулил на встречную полосу и в бешеном рывке обогнал идущий впереди автомобиль.
Я повторил вопрос, подождал немного, затем сильно хлопнул его по обтянутому черной материей плечу.
— Ты глухой или просто хам?
Он повернулся ко мне. На миг мне показалось, что зрачки у него красные; наглые глаза смотрели с презрением и нескрываемой яростью. Скривив губы, шофер излил на меня такой поток свирепых проклятий, что я с отвращением отвернулся.
У виллы номер пять он остановил машину, вышел и открыл для меня дверцу, приглашая подняться по черным мраморным ступеням. Он был похож на паука, сопровождающего маленькую мушку к чрезвычайно вместительной паутине.
Едва я вошел в дом, шофер тут же исчез. Я миновал мягко освещенный холл и очутился у бассейна с фонтаном. В воде бесконечными кругами ходили белые карпы. За бассейном в шезлонге сидела моя соседка. Длинная юбка ее белого одеяния веером лежала на полу. В брызгах фонтана огоньками вспыхивало драгоценное шитье.
Я сел. Она с любопытством взглянула на меня и отложила в сторону изящный томик в желтой телячьей коже — по-видимому, заказное издание сборника стихов. На полу у ее ног было разбросано множество других книг, в которых я узнавал недавно вышедшие поэтические антологии.