– Надеюсь, немного успокоился, – сказала Мэри, открывая двери Питеру. Она часто предваряла свои пожелания этим «надеюсь». Надеюсь, поезда не будут опаздывать. Надеюсь, еды на всех хватит. Надеюсь, небо не обвалится. – А то все уже испереживались.
Питер поцеловал мать и заверил, что успокоился. В основном так и было. Посещение Ричи было сродни катарсису, и, оставшись один в машине, где его никто не видел, он позволил себе выплакаться. Через несколько минут он взял себя в руки и достал сигарету из пачки, спрятанной в бардачке.
– Ты что, курил? – спросила мать. – Надеюсь, не вернулся к вредной привычке.
Ему было почти сорок, а она временами говорила с ним как с четырнадцатилетним мальчишкой. Интересно, родители вообще способны видеть в своих чадах взрослых людей? Зои было пятнадцать, а казалось, все двадцать, и он знал, что трудно ему будет отпустить тетиву и отправить стрелу в вольный полет.
На вопрос матери он предпочел не отвечать. Делл был на кухне, менял предохранитель в лампе. Питер отодвинул стул от стола и сел, глядя, как отец орудует отверткой. Они наводили уют в комнате Тары. Мэри купила для нее новые пододеяльники, наволочки и новые занавески. Все демонстрировали, что страшно заняты, дабы избежать необходимости задавать Таре какие-то серьезные вопросы.
– Где она?
– Наверху, отмокает в ванне. Не заставляй ее снова плакать, Питер. Обещай больше не доводить ее до слез.
– Обещаю, мам. Все в порядке. Не собираюсь кричать на нее или повышать голос. Довольна?
После совместной прогулки в Аутвудсе на Новый год и после того, как она объяснила ему, что с ней приключилось, он отвез ее прямиком к родителям и попросил пересказать все Деллу и Мэри.
Но ожидаемой реакции не последовало. Мэри и Делл терпеливо выслушали сокращенную версию той же истории. Когда Тара закончила, Мэри сказала, что приготовит-ка, пожалуй, чай. Делл горячо поддержал ее: да, мол, всем им необходимо выпить по чашечке доброго чая. Питер взорвался. Наговорил всяких неприятных вещей. Мэри попросила его убраться прочь.
– Ты в порядке? – спросил Делл, возясь с крохотным шурупчиком.
– В порядке.
– Хорошо.
– Значит, все в порядке, пап. Все?
– Твоя мать наверху?
Питер откинулся на стуле, чтобы посмотреть, где мать:
– Да.
– Тогда закрой дверь.
Питер встал, закрыл дверь и снова сел.
Делл положил отвертку и выключатель на стол.
– Теперь слушай меня, ты, идиот чертов. Мне не по душе ее дерьмовая история. И твоей матери тоже. Но Тара нездорова. Сам видишь. И очень может быть, ей станет еще хуже, особенно когда ты бесишься, фыркаешь и бросаешься на нее, как бык на ворота. Не хватало еще довести ее до крайности или заставить снова сбежать. Так что просто держи свое мнение при себе. Договорились?
– И вы просто проглотите эту ее сказочку? Ни слова о том, что на самом деле произошло?
– В данный момент – да. Именно так. Иногда в жизни бывает, что понимаешь: всего знать не нужно.
Питер отвел взгляд, смиряя себя:
– Я только что был у Ричи. Не думаешь, что мы перед ним в долгу? Мы совершили большую ошибку. Он даже отсидел за ту несчастную дозу, что нашли у него дома.
– А по чьей вине?
– Частично по моей.
– Мы съездим к Ричи, когда будем готовы. А сейчас помалкивай об этом и будь с ней помягче, пока ей не станет лучше.
– Я буду с ней помягче?
– В этом доме еще как будешь. Я свое слово сказал, больше повторять не стану. Как дети поживают?
В углу мерцал телевизор, но никто его не замечал. Тара спустилась в гостиную, закутанная в махровый халат и по-прежнему в темных очках, от ее влажных волос пахло шампунем. Села на диван, продолжая сушить полотенцем концы волос.
– Питер, я хочу как-нибудь увидеть Ричи, – сказала она. – Не мог бы ты это устроить?
– Не к чему с этим торопиться, – встряла Мэри.
– Всему свое время, – поддержал ее Делл.
– Нет, это нужно сделать. Он узнает, что я вернулась, – сказала Тара, глядя на Питера. – Я обязана все объяснить ему, как объяснила тебе.
– Ему не к спеху, – сказал Делл. – Так давно это было.
Тара встала:
– Мама с папой привели в порядок мою комнату. Пошли, Питер, хочу показать тебе, как она выглядит.
