— Так! Валентин! — полушёпотом скомандовал Серёга. — Мы с Кукарачей остаёмся, ты командуешь отходом группы. Если не догоним, доложишь, что я приказал разделиться и пошёл другой тропой, больше ничего не знаешь, понял?
— Есть, командир! Может, я с вами…
— Отставить базар, Валя! Выполняй приказ! — Серёга повернулся к Кукараче. — Гранат у ребят возьми, по парочке от каждого…
— О’кей, Серёжа! — радостно взбодрился Витюха. — Облегчай багаж, мужики, не жлобись «фруктов» для братьев наших меньших! Ну, счастливо дохромать до хаты, топтуны!...
Группа тихо скользнула дальше по тропе, выполняя полученный приказ.
Сергей выждал ещё несколько минут, с болью прислушиваясь к доносящимся снизу выстрелам и крикам умирающих.
— Давай, Витя! Поехали разом! — и на головы боевиков посыпались гранаты.
Неожиданность нападения и профессионализм нападающих однозначно решили исход атаки. Так и не успев понять происходящего, боевики, оглушённые взрывами, словно с неба прилетевших «эфок» с «эргэдэшками», даже не успели оказать хоть сколько-нибудь ощутимое сопротивление.
Те из них, кого не поубивало взрывами и не посекло осколками, были в мгновение ока перестреляны из двух «калашей» короткими очередями спрыгнувшими со скрывавшей их доселе скалы разведчиками. Весь бой продолжался две минуты.
— Эй! Мужики! — крикнул Кукарача вниз не успевшим как следует врубиться в совершавшееся вверху над ними, оставшимся в живых «вовикам». — Живой кто остался?
— Ты кто? — оторопело отозвался Миха, не выпуская из рук автомата.
— Санта Клаус в кожаном пальто, блин! — отозвался Витюха, сбегая вприпрыжку вниз между камней. — Вам, мужики, сегодня охрененно повезло!
— Не им! — мотнул головой в сторону убитых подчинённых поднявшийся из-за останков Камаза Миха. — «Салаги» все, с первой операции возвращались…
— Жаль пацанов! — согласно кивнул Кукарача. — Война, сука…
Через двадцать минут на дороге показалась колонна из трёх «федеральных» грузовиков и двух БТР-ов — в начале и конце колонны.
Серёга последний раз взглянул на вытащенных из-под обломков машины четверых оставшихся в живых солдатиков и тела их погибших товарищей.
— Нам пора, старлей!
— Я ваш должник, мужики! — пожимая руки Сергею и Витюхе, сказал Миха.
— На сдачу купи себе пончик, — отшутился Кукарача. — В Раю сочтёмся!
— На вот! — Миха быстро начиркал на клочке картона от сигаретной пачки номер мобильника. — Сергей, держи, ну, всякое бывает — звони!
— Ладно! Всякое так всякое, — отозвался Серёга, засовывая картонку с номером в карман на рукаве куртки. — Главное, врубись, старлей: нас тут не было, и ты здесь никакой спецуры не видел! Помогли тебе вот они, — Сергей кивнул в сторону БТР-ов, — хорошо?
— Хорошо, ребята…
— Всё о’кей, дружбан! — хлопнул по плечу старлея Кукарача. — Тебя как зовут?
— Миха… — начал отвечать Михаил.
— Чао, Миха! Будь хэппи! — голос Кукарачи донёсся уже из зарослей кустов.
Разведчики растворились в «зелёнке».
Серёга так и не позвонил Михе — кусочек картона с написанным на нём телефонным номером пропал вместе с курткой, когда её, разлохмаченную в клочья осколками гранаты, поразившими спину Серёги, по кускам срезали с его окровавленного торса. Никто не стал шариться по карманам перемазанного кровью и грязью тряпья, да ещё под обстрелом.
Миха сам нашёл Сергея уже в госпитале в подмосковной Купавне. «Вован» ввалился к нему в палату, крупный, румяный, пахнущий приличным одеколоном, чисто выбритый — полная противоположность бледному, истощавшему, полупарализованному Серёге.
