– А что случилось?!
Настеха, красивая, гладкая девка, всегда выглядевшая так, словно она вот только что, вот прямо сейчас сошла с картины Венецианова, сейчас стояла с самым дурацким видом, олицетворением глубочайшего потрясения: разинув рот, вытаращив глаза и вытягивая шею. Взгляд ее был устремлен на тарелку Лидии, на которой крест-накрест лежали нож и вилка.
– Господи! – вскрикнула и Ирина. – Да как же ты так! Какой ужас!
– Настеха! – рявкнула Фоминична. – Чего глаза вылупила? Замени тарелку барышне да прибор другой подай!
– Да с моей-то тарелкой что? – не могла взять в толк Лидия. – Таракан пробежал, что ли?
– Таракан – это ерунда, – отмахнулась Ирина.
– Ничего себе – ерунда… – Лидию так и передернуло.
– Ерунда, ерунда, – энергично кивала Ирина. – А вот если вилку с ножом либо ложкою крест-накрест положить, блюдо, которое потом с этой тарелки есть станешь, приобретет вкус смертельного яда. Хорошо, что вовремя заметили. Если бы с тобой что-то случилось… – Голос Ирины задрожал, а глаза снова увлажнились слезой. – Если бы с тобой что-то случилось, для меня это было бы истинным горем. Даже не знаю, как бы я это пережила. – Она потянулась к Лидии и схватила ее за руку: – И если бы я узнала, что против тебя кто-то злоумышляет, я бы возненавидела этого человека. Ты же мне как сестра!
Лидия невольно покосилась на Алексея. Он тоже смотрел на нее, но в глазах его было выражение вовсе даже не братское…
– Мясца, господа, отведайте, – раздался прозаически-заботливый голос Фоминичны, и она, отстранив все еще дрожащую Настеху, сама принялась накладывать горячее на тарелки.
Хоть прибор и был заменен, кусок Лидии в рот все же не лез, по большей части, впрочем, не из страха, а из недоумения. Она отлично помнила, что положила вилку с ножом на стол по обе стороны тарелки! Все-таки, согласно этикету, если кладешь приборы крест-накрест, это значит, что есть больше не хочешь. А Лидия собиралась продолжать ужин… То есть вилку и нож кто-то нарочно положил накрест, чтобы… ну, выходило, учитывая подверженность местного общества предрассудкам, чтобы Лидию отравить прямым, непосредственным и весьма доступным образом, даже безо всякого яда. Легко и просто!
Глупости все это, конечно, и предрассудки… но глупости и предрассудки лишь для Лидии. А для того, кто это задумал, – все вполне всерьез…
Но кто задумал-то?! И кто осуществил?!
Когда Лидия и Алексей отошли к окну, у стола оставались Ирина и Фоминична. Ну, еще Настеха мелькала, сметая крошки со скатерти. Нет, Настехе незачем травить Лидию, вдобавок она сама заметила прибор, положенный опасным образом.
Ага, Настехе, значит, незачем, а Ирине с Фоминичной – есть зачем?!
Глупости!
Глупости ли?..
Лидия так и не притронулась к еде. Никого это, впрочем, не удивило. Ирина тоже мясо лишь слегка ковырнула. Зато девушки с удовольствием выпили горячего яблочного компоту с медом, который в Затеяреве называли по-старинному «взвар» и готовили просто непревзойденно. Лидия уже не раз думала, что хорошо было бы запастись рецептиком, чтобы варить такой же взвар, если Бог все же приведет вернуться в реальную жизнь. Но каждый вечер забывала о своих намерениях. Забыла и нынче – прежде всего потому, что ее внезапно потянуло в сон. Наверное, история с ножом и вилкой все же произвела на нее впечатление. А может быть, бессонная ночь начала наконец сказываться… Лидия не стала ожидать конца ужина и поспешила уйти к себе. Взгляды Алексея сулили повторенье уже испытанных восторгов, и Лидия не стала запирать дверь своей светелки: даже если она уснет, Алексей войдет беспрепятственно и разбудит ее глубокой ночью своими поцелуями…
Глава 10 Лошадка для домового
Однако разбудили ее отнюдь не поцелуи Алексея. Да и утро было уже в полном разгаре.