– Я с вами, – встрепенулась Мэри.
Но Тара нежно заставила ее сесть обратно:
– Нет, мам, я хочу показать ему сама. А вы оба оставайтесь здесь.
Питер поднялся, чтобы следовать за Тарой наверх, но прежде Мэри наставила на него глаза, как два предупреждающих пушечных жерла. Когда брат и сестра оказались в ее комнате, Тара закрыла дверь и жестом пригласила его сесть на кровать.
– Помнишь, какой была эта комната, когда я ушла?
– Очень милой.
– Нет, поточней. Помнишь точно, какой она была?
– Более или менее.
Она подошла к стене у окна:
– Помнишь, что было здесь?
– Постер?
– Хорошая попытка. Постер с огромной бабочкой. Голубой бабочкой. А вот там тоже был постер. Какой?
– Joy Division.
– Ты гадаешь. Они мне не нравились. Вон там был постер фильма «Пропащие ребята»[21] с клятвой в вечной преданности Дэвиду, которого сыграл Кифер Сазерленд. Но еще у меня висел постер The Cure; тут стоял двухкассетник, там лежал плеер; здесь – задрапировано тонкими легкими шарфиками, на столбике нанизана куча дешевых браслетов. Железки, ну, знаешь, выпрямители для волос, щипцы – возле настенной розетки; можно было дом спалить. Там – «мартенсы» с флуоресцентными шнурками, мои любимые. Старая вертушка, твой подарок. И много кожаных ремней, я их носила с белыми дедушкиными рубашками, а за дверью висела мягкая фетровая шляпа и еще другая, с голубой кожаной лентой – подарок Ричи, там – пробковая доска с приколотыми на ней сухими розами и клочками бумаги с отрывками стихов, и я могла бы повторить каждую строку на каждом клочке.
– И что ты хочешь этим сказать? Что помнишь собственные вещи лучше, чем я?
– На старом ковре, который сейчас заменили, было пятно от туши, которую я пролила; занавески были не подрублены внизу, а подколоты булавками, потому что я не успела их удлинить, как собиралась. Я легко могу продолжить. Я хочу сказать, что все это, все эти вещи составляли мою жизнь и я все помню, словно это было лишь вчера.
– Ну так что? У тебя прекрасная память.
– Потом мы пойдем в твою комнату. Посмотрим, кто из нас лучше помнит твои вещи.
– Все продумала, да?
– Спорим, что я выиграю!
Это «спорим» было любимым словечком Тары до ее исчезновения. Она так часто говорила, с ранних лет.
Она присела на кровать рядом с Питером и взяла его за руку:
– Хочу сказать тебе пару вещей, прежде чем ты поспешишь делать какие-то выводы. Во-первых, я знаю, мама и папа думают, что у меня с психикой не в порядке, поэтому они так ласковы со мной. Я также знаю, что ты думаешь: я, мол, или психически больна, или прикидываюсь спятившей. Отлично, я и не ожидала, что ты отреагируешь по-другому, и уверена, было бы то же самое, поменяйся мы ролями… Боже, я столько думала, прежде чем рассказать тебе то, что рассказала. Я понимала, как рискую. Мне пришла в голову идея с кругосветным путешествием, но я знала: хотя такая история более приемлема, меня очень быстро раскусят, поскольку в жизни нигде не была, кроме одного-единственного места. Так что решила рассказать правду, будь что будет… Сейчас я сообразила, что, возможно, лгу себе по каким-то глубинным, смутным психологическим причинам. С людьми такое случается, ведь правда?.. Пожалуйста, учитывай это. Что я выиграла, рассказав тебе эту историю? Было бы проще сказать, что я убежала. Скажи я так, было бы намного меньше проблем. Я бы вытерпела гнев и ругань, которые бы обрушились на меня. Но, рассказав тебе, я сильно рисковала. Я не ждала, что ты поверишь мне, Питер. Понимаешь? Не ждала, да это мне было и не нужно. Я рассказала историю и не ждала, что ты или кто другой поверит мне хоть на секунду.
– Ну, – сказал Питер, – тут мы с тобой сходимся.
– Питер, я в большой беде. В большой. Что мне нужно, так это помощь. То, что я говорю тебе, – чистая правда. Я и сама этому не рада. Меня не было шесть месяцев, и я вернулась как только смогла, а когда вернулась, все изменилось. Изменилось так невероятно, что я даже не осмеливалась идти домой. Я следила за домом и три дня ночевала под открытым небом. Ни с кем не разговаривала. У меня не было денег. Взгляни на эти пять фунтов с портретом Веллингтона. Купюра была у меня в кармане, но ее нигде не принимали. Я голодала и чуть не замерзла до смерти, но не могла постучать в дверь, потому что была в ужасе. В ужасе! Мама и папа постарели. Но я быстро поняла, что только три человека на свете могут помочь мне. Мама, папа и брат. Мне больше некуда идти. Ты поможешь мне, Питер? Поможешь?
