Петр на замечание Марины не ответил, а представил ей пассажиров:
– Геру ты знаешь, а с тобой рядом сидят старший брат Кости Александр и их бабушка Настасья Григорьевна. Родителей Кости в живых нет.
Старушка кивнула Марине, а старший брат пожал руку:
– Что-то мне твое личико знакомо?
Марина внимательно посмотрела на Александра.
– Кажется, и я вас где-то видела.
– Не ты ли на Вознесенский проспект к Николаю Спиридоновичу захаживала?
– Да, он дядя моей мамы.
– А я его сосед с пятого этажа. Он нам свою большую квартиру на однокомнатную сменил. Золотой старик. Жаль, умер… А у меня к тебе дело.
– Какое дело? – удивилась Марина.
– Давай не сегодня…
Анастасия Григорьевна достала платочек и беззвучно заплакала:
– Господи, Володя с Галиной в самолете разбились, теперь внука подстрелили.
– Володя и Галя – это наши с Костей родители, – громко, стараясь пересилить гудки, пояснил Александр. – Теперь у меня только бабуля осталась. А вы невеста Кости?
Не зная, что ответить, Марина покраснела. Отказываться ей не хотелось, не хотелось и врать. Выручил Петр:
– Они не так давно познакомились. Не успела она стать его невестой…
– За Костенькой ты бы, красавица, горя не знала, – старушка всхлипнула. – Золотой был мальчик, работящий, не жадный, не пьющий. Теперь таких почти что и нету…
На глаза Марины навернулись слезы. Костя не говорил, что он сирота. А девушка будто почувствовала это и ощутила к нему почти материнскую нежность. Она вспомнила их единственное свидание, счастливые глаза Кости, его радость по случаю предстоящего домашнего ужина, когда можно не переодеваться. И не заметила, как автоколонна свернула к Северному кладбищу. Неожиданно, так, что Марина не успела испугаться, посыпались осколки ветрового стекла. Гера странно дернулся и отбросил голову назад. Марина увидела кровь и закричала. Петр резко вывернул руль и надавил на газ. Машина рванула вперед, но через секунду из радиатора повалил белый пар, и они остановились. Марина продолжала кричать.
– Не ори, давай на пол! – приказал Петр.
Марина сползла вниз, Александр и бабушка молча завалились на ее место. Что-то мешало Марине на затылке, она потерла голову рукой и снова вскрикнула: рука была в крови. Петр больше ничего не говорил, только стонал. Сколько прошло времени, она не понимала. Дверцы распахнулись.
– Здесь, кажется, живые. – И девушка увидела мужчин и женщину в оранжевых костюмах спасателей.
– Не все, – заглянув в салон, возразил один из спасателей.
Марине помогли выбраться. Стоять на ногах она не могла, ее подхватили под руки, уложили на носилки и понесли мимо мигающих спецсигналами милицейских машин. Автоколонна превратилась в беспорядочное скопление техники. «Москвич», что ехал сзади, горел, его тушили пожарные. Впереди на тротуаре с открытой задней дверцей лежал на боку катафалк. Гроб с телом Кости наполовину вывалился из его темного чрева. Больше ничего рассмотреть Марина не успела. Носилки вдвинули в санитарный фургон. Кто-то протер ей лицо влажной марлей. От марли пахло спиртом.
– Старая знакомая, – услышала Марина и узнала врача «скорой» Авдотьева. – Сегунцова?
– Да…
– Ты, девушка, как ангел смерти. Рядом с тобой все время трупы. Раньше хоть по одному, а сегодня сразу двенадцать.
Врач бесцеремонно резал на ней блузку, ощупывал руки и грудь.
– Не надо, – попросила Марина.
– Еще как надо… Пулевого нет, похоже, только глубокая царапина от стекла в затылочной части. Маша, перевяжи ей голову. Придется переливание сделать. Он еще что-то говорил, но Марина не слышала. Перед глазами поплыл туман, и она задремала.