Лидия проснулась от истошного девичьего вопля, раздавшегося над самым ухом. С усилием открыла глаза.
Горничная девка Нюшка, низенькая толстушка с веснушчатым круглым личиком, стояла рядом и орала, широко разевая розовый рот с набором превосходных, поистине жемчужных зубов.
– Тише ты! – хриплым со сна голосом прикрикнула Лидия (прежние деликатные манеры слетали с нее, как осенний лист, одна за другой, ибо бытие определяет сознание). – Чего орешь, как будто тебя черти щекочут?!
– Ой нет, барышня, – отозвалась Нюшка с прежним очумелым выражением, правда, тонов на пять потише. – Это не меня черти щекочут. Это вас они, с позволения сказать, заездили!
– Да ты в уме?! – возмущенно подскочила Лидия – и тут же снова ткнулась в подушку, так закружилась голова. – Ты что чушь-то несешь? – пробормотала она чуть слышно, ощутив невероятную слабость во всем теле.
– Ах, не чушь, барышня, – жарко возразила Нюшка. – Вы на рубаху свою поглядите! Она ж у вас вся мокрым-мокрехонька!
Лидия бестолкова ощупала себя руками. И в самом деле! Рубашка на ней мокрая! Мелькнувшее было унизительное предположение мигом исчезло, потому что не только подол, но и верх рубахи, и даже рукава промокли.
Да что рукава! Волосы у Лидии тоже влажные!
Что за нелепость? Что приключилось?!
Видимо, она невольно задала вопрос вслух, потому что Нюшка с авторитетным видом промолвила:
– А вот и никакая не нелепость, барышня Лидия Артемьевна. Просто-напросто домовой вас к себе в лошадки взял и всю ночь на вас ездил.
– Как ездил? – в ужасе выкрикнула Лидия. – Куда?!
– Ну, сие не ведомо никому, – пожала плечами Нюшка. – Даже и вы сего знать не можете, потому что сила нечистая обыкновенно отнимает память у тех, кого своими лошадками избирает. Покажите-ка пятки ваши.
С этими словами она сдернула с Лидии одеяло и внимательно уставилась на ее ноги.
– Ага, пятки у вас чистые, знать, нынче вы по воздуху летали на какой-нибудь бесовский шабаш.
– Нюшка, – с досадой бросила Лидия, снова забираясь под одеяло, потому что в комнате было по-утреннему зябко, – ну что ты несешь, скажи на милость?! Стыдно в такую чепуху верить, да еще и трепаться об этом.
– Чего ж тут стыдного? – обиделась Нюшка. – У нас все знают, что коли в поту просыпаешься поутру, значит, всю ночь на себе домового по сборищам нечистым возил.
– Никого и никуда я не возила! – окончательно рассердилась Лидия. – Подай мне умыться, да смотри – станешь в людской языком чесать о том, что видела, я тебе… я тебя…
Она забекала и замекала, потому что совершенно не знала, чем припугнуть Нюшку. Нет, ну в самом деле, как Лидия могла ее наказать? Ни в смерти девкиной, ни, по-здешнему выражаясь, в животе она не была властна. Оставалось надеяться только на гипотетический страх, который все господа внушали слугам.
И ударило мыслью: а почему она все же мокрая? Неужто пропотела до такой степени после медового взвару?
Это было хоть слабое, хоть шаткое, но все же объяснение, и Лидия ухватилась за него, как утопающий за соломинку.