Питер пристально посмотрел на Тару. Она была прежним подростком. Но он видел и паутину морщинок. Она протягивала ему купюру, словно этим можно было купить его веру. Казалось, сделаешь совсем небольшое усилие – и поверишь ее словам, и увидишь в ней шестнадцатилетнюю девчонку, худенькую и оголодавшую; но стоило моргнуть, и просыпался здравый смысл.
– Я помогу тебе. Но ты должна будешь сделать то, что я скажу.
Она кивнула.
– Готова ты увидеться кое с кем?
Она снова кивнула:
– Я это предвидела. Но согласна.
Он взял ее за руку:
– Хорошо. Сейчас мы спустимся, и все будет тихо-мирно. Родители очень переживают.
– Знаю, – сказала Тара и заплакала.
Питер крепко обнял ее:
– Добро пожаловать домой, Тара! Добро пожаловать!
Они спустились в гостиную, и особенно Мэри была рада видеть их в полном согласии, хотя Делл вопросительно поднял брови, глядя на него. Мэри спросила Питера, не хочет ли он чего-нибудь поесть.
– Спасибо, мам, я не голоден.
– Хотя бы сэндвич съешь.
– Да нет.
– Могу сделать отличный сэндвич с ветчиной и горчицей.
– Нет, правда.
– С сыром? Есть чудесный чеддер.
– Не хочется, честно.
– Мне это ничего не стоит.
– О господи! Ладно! Сдаюсь! Давай свой чертов сэндвич!
– Ты вовсе не обязан его есть, – сказала Мэри, – если не хочешь.
– Кто-то питает любовью, – сказала Тара, – а кто-то любит пищей.
Питер рассказал Таре о Ричи, о том, что было с тем в полиции после ее исчезновения, о том, что произошло между старыми друзьями. Она была ужасно огорчена, услышав, что Питер и Ричи не разговаривали после случая с разбитой гитарой и что Ричи отсидел небольшой срок по обвинению в торговле каннабисом. Она сказала, что страшно хочет повидаться с Ричи, если это возможно, и Питер обещал, что постарается договориться о встрече.
Еще Тара согласилась показаться врачу и чтобы Питер устроил это. Они решили до поры до времени не говорить об этом Мэри и Деллу.
Питер покинул дом родителей, но сперва поцеловал Тару и мать. Он поцеловал и Делла, чего не бывало в последние двадцать лет.
Вернувшись домой, Питер увидел, что его пожилая соседка с несчастным видом стоит на улице. Это была миссис Ларвуд, хрупкая седовласая женщина, живущая через дорогу от его дома. Однажды Питер помог ей, когда она поскользнулась на льду. Она была милая старушка: испекла ему кекс в благодарность за то, что он помогал ей по всяким мелочам, хотя дочери злобились и говорили, что она ведьма. Видя ее растерянность, он остановил свой грузовичок:
– Миссис Ларвуд, у вас все в порядке?
Миссис Ларвуд секунду вглядывалась в него. Из-за катаракты она плохо видела. Оказалось, пропал ее кот. Она не видела его уже два дня. Рыжий, напомнила она ему, с милым красным ошейничком. Уж не застрял ли он в чьем-нибудь сарае. Питер обещал проверить свою мастерскую и пристройку. Дама поблагодарила и пошла к себе домой.
Питер поехал было дальше, но тут ему пришла в голову мысль. Он осторожно подал назад и второй раз опустил стекло:
– Миссис Ларвуд, а у вас есть фотография? Вашего кота?
– Есть.
– Дайте ее мне, и я скажу кому-нибудь из своих детишек распечатать на компьютере объявления. Можно будет наклеить их здесь на фонарных столбах, тогда люди проверят свои постройки.
– Это будет замечательно! Вы так добры ко мне!
– Пустяки. Поищите фотографию, а я пришлю за ней кого-нибудь из детей.
– Спасибо, Питер! Большое спасибо!
– Доброй ночи, миссис Ларвуд!
16
Подковывать лошадей тяжелая работа, зато очень способствует завязыванию полезных знакомств. Питер подковывал лошадей местного мирового судьи, жены члена парламента от их избирательного округа, дочери председателя местного муниципального совета и множества других людей, связанных с влиятельными и нужными персонами. Более того, он обнаружил, что, когда эти люди узнавали о его университетском образовании, их отношение к нему менялось. Голос у них смягчался, манеры становились свободней, они меньше ухмылялись.