— Здорово, майор! — подсел Миха к Сергею на край кровати.
— Знаешь уже… — посилился улыбнуться Сергей.
— Знаю, братишка, всё знаю, — взял Серёгину руку в свою железную пятерню «вовик», — и про бой, в котором тебя ранило, и про засаду, и про то, что вас чехам «слил» за «бабло» подполковник Мурзаев, и про то, что твой Витя его чуть не порвал прямо в штабе, и про то, что потом они оба внезапно пропали, и про то, что Мурзаева через день нашли с почти полностью отрезанной головой и набитым долларами ртом, и что Виктор так с тех пор и исчез, и про то, что всё это случилось сразу после твоей отправки в Купавну. В общем, много я чего теперь знаю, братишка, чего лучше бы и знать не хотел…
— Блин! Витюха! Кукарача! Что с ним теперь? — взволнованно приподнялся на кровати Сергей. — Какой мужик был надёжный, какой разведчик классный, какой обалденный снайпер! Как ему жить-то теперь?! Он же рождён для армии, он же вояка всеми фибрами души!
— Боюсь, Серёжа, ему теперь одна дорога, в криминал, — потемнев, вздохнул Миха, — там такие спецы тоже в большой цене, особенно в качестве киллеров…
— Мрази… — непонятно о ком тихо проскрипел зубами Сергей, сжав в кулаки побелевшие от напряжения пальцы.
Миха молча смотрел себе под ноги.
— Ты-то как? — спустя некоторое время прервал молчание Серёга.
— Я? В ментуру подался, благо дядя жены в больших погонах, — улыбнулся Миха, — правда, не чисто в ментуру, а в «боевики», за пять месяцев вырос до командира группы захвата при УБОПе, всякую мерзоту рылом в грязь кладём, ну и пострелять бывает. Типа, с одной войны пришёл на другую войну! Слава Богу, жена понимает, ни разу не упрекнула, только крестит всегда на дорогу.
— Крестит? Ах, да! Крестит… Это хорошо, наверное… Я, правда, как-то ко всему этому «божественному» не особо… Что-то в моей голове Бог и всё, что вокруг творится, не сочетается… Извини, если что не так сказал! — Серёга виновато взглянул на Миху.
— Да брось ты, майор с «Мужиком»! — улыбнулся тот в ответ. — Я, кстати, тоже теперь майор, ты выздоравливай давай! Религия — дело личное, у каждого это по-своему. Не парься, прорвёмся! Чтобы у тебя мой номер больше не терялся, вот тебе сразу с аппаратом! — Миха положил около подушки Сергея новенький мобильный телефон. — Чуть что— жми вызов, и я примчусь! Если надо, со всей своей бригадой мордоворотов! Бывай, братишка!
Он поднялся с кровати, пожал обе Серегины обессиленные почти полугодовалой лёжкой в кровати руки и вышел, оставив после себя запах хорошего одеколона и, почему-то, оружейной смазки.
— Кукарача, Кукарача! — вздохнул Серёга. — Ну как же тебя так, а?
ГЛАВА 3. КУКАРАЧА
Кукарача был в части фигурой заметной как по своему не типичному для разведчиков росту — сто девяносто два сантиметра, так и всей своей колоритной, напоказ разбитной, но весьма цельной и твёрдой натурой. Кроме того, он был отличником огневой и боевой подготовки и лучшим снайпером бригады.
Стрелок он был вообще уникальный — стрелял изо всего, что попадало в его руки, вплоть до гвоздя с газетой! Серьёзно! Витюха брал газету, свёртывал её в трубку, вставлял в неё, словно в ствол ружья, двадцатисантиметровый гвоздь и коротким резким рывком выстреливал этим гвоздём из газеты, словно из пращи, пригвождая с десяти метров спичечный коробок к доске забора так, словно прибивал его молотком!