Очнулась Марина на больничной койке под капельницей. За окнами ночь. Перед ней мама. Глаза Натальи Андреевны заплаканы, под глазами синеватые круги и резкие морщинки:
– Господи, слава Богу, жива! – Мама погладила ее по лбу, наклонилась и стала целовать в лицо. Марина почувствовала солоноватый вкус маминых слез и тоже заплакала.
– Только душераздирающих сцен нам здесь не хватало. Убедились, что с дочерью все в порядке, и идите отдыхать. Ей нужен покой. Когда выпишу, будете дома друг друга оплакивать, но уже радостными слезами. – Возле койки стоял незнакомый молодой врач и строго смотрел на них.
– Да, доктор, я сейчас уже ухожу, – испуганно прошептала Наталья Андреевна и поднялась: – Доченька, я тебе тут соков, яблочек принесла… Поешь, когда сможешь. А завтра курицу сварю. Сегодня не успела. Я же с работы…
Марина кивнула и слабо улыбнулась матери. Та, прижав к глазам платок, выбежала из палаты. Авдотьев покачал головой и вышел за ней. Девушке стало стыдно, что она обижалась на мать. Ближе и роднее человека у нее ведь все равно нет! Они остались вдвоем на всем белом свете. И ударила мама ее от волнения, беспокоилась о дочери, вот и не сдержалась… А у Кости вообще ни мамы, ни папы не было: Марина вспомнила, как сидела в «Ниве» с его родными, и зажмурилась. Она так и не сообразила до конца, что произошло. Поняла только, что случилось страшное. Врач сказал: двенадцать трупов…
Молоденькая медсестра подошла к капельнице, поколдовала со шлангами и наклонилась к больной.
– Как вас зовут? – спросила Марина.
– Тоней меня зовут. Ты, Сегунцова, в рубашке родилась. В твоей машине двое убитых и один серьезно раненый. Он сейчас в операционной. А тебя лишь стеклом порезало.
– Кто в операционной?
– Летчик, брат того парня, которого хоронить везли.
– Александр?
– Кажется. У нас раненых с десяток. Всех не упомнишь.
– А что там было?
– Откуда я знаю. Я с вами не ехала. Стреляли, говорят… Ладно, спи давай.
Спать Марине не хотелось. Она уже себя не чувствовала такой слабой, как там, в машине. Значит, в них стреляли. Почему? За что?
– Господи, не город у нас, а сборище уголовников…
Чуть приподняв голову, Марина посмотрела в сторону сказавшей это. Она только теперь заметила в палате еще три койки. У стены лежала седовласая дама с книжкой. У окна кто-то спал, накрывшись с головой одеялом. По соседству сидела сухенькая старушка в пестром ситцевом халатике. Она слушала в наушниках радио. Старушка была тоненькая и руки ее могли служить пособием по анатомии – все косточки просматривались.
– Это вы сказали? – переспросила Марина.
– Я, милая, – кивнула старушка, стягивая с ушей наушники. – Вот сейчас новости передавали. Там про вас говорили.
– Про меня? – удивилась Марина.
– Не про тебя одну, конечно, а про весь этот ужас. Везли хоронить одного, а теперь придется двенадцать.
– Не говорили, кто в нас стрелял?
– Обещали сыскать. Только кто им поверит? Не поймают злодеев. Сколько уж раз так бывало, а виновных нет как нет.
Марина хотела еще что-то спросить, но она прикусила язык. На пороге палаты стояли доктор и высокий представительный мужчина. Он тоже был в белом халате, но Марина сразу поняла, что это не врач. Высокий держал в руках букет тюльпанов. Девушка решила, что это посетитель к ее соседкам, но ошиблась. Врач ткнул пальцем в сторону ее койки:
– Вон Сегунцова. Только вы не долго. Она еще слабовата. Дело даже не в ране. Стресс еще у нее… – После чего прикрыл дверь с другой стороны.