Клиентам было невдомек, что Питер назначал дичайше разную цену в зависимости от того, насколько человек ему нравился, был ли тот членом охотничьего клуба, или в соответствии с тем, сколько, по его мнению, человек мог позволить себе заплатить. Если у кого-нибудь возникал вопрос по поводу платы, что изредка случалось, Питер охотно направлял строптивца к другому кузнецу, который брал намного меньше. Если же его спрашивали, почему там расценки ниже – что было действительно так, – он просто поднимал брови и ничего не отвечал, давая вопрошающему самому сделать вывод: дешево – значит халтурная работа. Такой метод не позволил ему потерять ни одного клиента за десяток лет.
Но с одного человека он никогда не брал больше положенного – с местного врача, статного высокого доктора Баллока, приехавшего к ним из лондонского Ист-Энда и лечившего всех без предпочтений или исключений. У Баллока были две прелестные дочери, которые хотели иметь пони, и, совершенно не разбираясь в лошадях, он, не чванясь, обратился к Питеру за помощью. Питер точно знал, где лучше всего приобрести пони, как сделать правильный выбор, сколько заплатить; и доктор был благодарен ему за советы. В свою очередь он был готов прийти на вызов к Питеру и его семье в любой неурочный час, особенно когда дети были еще очень малы. Однажды осколок горячего металла отскочил от наковальни и попал Питеру в уголок глаза. С лицом в крови, он поехал не в травмпункт при больнице, а в приемную Баллока, где доктор оставил сидевшего у него пациента, немедленно извлек осколок, подлечил ранку и отправил Питера домой.
Они отлично ладили между собой и частенько встречались в «Зеленом человеке» за пинтой пива. Как раз за пивом Баллок и рассказал ему, что хорошую лошадь найти и то гораздо легче.
– Не удается даже посмотреть им зубы, – сказал Баллок. – Искать хорошего мозгоправа все равно что ходить по минному полю.
Баллок сказал, что легко может направить Тару к психиатру, но тогда придется ждать назначения в НСЗ[22]. Если только она не набросится на кого-нибудь с бензопилой. А вот если Питер готов платить из своего кармана, то Баллок знает хорошего частного психиатра, живущего неподалеку. Он, правда, малость с причудами, предупредил Баллок, и частично на пенсии, но у него заслуженная репутация серьезного специалиста, и к тому же он не затягивает консультацию из желания содрать побольше.
И вот спустя два дня Питер отвез Тару в дом Вивиана Андервуда в деревню Трингстоун в Лестершире.
– Трингстоунский разлом, – сказала Тара.
Земля покоилась здесь на обширном геологическом разломе, которому деревня дала свое имя. Каменноугольный бассейн кончался в этом месте, смыкаясь со складчатой вулканической породой. В день, когда им рассказали об этом в школе, они научились говорить, что все разломал Трингстоун.
Питер остановил машину перед трехэтажным викторианским домом, с палисадником и наполовину заросшим плющом. Обращенный на север фасад дома не ведал солнечных лучей.
– Выглядит мрачновато, – сказала Тара, не выказывая ни малейшего желания выходить из машины.
Питер засопел. Оглядел дом сверху донизу. В наружности дома было нечто готическое.
– Замечательный дом.
К парадной двери пришлось подниматься по десяти побеленным ступеням. Питер позвонил и назвал себя в домофон. Дверь мгновенно открылась: на пороге стояла пожилая женщина с сильно выраженным горбом вдовы[23]. Питер едва удержался, чтобы не обернуться к Таре. Не ответив на приветствие Питера, женщина просто закрыла за ними дверь и повела их наверх по натертым до блеска ступенькам, опираясь крохотной рукой о деревянные перила. Наверху, на просторной лестничной площадке, располагались столики со стеклянными стендами по типу музейных, в которых находились редкостные вещицы. В одном – пара восточных шелковых туфель с загнутыми носками, украшенными кисточками; в другом – чучело ласки; в следующем – церемониальный нож.
– Ты шутишь, – прошептала Тара.
Питер пропустил ее слова мимо ушей, и молчаливая прислужница авторитета по части тайн души открыла дверь в большую комнату. Тут было нечто вроде библиотеки, только еще с несколькими стеклянными стендами. Навощенные половицы блестели, как и ступеньки лестницы; в середине лежал старый восточный ковер. Вивиан Андервуд стоял в дальнем конце комнаты у богато украшенного камина, в котором горел дешевый газовый огонь, пытаясь обогреть огромную комнату. У Андервуда была пышная копна белых волос. Одет он был в парчовую домашнюю куртку, из кожаных шлепанец торчали голые костлявые белые лодыжки. Во рту манильская сигара.