Что уж говорить про огнестрельное оружие! Из всех видов его Кукарача стрелял стоя, лёжа, навскидку, интуитивно, падая в прыжке, кувыркаясь, за спину через зеркальце, на звук в темноте, да вообще — как угодно! И попадал куда хотел, когда хотел и как хотел, словно пуля повиновалась его воле, минуя посредство выстрелившего ей оружия, а направляемая только напряжённым усилием его мысли. Про таких стрелков говорят — снайпер от Бога! Если вообще от Бога бывают снайперами…
Серёга и сам был два раза чемпионом бригады по офицерскому пятиборью, уверенно стрелял норму мастера спорта и был со всем доступным спецназу оружием «на ты», но с Кукарачей он тягаться и не дерзнул бы, настолько бессмысленным было бы такое соревнование. Да и никто, в общем-то, не дерзал, без вопросов признавая за Кукарачей славу стрелка номер один.
Что больше вызывало вопросы у сослуживцев, так это послужившая причиной прозвища Витюхи, напеваемая им постоянно, особенно в моменты умственного сосредоточения, дурацкая песенка: «Я кукарач-ча, я кукарач-ча!»
Обычно всех, интересующихся её происхождением, Витюха, не стесняясь, посылал к «ёжиковой бабушке», обрубая, обычно несвойственное спецназовцам желание лезть в чужую жизнь. Но вот с Серёгой как-то вышло так, что он нечаянно попал в непривычную для вечно ёрничающего Кукарачи минуту душевной откровенности, и тот, возможно, сам не понимая — зачем, вдруг приоткрыл Серёге вход в закрытый для всех других уголок своей души.
А вышло это так.
После очередного трудного и опасного выхода разведгруппа отсыпалась по палаткам, восстанавливая растраченные при выполнении задания силы. Только Серёга и Кукарача предпочли сну среди дня каждый своё какое-то дело. Сергей зашивал продранную на рукаве любимую зимнюю тельняшку, Кукарача любовно начищал свой табельный АПС — автоматический пистолет Стечкина, аккуратно разложив все его части перед собой на свежей утренней газете и по обычаю мырлыкая своё «Я кукарач-ча…»
— Витёк! — зубами перекусывая нитку от катушки, как-то бездумно спросил Серёга. — А что ты такое напеваешь?
— Это, командир, фокстрот такой — «Кукарача», кажись, тридцатых годов двадцатого века, что-то около того, — так же расслабленно, не задумываясь, ответил Витя, любовно начищая ствол разобранного пистолета.
— А что он так к тебе прилип? — по-прежнему почти автоматически спросил Сергей.
— Чего прилип, спрашиваешь?... — Витюха прекратил протирать пистолетный ствол ветошью. — Это, командир, можно сказать, песня всей моей жизни! Она в меня с раннего детства профессиональным палачом собачьей плетью вбита!
— Кем? — думая, что ослышался, переспросил Сергей.
— Профессиональным палачом, садистом редкостным, моим родным дедом! — Кукарача невидящим взором уставился в пространство. — Как же я мечтал его, суку, убить! Сам, своими собственными руками! Я, может, ради этого и в спецуру подался, чтобы наверняка не сплоховать! А он, гнида поганая, помер, когда я на втором курсе училища мышцы и мозги накачивал!
— Что он тебе сделал, чтоб так его ненавидеть? — поразился Сергей, прекратив своё занятие швейным ремеслом.
— Он, командир, не только мне жизнь покорёжил, я даже предположить боюсь — сколько он душ и жизней погубил… — лицо Кукарачи стало каменно-холодным. — Он все тридцатые-сороковые годы был следователем НКВД по политическим делам, допрашивал, пытал, лепил дела как пироги с человечиной! Он ведь сам мне все свои подвиги, мальчугану тогда ещё, с таким наслаждением рассказывал! Как он людей мучил, как оговаривать себя принуждал, родных предавать, клеветать на невинных!