Мужчина шагнул к Марине, улыбнулся и протянул цветы. Затем понял, что ей с капельницей трудно их взять, извинился и вышел. Вернулся через несколько минут с литровой банкой. Поставил тюльпаны на Маринину тумбочку, подвинул к койке стул и уселся рядом.
– Давайте, Мариночка, знакомиться. Меня зовут Геннадий Васильевич Рощин. Я приехал из Москвы специально, чтобы с вами поговорить. А тут вот какая история. Единственно, что могу сказать, вам повезло…
– Потому что меня не пристрелили?
– Конечно. Вы видели встречную машину, из которой бандиты открыли огонь?
– Ничего я не видела.
– Понимаю…
– Вы из милиции?
– Я работаю в Государственной Думе.
Такого Марина никак не ожидала.
– Вы депутат?
– Нет, консультант одного из комитетов Госдумы. Прилетел я, к сожалению, поздно. Мне не сообщили вовремя о кончине Николая Спиридоновича, вот я на его похороны и не поспел. Ваш родственник очень известный человек, Марина. Расскажите, как он умер? Не говорил ли чего перед смертью? Не оставил ли завещания?
– Завещания? Нет. Квартиру он давно записал на меня, а ценностей у него не водилось.
– Это я знаю. Нас интересует архив Вострикова. Вам бумаги ни к чему, а государству могут пригодиться.
– Архива не видела. Все, что он считал нужным, еще при жизни отнес в городскую библиотеку. Вы там спросите.
– Спрошу. А вы припомните, рассказывал ли ваш двоюродный дед о том времени, когда работал в системе Главспирта?
– Он чаще про войну с немцами рассказывал.
– Как раз во время войны он там и работал. А старинных водочных рецептов он не хранил?
– Не знаю. – Марина уже начала уставать от любознательного посетителя. И он это заметил.
– Не буду вас больше утомлять, а вы подумайте. За старинные рецепты алкогольных напитков мне разрешили выдавать премии. Найдись у вас такой рецепт, могли бы в Египет съездить… – Геннадий Васильевич улыбнулся и встал. – Да, вот еще… Близких друзей Николая Спиридоновича вы ведь знаете. Я бы с ними с удовольствием встретился.
Марина вспомнила Алексея Петровича Дерябина, который жил на окраине города и уже давно не выходил на улицу. Это был единственный близкий человек старика. Но почему-то говорить о нем приезжему она не захотела. Что-то насторожило девушку в его облике. Даже дорогой в это время года букетик тюльпанов не помог:
– Все его друзья еще раньше поумирали, – буркнула она и закрыла глаза.
Сотрудник Государственной Думы сочувственно покивал головой:
– Поправляйтесь, Мариночка. – И тихо вышел.
Некоторое время он постоял у лестничного пролета возле окна. Но туда вышли покурить две медсестры, и москвич спустился вниз. Сдав белый халат в гардеробной и надев пальто, он достал мобильный телефон и набрал номер:
– Савельич, ваш Мишка Чума прислал своих братанов. Они тут целую войну устроили, двенадцать душ на тот свет отправили. Все мне напортили. Пусть отзовет свое воинство, и чтоб больше без самодеятельности. – Он громко и витиевато выругался.
Дежурившая в гардеробной нянечка с любопытством разглядывала москвича. Она и раньше недолюбливала столичных визитеров, полагая, что все они гордецы и зазнайки. А теперь узнала, что они и матом ругаются, да еще как!
Москва. Ресторан «Прага». 2000 год.
Февраль
Ни один мускул не дрогнул на лице депутата Государственной Думы Шарова. Владимир Савельевич отдал свой мобильный телефон помощнику и поднял бокал:
– С днем рождения, Михаил ты наш Станиславович!