Нюшка, разумеется, побожилась, что никому и полусловом не обмолвится о случившемся, однако слухи в этом доме, видимо, просачивались сквозь стены, потому что, когда Лидия спустилась в столовую, уже всем было известно о ее ужасных ночных приключениях. Горничные девки жались в дверях, не решаясь к ней подступиться, – Фоминичне пришлось самой подавать ей кашу, чтобы Настена, у которой руки от страха тряслись, не уронила тарелку на пол. Впрочем, и Фоминична старалась держаться от Лидии подальше – сунула тарелку на самый край стола да и отошла как можно скорей.
У Ирины было испуганное лицо, а Алексей имел откровенно надутый вид.
«Может быть, он ко мне ночью приходил? – подумала Лидия. – Приходил, а я спала как убитая… Ну что ж, надо было будить получше, только и всего».
Ей стало смешно.
«Финист Ясный Сокол – только наоборот! Ну неужели Алексей не мог воспользоваться моей девичьей слабостью и беспомощностью и получить-таки свое? А вдруг… – Тут в голову пришла такая дурацкая мысль, что Лидия даже растерялась: – А вдруг он приходил, а меня в постели не было? Вдруг я в самом деле куда-то там домового возила?!»
Нет, это уже ни в какие ворота не лезло! Здешнее бытие определяло ее сознание не лучшим, далеко не лучшим образом, и Лидия принялась повторять себе, словно чудодейную мантру, что домовые, лешие, водяные et cetera et cetera суть порождения суеверного, одурманенного предрассудками сознания, а ей, представительнице XXI века, должно быть стыдно… и все такое.
Мантра на некоторое время помогла.
День нынче выдался необычайно солнечный, и вскоре после завтрака Фоминична изрекла, что в такую благодать грех дома сидеть, надобно ловить последние теплые денечки, пока погода не нахмурилась, не насупилась.
Лидия уже привыкла к тому, что в крестьянском словаре «погода» значило то же, что и «непогода». Словосочетания «хорошая погода» они просто не понимали, это было все равно, что «хорошая метель» или «хорошая буря».
На дворе и впрямь было градусов двадцать, не меньше. Солнце припекало, легкие паутинки реяли меж деревьев. Настала чудная пора бабьего лета. В саду свежо запахло увядающей листвой, особенно остро – смородиновым листом, а когда, вяло побродив по саду и пощипав последней малины, пошли на берег, головы всем закружил солнечный ветер. И все-таки здесь, у кромки сизой воды, было куда прохладней, здесь так и веяло осенью, и Лидию озноб брал, когда она поглядывала на дворовых мальчишек, стоявших в воде по колено, закинув чуть ли не на середину речки ивовые удочки. Около каждого на песке приплясывали пескарики и плотвишка, а в плетенках, выложенных сырой травой, сонно шевелили хвостами крупные сазаны – куда более серьезная добыча.
Ирина немедленно оживилась. Оказывается, она и сама до страсти любила рыбную ловлю, да только занятие сие для барышни, тем паче – генеральской дочки, считалось зазорным. Однако тут она выпросила у мальчишек удочку и встала к воде, забавно изогнувшись, чтобы и ног не замочить, и удочку подальше забросить.
Лидия, которая испытывала к рыбной ловле нормальное женское отвращение, посмотрела на нее, посмотрела да и пошла по берегу, смирившись с тем, что гулять ей придется одной: ведь Алексею, как всякому уважающему себя мужчине, тоже немедленно следовало схватиться за удочку.
Однако вскоре за спиной заскрипел песок под чьими-то быстрыми шагами, и послышался голос Алексея:
– Погоди. Что случилось?
– А что? – обернулась Лидия.
У него было растерянное лицо:
– Зачем ты это сделала?
– Да ты о чем?
– Пойдем, пойдем, сделаем вид, как будто мы просто гуляем, – чуть подтолкнул ее вперед Алексей, и Лидия мгновенно обиделась: да неужели им даже здесь, на этом вольном берегу, где за ними никто не следит, нужно делать какой-то вид?! Неужели он так боится, что Ирина оглянется и заметит, что они разговаривают? Ну, во-первых, она страшно увлечена рыбалкой, а во-вторых, да что ж такого в этом разговоре?! Они ведь не кинулись друг другу в объятия и не принялись безумно целоваться!