Он, как наркоман, «торчал» от власти над людьми, от возможности творить с ними всё, что его бесовская натура пожелает, он мне с наслаждением рассказывал, как зубы сапогом у женщины выдавливал, как бороды у священников по волоску вместе с бровями и ресницами вырывал! И я, малец, всё это должен был часами слушать — кого он по какой статье куда отправил, кто умер на допросе, не выдержав пытки, кто с ума сошёл…
Он сам, наверное, тогда уже был сумасшедшим, раз мне, мальчишке, всё это рассказывал. А как он бил меня!
— За что?
— За всё! За любой малейший проступок! Он так и ждал, чтоб я хоть в чем-нибудь бы провинился, дал ему право наказать меня. А как может мальчишка, да ещё такой шебутной, как я, ничем не подставляться? Я и подставлялся постоянно, ему, гниде, на радость…
— А что ж родители твои, отец? — Серёга в ужасе смотрел на сослуживца. — Они что, этого не видели, не знали, как он с тобою обращается?
— Родители!? Я их не знал! — Витюха горько ухмыльнулся. — Я даже до сих пор не знаю, кем они были, мать, отец… Я вырос в доме деда, урода бесноватого, и бабки, немой как рыба и всего боявшейся. Мне о родителях даже спрашивать не разрешали, на этой теме было наложено табу! Лишь в старших классах интерната, когда я уже жил не с дедом, да и бабка померла уже, откуда-то до меня дошло, что мои родители тоже в системе МГБ работали, то ли в резидентуре за границей, то ли ещё какая-то там тёмная история с их жизнью. Сейчас уже и неинтересно стало.
Но дед, Илья Лукич, так и стоит перед глазами! Так и вижу, как он неторопливо открывает патефон, заводит его, ставит пластинку.
— Ну что, внучок, давай «Кукарачу» послушаем? Снимай штаны, рубашку, всё снимай, и на диванчик вниз лицом ложись, отребье недобитое!
Из патефона бодренько так льётся гламурный мужской голосок: «Я кукарач-ча! Я кукарач-ча! Та-ра-ра-ри-ра-ра-ра-рам!»
А дед во френчике своём всегдашнем, сталинского образца, плётку собачью, из охотничьего магазина, нежно так разминает и ласковым голоском ко мне обращается:
— Ну что, подследственный! Признаёте вы свою вину перед Родиной и правительством?
Я лежу голый на холодном кожаном диване, от страха весь сомлевший, а он, сволочуга, всё оттягивает начало истязания, всё ожиданием боли мучает…
А потом бьёт. Долго, с наслаждением, с оттяжечкой, чтобы острее боль была! И плакать запрещает — если вскрикну от боли или заплачу, ёще сильнее бьёт, гнида чекистская…
А из патефона — «Я кукарач-ча! Я кукарч-ча!»…
Помер он, точнее, сдох, как животное, один в своей четырёхкомнатной квартире в центре Москвы и лежал там, гнил неделю, пока соседи на трупный запах ментов не вызвали. Соседка мне потом рассказывала, что он последние недели перед смертью совсем с ума сошёл, сам с собой и с кем-то невидимым разговаривал, всё оправдывался, что он не сам чего-то там хотел, а его так заставляли! Говорила, что являлись ему постоянно мертвецы какие-то: и днём и ночью. Я так думаю, наверное, это души тех, кого он замучил, если такое вообще бывает. С ним, вот, — было!
Так и не успел я его убить, командир! Хотя, может, так и лучше?
А «Кукарача» эта долбанная так во мне и живёт с тех пор…
ГЛАВА 4. ГОСТЬЯ
Дождик зарядил ещё сильнее, превращаясь в затяжной холодный ливень.
Сергей накинул поверх тельняшки куртку от «горки», достал из сумки большую банку тушёнки, открыл её привычным движением ножа. Нелли снова подняла уши и открыла глаза, нос её зашевелился, улавливая аппетитный запах консервированной говядины с лаврушкой.
— Сейчас, сестрёнка, сейчас! — Сергей посмотрел на принюхивающуюся собаку и улыбнулся. — Сейчас поделимся по-братски, раз уж у нас с ухой пока задержка выходит!