– У меня рождение в июне. Хули за полгода пить? – оторопел Чумной, не заметив, что компаньон перепутал еще и его отчество.
– Дубина, ты сегодня, можно сказать, заново родился. – Шаров махнул музыкантам, которые тут же заиграли туш, и повернулся к Барруде: – Гена, вручай!
Геннадий Прохорович открыл кейс желтой кожи и торжественно извлек золотистый конверт с гербом Российской Федерации. Барруда под барабанную дробь выложил конверт на поднос, поданный ему официантом. Тот на вытянутых руках доставил его Чумному. Михаил Федорович схватил конверт, небрежно его распечатал и извлек новенький паспорт. С первой страницы документа на него проштампованной фотографией взирал сам Мишка Чумной. Только отчество и фамилия в документе значились другие: Слободский Михаил Станиславович.
Барруда с бокалом подошел к виновнику торжества и потребовал тишины. Гости послушно смолкли.
– Господа, вы присутствуете при уникальном событии. Подобное возможно только в новой, демократической России. Перед вами, – Барруда положил руку на плечо Чумного, – представитель древнего купеческого рода Слободских. Деда и бабушку нашего друга репрессировали. Оба его старика погибли в сталинских лагерях. Отца Миши, Станислава Слободского, бывший дворник их подворья Назар Чумной записал как своего сына Федора, спасая от НКВД. Вы знаете, в те времена детей «врагов народа» тоже сажали, тех, что постарше, конечно. А малышей – в детские дома… Нам удалось получить документы из архивов ФСБ-КГБ-НКВД, и настоящее имя нашего друга восстановлено. Предлагаю выпить за почетного продолжателя славного купеческого рода Михаила Станиславовича Слободского! Ура!
Окна банкетного зала ресторана «Прага» задрожали. Пятьдесят глоток дружно поддержали тост высокого сановника. Гости выпили, швырнули на пол бокалы и звон разбитого стекла смешался с хохотом и громкой музыкой. Когда народ немного успокоился, Владимир Шаров подошел к имениннику:
– Пойдем, компаньон, облегчим душу.
– Я недавно слил, – чистосердечно признался вновь испеченный купец.
– Кретин, поговорить надо, – прошипел Шаров.
– Так бы сразу и сказал, – обиделся Михаил Станиславович. До туалета они не дошли. В коридоре Шаров схватил Чумного за воротник смокинга:
– Паскуда, что ты натворил в Свердловске?
– А хули такого? Там моих ребят замочили. Я послал троих разобраться…
– Разобраться, говоришь?! Там двенадцать трупов. Если хочешь воевать, езжай в Чечню. Барруда позвонит Березовскому, тот живо найдет тебе горяченькое местечко. Постреляешь вдоволь.
– Зачем мне в Чечню… – Миша побледнел.
– Не хочешь, дебил, тогда перестань играть в крутого из подворотни.
– Вы же сами звонили, чтобы я нашел эту бумажку…
Владимир Савельевич сорвался на крик:
– Тыкву надо напрягать, а не за автомат хвататься.
Известная певица Анжелика Пусенок, из боязни лишиться контракта по причине опоздания, торопливо семенила в узком вечернем платье по коридору. От окрика разъяренного Шарова она вздрогнула и остановилась.
– Володенька, я немного задержалась, но все пять шлягеров без фанеры, как договорились, – пролепетала она с опаской.
– Иди пой, – отмахнулся Шаров, но на обтянутые сверкающей тканью бедра артистки оглянулся, и злость в нем поостыла: – Ладно, купец, пошли выпьем. Но это в последний раз. Повторится – одним компаньоном в нашем деле станет меньше. Бетона в стране хватит, а наследничка я тебе в полчаса сыщу.
В зале продолжалось веселье. Барруда только что выслушал анекдот про Горбачева и хохотал, наливаясь краснотой лица. Анекдот рассказал известный журналист Гоша Вяземский. Он имел доступ в Кремль, чем весьма дорожил, и, хотя знал немало баек о действующем президенте, анекдоты рассказывал только об ушедших на покой.
– Скажи, Гоша, можно пробить статейку в престижную западную прессу? – вытирая платочком смешливую слезу, перешел к делу министр.
– Се де па… – ответил журналист по-французски.
– Ты знаешь, я в языке Вольтера не силен. Мне Шекспир ближе, – прихвастнул Барруда, поскольку его английский оставался на уровне начальной школы.
– Весьма распространенное у французов словосочетание. Буквально переводится – «это зависит». В данном случае от трех факторов, – улыбнулся Гоша, но глазки его загорелись. Тем временем Анжелика поднялась на низенькую эстраду и запела первый шлягер. Инфантильный голосок певицы, сюсюкающий под инженю из публичного дома, даже через микрофон звучал не слишком сильно, но Барруда поморщился. Говорить пришлось громче:
– С двумя факторами мне ясно: название газеты и сумма гонорара. А третий?
– Третий – страна. От третьего фактора се де па оба первых. Например, через океан плыть дольше…
– Америка, значит, будет дороже?
– Приятно иметь дело с умным человеком.
– Не льсти, щелкопер, – притворно возмутился Геннадий Прохорович. – Ты угадал, Штаты…
– Надо зарыть кого-нибудь из олигархов?
– Нет, Гоша, я не кровожадный. Тема простенькая. Русскую водочку хочу поддержать. Ну и там некоторые нюансы. Понимаешь, белая эмиграция присвоила себе право наш родной напиток выпускать, а нас по боку…
– Сработаем. В каком издании вы бы хотели видеть такой материал?
– Газету, Гоша, я еще не выбрал. Но скоро мы к этому вопросу вернемся.
– Всегда готов. – Журналист приблизил свои губы к уху министра. – Слышали последний анекдот про Абрамовича?
– Нет, Гоша.
– Абрамович это псевдоним. Настоящая фамилия Романа Аркадьевича – Иванов.
– Смешно… – согласился Геннадий Прохорович, но смеяться не стал.
– Полагается еще спрашивать почему, – подсказал рассказчик. – Ответ: незаконнорожденный сын одного из министров. Оттого и скрывает свою биографию…
Но Барруда уже не слушал. Он увидел побледневшего виновника торжества, входящего под ручку с Шаровым, и поспешил к ним:
– Что-нибудь случилось, Володя?
– Так, маленькие шалости нашего большого ребенка, – ответил народный избранник. Взял с подноса официанта бутылку французского коньяка, налил половину фужера и залпом выпил.
США. Нью-Йорк. 2000 года. Март
На страничке электронной почты имелось пятьдесят новых сообщений. Алекс просмотрел адреса их отправления. Он ждал письма из Москвы, но адреса с приставкой «ru» не обнаружил. «Почему он не отвечает? – злился Слободеки. – Или обиделся на что-нибудь?» И еще раз перечитал свое послание. Как будто все выдержано в рамках приличия. Другую поступившую почту читать он не стал. Сейчас должна появиться Линда Кели. Алекс поднялся с кресла, потянулся, крутанул сальто, походил на руках. Хотя бывший спортсмен начинал привыкать к новой роли, сидеть на одном месте ему было трудно. Вернувшись в нормальное положение, вздохнул и уселся снова.
За первую неделю трудовой деятельности в его кабинете на тридцать седьмом этаже нью-йоркского небоскреба произошли изменения. На столешнице «кленового листа» появился компьютер, телефон и факс. Чтобы не урезать поле деятельности Марии Альбертовны, прямой номер он выдал ограниченному кругу лиц. Его получили родители, Семен Сотов, заместитель Маур, двенадцать директоров и двое из прежней институтской жизни – сокурсник Майкл Левин и красотка Кэт Томпсон. Все остальные продолжали связываться с владельцем компании через секретаря.