Хотя очень хочется, конечно… Но, может, это только ей хочется, а ему вовсе нет?
– Да мы и так просто гуляем, – проговорила она отчужденно и отодвинулась от Алексея. Но он немедленно заглянул ей в лицо:
– Зачем ты заперлась ночью?
– Что? – изумилась Лидия.
– Я приходил. Дергал, дергал дверь – было закрыто. Я думал, ты поняла вечером: я приду. Зачем закрылась? Не хочешь меня больше видеть? А я жить без тебя не могу… Знала бы ты, каково мне было ткнуться в эту закрытую дверь, биться в нее… Зачем ты мне голову морочишь? Зачем эти глупости с домовым придумала и слухи распустила? Издеваешься надо мной?!
Лидия запнулась. Она уже давно нашла объяснение своей не слишком-то удачной личной жизни: она просто не способна проникнуть в глубины вывернутой мужской психологии. Это для нее слишком сложно. Инопланетяне (мужчины) непостижимы. Сейчас, стоя рядом с Алексеем, она лишний раз убедилась в правильности этого постулата.
Да разве нормальная женщина станет распускать о себе слухи, будто ночью служила лошадью для домового?! Это кем только надо быть, чтобы сказать о себе такое?! Да никогда в жизни! Уж лучше признаться, что тебя похитил экипаж летающей тарелки, чтобы поведать о том, как классно жить на планете Альфа-бета-гамма-ипсилон-омега 123897 дробь 15!
Впрочем, насчет летающей тарелки – это для XXI века нормально. А для XIX – вряд ли… тут более актуален именно домовой.
– Неужели я тебе настолько противен? – обиженным мальчишеским голосом пробубнил Алексей. – Да, я заметил, что ты вчера вечером очень старательно изображала сонливость.
– Ничего я не изображала! – взорвалась Лидия. – И я отлично помню, что оставила дверь незапертой. Лучшее доказательство этому – что Нюшка нынче утром ко мне зашла и разбудила своим криком. Можешь ее спросить, если мне не веришь.
– Вот еще не хватало, девок допрашивать! – мигом оскорбился Алексей. – Ты можешь сочинять что угодно, но я-то знаю: у тебя было заперто! Заперто! Ты не могла не слышать, как я ломился! Ты нарочно затворилась, ты лежала и насмехалась надо мной, а потом, когда я ушел, встала и открыла дверь, чтобы девка поутру могла спокойно войти.
От неслыханной глупости этих обвинений Лидия совсем расстроилась. Довольно было бы и того, что она по какой-то несчастной случайности лишилась нынче ночью этого счастья – побыть в его объятиях, – довольно было тех нелепых слухов, которые уже, конечно, повторяет о ней все Затеряево – даже мальчишки-рыбаки косились странно и, думая, что она не замечает, украдкой плевали через левое плечо! – так еще и эти инвективы дурацкие, оскорбительные, несправедливые!
– Я думаю, кто-то из нас врет, – сказала она горько. – Или ты, или я.
– Но я-то знаю кто! Точно знаю! – взорвался Алексей. – Господи, как мне все это надоело! Зачем я с тобой связался? Зачем позволил, чтоб ты мне душу отравила?! Как бы я хотел оказаться сейчас в действующей армии! Но где взять коня?! Чертова Фоминична – кремень!.. Уйду я отсюда! Пешком уйду!
И он бросился в сторону, к закраине желто-зеленого леска.
Лидия повернула к воде. Встала у самой кромки, даже не заботясь о том, чтобы ног не замочить. Все было неважно, неважно… Солнечная, блескучая рябь вышибала слезы. Или рябь была здесь ни при чем?
Чей-то голос, зовущий ее по имени, долетел вместе с порывом ветра. Почудилось, что ли?
Она отерла глаза и оглянулась. Да нет, не почудилось. Вон стоит на взгорке Ирина, машет рукой.