Серёга вынырнул из внутренней палатки под растянутый на кольях внешний полог, представляющий собой как бы крытую веранду, где можно было стоять в полный рост и внутри которой помещались раскладные стол со стулом, собакина постель и пластиковый ящик с рыболовными снастями. Поставив перед собою две одноразовые пластиковые тарелки, он разложил в них поровну тушёнку из банки, в одну тарелку, поверх мяса, накрошил пару крупных кусков хлеба, затем поставил эту тарелку перед собакой.
Та, не притрагиваясь к еде, внимательно смотрела на хозяина.
— Ешь давай! Приятного аппетита, — вновь улыбнулся Сергей.
Дрессированное животное послушно принялось за еду.
Сергей поставил на стол небольшой голубой газовый баллон с прикрученной к нему сверху горелкой, нажав кнопку пьезоподжига, зажёг в горелке газ и поставил на огонь небольшой плоский туристический чайник из нержавейки. Огонь приятно тихо загудел.
Сергей уселся перед столом на раскладном стульчике, отрезал от буханки плоский широкий кусок хлеба, ножом положил на край его большой кусок тушёнки и, с удовольствием откусив, начал жевать этот незамысловатый бутерброд.
Начало темнеть.
Холодный дождь лил уже как из ведра.
— Ну что друг собака, — Сергей доел бутерброд с тушёнкой и обтёр горбушкой стенки консервной банки, — рыбалка у нас с тобой не задалась, ну и ладно! Сегодня отсыпаемся, а завтра с утреца по коням и домой! По дороге надо будет на строительный рынок заехать, прокладки для кранов на кухню купить и леску для триммера, уже и траву покосить вдоль забора пора! План одобряешь?
Нелли внимательно смотрела на хозяина.
— Ну, молчание — знак согласия! — Сергей убрал со стола посуду. — Сейчас чайку горяченького для сугреву, и в мешок!
Сергей выключил горелку и снял крышку с закипевшего чайника. Под крышкой было глубокое тонкое ситечко. Сергей вынул это ситечко, поддев кончиками пальцев за ободок, насыпал в него заварки из железной с рифлёными розочками банки и вновь погрузил ситечко в закипевшую воду. Подождав пару минут, он вынул ситечко с распарившейся заваркой, подержал его над раскрытым чайником, чтобы слилось, и, отложив его в сторону, закрыл чайник крышкой и налил из него густой ароматный настой в нержавеющую кружку-термос, с открывающейся щелью для питья в пластиковой крышке.
— Чай, собака, это вещь! — Сергей с наслаждением отхлебнул из кружки горячего напитка. — В такую погоду просто спасение! И греет, и бодрит, и настроение поднимает! Жаль, ты в этом ничего не понимаешь…
Собака вдруг подняла уши и насторожилась.
— Ну ты чего? — Сергей благодушно отхлебнул из кружки. — Лежи, отдыхай, наслаждайся мирной жизнью!
Собака поднялась на ноги и, прислушиваясь к чему-то сквозь шум дождя, тихонько зарычала.
— Зверь, что ли, какой? Лиса, небось! — зевнув, потянулся Серёга. — До чего же такая погода в сон размаривает! Да успокойся ты! Всё в порядке!
Собака явно не хотела успокаиваться, она подошла к краю тента, высунула нос наружу и предупредительно гавкнула. Затем ещё и ещё раз. Так она лаяла только на человека.
— Нелли, место! — скомандовал Сергей. — Ну ты что, старая, откуда здесь люди в такую погоду! Стареешь, пенсионерка!
Нелли, беспрекословно послушавшись, легла на свою подстилку, продолжая не сводить взгляда с тёмного проёма за палаткой и тихо, настороженно рыча. Уши собаки стояли торчком, изредка напряжённо вздрагивая.
Сергей прислушался. Нет — только шум проливного холодного дождя заполнял всё пространство за пределами его временного жилища!