Лидия неохотно пошла от воды. Она нарочно медлила, надеясь, что ветер и солнце высушат слезы. Ну, может быть, глаза и высохли, но прогнать печаль с лица не в силах были ни ветер, ни солнце.
– Что случилось? – спросила Ирина, указав на берег, через который протянулась цепочка следов – мужских и женских. Однако посредине следы вдруг резко разошлись: мужчина свернул к лесу, а женщина пошла к воде. – Вы поссорились с Алексеем?
– Ничего мы не ссорились, – буркнула Лидия. – Ему нужно было в одну сторону, мне в другую, только и всего.
– Горько мне, – шепнула Ирина упавшим голосом, – что два самых близких, самых дорогих, самых любезных мне человека так не любят друг друга!
Лидия только глазами на нее блеснула, а сказать ничего не смогла: горло перехватило. Да и что тут вообще можно было сказать?!
Если бы Ирина только знала!..
Не дай ей бог узнать.
Глава 11 Не повторяй мне имя той…
Иногда после обеда расходились по спальням, чтобы подремать, однако сегодня Алексей с мстительным выражением лица проворчал, что укладываться не желает. Лидия, которая, правду сказать, лелеяла некоторые мечты – вдруг сменит гнев на милость, вдруг рискнет прибежать к ней среди дня, пусть на минуточку, пусть ради одного поцелуя?! – сдержала досадливую дрожь губ. Но поскольку ей тоже не хотелось спать («Ночью выспалась, даром что домовушка гонял ее по заоблачным высям всю ночь», – это она так шутила злоехидно сама над собой…), она сказала, что лучше начнет сшивать лоскутки, приготовленные для одеяла и со вчерашнего дня так и лежавшие на большом столе в гостиной.
Ирина, скрывая зевоту и сонно хлопая глазами, согласилась. Лидия не сомневалась, что удерживает ее в гостиной вовсе не желание работать иглой, а синие глаза некоего раненого гусара. Тем паче что оный гусар притащил из кабинета Гаврилы Иваныча гитару с пышным полосатым бантом (совершенно такой бант на совершенно такой же гитаре Лидия видела на какой-то картине Брюллова, только, вот беда, не могла вспомнить, как полотно называлось) и, умело ее настроив, принялся пощипывать струны.
– Алексей Васильевич, спойте! – мигом оживилась Ирина. – Тот романс на стихи господина Карамзина, который он сам певал, бывало, у Загрядневых. «Прости» называется, если память мне не изменяет. Чудный, чудный романс! Ах, где-то теперь обожаемый наш Николай Михайлович?!
– Карамзин-то? – рассеянно подала голос Лидия, скрепляя «на живульку» первый ряд лоскутков. – В Нижнем Новгороде.
И тут же прикусила язычок, исподтишка огляделась. Как раз накануне рокового похода в художественный музей она читала какую-то статью, где рассказывалось, что в 1812 году великий русский историк жил в Нижнем.
Впрочем, похоже, ее реплика никого не удивила. Ирина только кивнула:
– Да, я тоже слышала, будто Карамзины в Нижний собирались.
А Алексей пробормотал:
– Ну, Карамзина так Карамзина, извольте, Ирина Михайловна, – и запел приятным, хоть и довольно слабеньким баритончиком, весьма ловко себе аккомпанируя:
Алексей закончил мелодию громким аккордом. Лидия решилась поднять глаза. Певец скромно не отрывал взгляда от струн, а Ирина, восторженно хлопая в ладоши, так и поливала его нежными взорами.
Ч-черт! Она решила, что это двусмысленное признание предназначено ей, а между тем Лидия могла бы поручиться, что Алексей намекал именно ей на свои чувства!
Надо было срочно все расставить по местам. Гитарой Лидия не владела, вот чему не научилась, тому не научилась! Однако голос у нее был приятный и слух отменный, поэтому она вспомнила один недурной фильм – «Эскадрон гусар летучих» – и запела, делая вид, что совершенно поглощена шитьем: