– У меня нет для вас другой истории, если вы это имеете в виду.
– Значит, ты веришь, что какое-то время жила с фейри?
– Это вы так их назвали, не я. Я ни разу не назвала их этим словом. И они не были бы рады такому названию.
– Но они – это те, кого мы обычно называем фейри?
– Они, конечно же, никогда не употребляли это слово по отношению к себе, да и не поняли бы его. Во всяком случае, оно намекает на что-то, чем они точно не являются. Вы, Питер и некоторые другие употребляли это слово, и я не поправляла вас, потому что не вижу смысла спорить.
– Но эти люди живут в другом измерении?
– Что это значит? Что такое другое измерение? Звучит как научная фантастика.
– Тогда – в другом месте.
– О, конечно же в другом месте, да.
– Могла бы ты отвести меня в то другое место?
– Нет.
– Почему?
– Туда можно попасть только в определенные периоды в году, насколько я поняла. И только в определенное время дня в те особые числа. Как сейчас. Сейчас сумерки. Они называют их дверной петлей дня.
– Можешь назвать те даты?
– Некоторые могу. Я в этом не большой специалист. У них есть ученые мужи, которые разбираются во всех этих сложностях. Но я помню, мне рассказывали, что равноденствие и солнцестояние – подходящие даты, но только луна должна быть в правильной фазе, и все такое.
– И все такое?
– Я же говорю, я не до конца все поняла. Но чтобы приходить и уходить, нужна большая точность.
– Но если мы отправимся вместе в сумерках в день летнего солнцестояния, можешь привести меня туда?
– Думаю, смогу. То есть я верю, что это возможно. Я не на сто процентов уверена в дороге, но, побывав там однажды, думаю, что, может, и сумела бы. Но я не пойду, потому что не хочу застрять там еще на шесть месяцев. Или, как оказалось, на двадцать лет. Раз в жизни уже более чем достаточно для любого.
– Вполне. Это место. Ты описывала мне его, озеро и прочее. Но когда ты вернулась, ты что-нибудь принесла с собой, что-нибудь на память, какую-нибудь вещицу, что угодно?
– Нет.
– Вообще ничего?
– Я пыталась украсть их таблицы, чтобы принести с собой. Как они их иллюстрируют – это невероятно, безумно красиво. Они высоко ценят искусство и музыку. Но меня поймали, и пришлось все оставить там.
– Какая жалость.
– Да. Если б вы разок взглянули хоть на одну из их иллюстрированных таблиц, то мгновенно поверили бы мне. Таких красок вы никогда не видали.
– Вот как!
– Вы умный человек и думаете, что много знаете. Но в этом отношении вы ребенок по сравнению с тем, сколько знают они. Я – ребенок; вы – ребенок. Их таблицы, карты – у них весь мир нанесен на карты, невероятно подробно, можно разложить их перед собой, они на телячьей коже и размером с газету, и, словно сквозь лупу смотришь, увидеть все: эту улицу, этот дом, мой дом, все в разноцветных деталях, нарисованных от руки, дух захватывает. И не только карты! У них есть глобусы с таким же эффектом увеличения. Они висят в воздухе, и думаешь: наверняка они подвешены на тоненьких проволочках, но нет, просто плавают в воздухе, таковы их феноменальные познания в физике, и не только глобусы, у них есть модели планет, вращающихся на своих орбитах, и звезд в полете, заходишь в эту комнату, и кажется, будто идешь среди этих светящихся орбит и видишь всю Вселенную, висящую вокруг, можно провести рукой и обнаружить наверху то, что держит все, – это вроде такого вечного двигателя, неподвластного силе тяготения, модель Солнечной системы, кажется, что она сделана из латуни и механических рычагов, а на самом деле – это сфера, сотканная из паутины, но в ней пульсирует свет, мне пытались что-то объяснить, но все было настолько выше моего понимания, просто мозг взрывался, а карты – не как географические карты в школе, они отображали пределы неведомых мест, древние руины и леса, новые земли, но также и моменты рождения, сексуального пробуждения, смерти, просто дух захватывает.
– Хочешь воды, Тара?
– Я прекрасно себя чувствую.
Андервуд кивнул. Подождал, когда Тара переведет дыхание и успокоится.
– Значит, ничего из того мира не прихватила. Ничего, что можно было бы изучить.
– К сожалению, прихватила. Правда, сомневаюсь, что вам удалось бы это изучить.
– Почему ты так говоришь?
Тара посмотрела в окно:
– Попробуйте глянуть туда, не делая резких движений. Там, за деревом через дорогу, видите человека?
Андервуд чуть повернул голову:
– Да, вижу его. В тени.
– Он пришел за мной сюда. Я изо всех сил стараюсь не замечать его. Если бы вы поговорили с ним, он подтвердил бы мою историю. Засвидетельствовал бы, что я говорю правду. Но вы никогда его не поймаете.
– Он один из них?
– Да.
– Что он делает здесь?
– Я вам говорила: преследует меня. Выслеживает.
– Полиции сообщала?
– Ха!
– И что он хочет?
– Меня.
– Тара, давай просто предположим, что я выйду поговорить с этим человеком. Просто предположим, что я спрошу, что он тут делает. Думаю, он ответит, что ждет автобус. Видишь ли, всего в нескольких ярдах от места, где он сейчас стоит, находится автобусная остановка. Предположим, он скажет, что ждет автобус. А если я назову твое имя и спрошу о тебе и он ответит, что не знает тебя, признаешь, что заблуждаешься и совсем не знаешь его?
– Ну так давайте.
– Это не ответ.
– Признала бы. Так давайте выходите.
– Я вовсе не собираюсь подходить к нему, Тара.
– И не подошли бы. Не смогли.
30
Была почти полночь, когда Зои вернулась из «Белой лошади». Она нарушила обещание прийти точно в одиннадцать. Питер предупреждал ее ясно и недвусмысленно. Она должна быть дома к одиннадцати, а это значило не в одиннадцать уйти из «Белой лошади» и не быть в это время в дороге, а находиться дома, переступить порог в момент, когда часы покажут одиннадцать. Причем часы на камине в гостиной, а не чьи-то, не наручные, в телефоне, песочные, солнечные или любые другие, хронометры или инструменты для измерения времени, здесь или в известной вселенной любого вида.
А она явилась почти на пятьдесят минут позже.
Ричи сказал Женевьеве, которая передала это Питеру, что «Белая лошадь» – мерзкий наркопритон. Но Зои объяснила, что заведение закрыли и открыли снова с другими управляющими и что там проводятся молодежные вечера без алкоголя, за чем строго следит обученная охрана.
Питер воспринял ее слова скептически. Если нет ни наркоты, ни алкоголя, зачем тогда уважающие себя подростки там собираются? С таким же успехом они могли бы пойти в церковь, заметил он.
– Ради музыки, – возразила Зои. – Музыку послушать.
– Ну конечно! – съязвил Питер.
Поднятая бровь Женевьевы не позволила ему дальше распространяться на эту тему, да он и не нуждался в напоминании, что за веселой музыкой в церковь не ходят.
В конце концов он взял в оборот дружка Зои.
– Слушай, Майкл, – сказал он, похлопывая парнишку по груди. – Ты должен привести ее домой точно в одиннадцать. Ты. Если не приводишь ее домой к одиннадцати, ответственность будет лежать на тебе и претензии я буду предъявлять тебе. А я мужик серьезный. И ты больше не увидишь ее. Дошло?
Парнишка покраснел всеми своими прыщами. Закашлялся и выдавил:
– Дошло.
Питер протянул громадную ручищу для пожатия. Майкл глянул на протянутую лапищу, прежде чем вложить в нее свою узкую белую нежную ладонь.
– Когда заключаешь уговор с человеком, смотри ему в глаза, Майкл. В глаза.
– Хорошо, – сказал Майкл, посмотрев Питеру в глаза и быстро отведя взгляд, но тут же посмотрел снова.
– Отстань от него! – не выдержала Женевьева.
– Пап! – закричала Зои.
– Да успокойтесь вы. Мы с Майклом заключили уговор, так, Майкл?
– Так.
И Питер был уверен, что уговор будет соблюден. Но все же было десять минут до полуночи, и смириться не получалось. Питер и Жен тянули, обсуждая, что бы им сказать, как бы все уладить. Питер признавал, что он страшно зол, но не знал, на кого злиться больше – на Зои или на Майкла. Жен не хотела, чтобы он принимал это слишком близко к сердцу. Каждый отец встречается с подобной проблемой. Он сам, будучи подростком, бóльшую часть времени гонялся за хорошенькими девчонками и не нуждался в указках нормального взрослого мужчины; с другой стороны, он не хотел выставлять себя дураком и закутывать дочь в чадру или паранджу.
Зои была красавица, стройная, с волосами цвета воронова крыла и глазами как у лани, и он испытывал облегчение оттого, что ее не тянуло, как многих ровесниц, рядиться под голливудскую шлюху. Он был убежден, что к шестнадцати годам дамбу все равно прорвет. Просто он чувствовал моральную обязанность укреплять дамбу до последнего. Дожидаясь дочь, они с Жен сидели за бутылкой красного вина, и, когда ключ Зои повернулся в замке входной двери, Питеру остро захотелось подкинуть в промоину лопату песка.
Он встал.
– Спокойней, – предупредила Жен.
– Выходить из себя не собираюсь, – ответил Питер.
Кто-то вкатился в дверь. Это был Майкл с поднятыми руками, словно сдаваясь. Питер глянул ему через плечо и увидел Зои.
Парень смотрел на него круглыми глазами.
– Позвольте объяснить… – начал он.
– Стой, где стоишь! – рыкнул Питер.
– Да, но я хочу…
Питер выставил громадную ладонь, как регулировщик:
– Стоп!
– Дело в том, что…
– С меня хватит. Не хочу никаких оправданий: мол, собака сожрала готовое домашнее задание. Не хочу слышать о дорожных пробках. Ничего не хочу. Хочу только, чтобы на часах было одиннадцать.
– Собака сожрала домашнее задание? – Майкл почесал свои дреды.
– Дай ему шанс, – сказала Жен.
– Пап! – подала голос Зои.
– Ладно-ладно. С тобой я разберусь через минуту. Но сперва ты, Майкл. Уговор есть уговор, так?
– Пап, выслушай его и перестань выставлять себя дураком!
– Осторожней!
– Дело в тете Таре!
– Что?
– Тетя Тара. Она была в «Белой лошади». Вдрызг пьяная, пап!
– Что?
– Это то, что Майкл пытается тебе сказать. Мы бы уже давно были дома. Если бы не тетя Тара.
Питер взглянул на Майкла.
– Это правда, – подтвердил Майкл.
Все вышло наружу. Где-то в середине вечера Зои заметила тетю Тару – та плясала так, будто к ней прикоснулись оголенным высоковольтным кабелем, дергаясь как безумная, откровенно пьяная.
– Но ты сказала, что это молодежный вечер! – усомнился Питер.
– Да, молодежный, – вмешался Майкл.
– Пьянющая, пап.
– Но ты говорила, что там не бывает алкоголя!
– У нее была пластиковая бутылка как будто с водой, а на самом деле с водкой. Так они проносят бухло.
– Они?
– Всякий, кто хочет нажраться. Не смотри так на меня, я терпеть не могу водку.
– Я тоже, – поспешил вставить Майкл. – Во всяком случае не очень.
– Я увидела ее и подумала: ну ты даешь, тетя Тара, – сказала Зои, – и поглядывала за ней, а она вешалась на всех парней и целовалась, знаешь, взасос, совала язык глубоко в горло, как ящерица за сочной мухой, и я говорю Майклу: черт, это Тара, моя тетя, а она разошлась, танцуя как-то непонятно, да, Майкл, прыгая вверх-вниз…
– Пого, – пояснил Майкл, – как на ходулях.
– Точно, пого, отпадный танец, но так, словно ей сунули в задницу петарду, причем не притворялась, пап, и отхлебывала что там у нее было в пластиковой бутылке, а все эти дурачки вокруг нее распалились, и я подумала, что добром это не кончится. Чуть не позвонила тебе.
– А надо было.
– Ну, не позвонила. А тут она стала светить сиськами и все такое…
– Стоп-стоп-стоп, – сказал Питер. – Это правда?
Майкл кивнул.
– Уже была половина одиннадцатого, и я говорю: пошли, надо идти, потому что твой отец… потому что вы сказали… и тут вокруг нее заварилась буча, подскочили вышибалы, и, пока они разбирались с теми парнями, трое других парней насели на нее…
– Насели? – ужаснулась Женевьева.
– Да, – сказала Зои, – насели, и, думаю, они пытались стянуть с нее одежду, так что я говорю Майклу…
– Она говорит мне: надо помочь ей, а я думаю: нет, спасибо, если полезу, мне башку оторвут, но тут Зои бросилась на них. Пришлось и мне за ней, – Майкл повернулся к Питеру, – вроде как на подмогу, а Зои показала свои приемчики дзюдо, ух! И один парень грохнулся на спину, к другому применила удушающий захват, а третий как на нее замахнется, тогда я прыгнул на него, но тут охранник схватил меня за гребаные дреды, извините, миссис Мартин, за волосы, а Тара только орет: что, черт возьми, происходит, нельзя уже девушке развлечься, что ли? – и я даже не думаю, что она узнала Зои, настолько была пьяна, вот так мы и опоздали на автобус.
– Ладно, – сказал Питер.
– Ладно, – повторила Зои.
– Но я постарался, чтобы мы успели на следующий. Который немного опоздал. Извините.
– Ладно, – сказал Питер.
– Так что, все нормально? – спросил Майкл.
– Да. Нормально. Хорошо. Хорошо.
– Спасибо, что доставил Зои в целости и сохранности, Майкл, – вмешалась Женевьева. – Подвезти тебя до дому?
– Мои родители не слишком волнуются, если я малость припозднюсь.
– Правильно делают.
– Я не говорю, что вы слишком уж волновались, – поправился Майкл. – Или кто-нибудь.
– Все в порядке, – буркнул Питер.
– Что вы собираетесь делать с Тарой? – поинтересовалась Зои.
– Тебя это не касается, – ответил Питер.
– Ну ладно, – сказала Женевьева, вставая и хлопая в ладоши. – Хорошо провели время, ребята?
– Ложись спать! – позвала Женевьева.
– Не могу уснуть.
– Я даже слышу, как у тебя мозги скрипят.
– Как я могу перестать думать?
Женевьева села в постели и включила ночник. Мягкий янтарный свет пронизывал ее волосы. Она положила ладонь ему на грудь.
– Чем тут поможешь?
– Какого черта ее туда понесло?
– Она явно думает, что еще подросток.
– Много ли девчонок дуют водку из горла и показывают сиськи?
– Ну, одна-две.
– Тебе когда-нибудь хотелось снова стать такой молодой?
– Что, и вот так вести себя? – спросила Женевьева.
– Да.
– Нет, не хотелось. Я такой ерундой не занималась и в молодости, и сейчас не мечтаю о таком, если ты это имеешь в виду. А ты?
Он немного подумал, сказал:
– Единственное, что есть хорошего в шестнадцатилетнем возрасте, – это эрекция.
– Хочешь поговорить с Тарой о ее поведении?
– Не знаю. Я плачу этому чокнутому мозгоправу, чтобы он с ней говорил. Или мне так думалось. А толк есть? Он просто разговаривает с ней, ставка почасовая. Сколько длится беседа? Час. Когда он скажет, что достаточно разговоров?
– Когда у Тары наступит прорыв, наверно.
– Прорыв. Откуда и куда?
– Я гашу свет. Спи давай.
Она протянула руку и щелкнула выключателем.
– Тара, Тара, Тара, – промычал Питер. – Где тебя черти носят?
Тара в этот момент входила в свой старый дом. Споткнулась во тьме о порог, выронила ключи, которых ей никогда не давали, когда она жила здесь двадцать лет назад. Наклонилась поднять их и стукнулась головой о приоткрытую дверь, отступила назад и наткнулась на горку, стоявшую у подножия лестницы. Стекло и их лучший фарфор в горке зазвенели. Тара удержалась на ногах и придержала дрожавшую горку.
Постояла в темноте, переводя дух. Было около часа ночи, и она боялась разбудить родителей. Но из кухни пробивался неяркий свет.
– Все в порядке, я не сплю, – послышался голос матери.
Тара слегка покачнулась, отерла рукой лицо и шагнула из коридора в кухню. Войдя, направилась прямиком к раковине, налила стакан воды и выпила залпом. Затем тяжело опустилась на стул у кухонного стола.
– Хоть и старалась потише, – сказала Мэри, – у тебя это плохо вышло.
– Извини.
– Решила вот дождаться тебя.
– Это было ни к чему. – Тара тихонько рыгнула.
– Ты пьяна.
– Выпила самую-самую-самую чуточку. Честное слово.
Мэри встала. На рабочем столе стояла тарелка, прикрытая другой тарелкой. Она сняла верхнюю:
– Вот, возьми, я приготовила тебе сэндвич.
Тара с благодарностью взяла его.
– Не могу привыкнуть ложиться спать, пока ты не придешь. Твой отец говорит, я должна оставить тебя в покое, мол, пусть делает что хочет. Хотя он не обрадовался бы, увидев тебя в таком состоянии.
Тара, чавкая, уписывала сэндвич.
– Я уже не ребенок, мама.
– Неужели? – резко сказала Мэри. – Кто же ты тогда?
Тара перестала жевать. Положила недоеденный сэндвич на тарелку. Встала, слегка покачиваясь:
– Я иду спать. Покойной ночи.
Мэри смотрела, как дочь, шатаясь, бредет по коридору, слушала, как та поднимается по лестнице. Прошел еще час, прежде чем она тоже отправилась в постель.
31
Ричи проснулся оттого, что кто-то звонил и барабанил в дверь. Первой мыслью было: полиция. Потом он вспомнил, что у него нет никаких неприятностей с полицией, если, конечно, не считать недавнего случая пьяного вождения. Хотя, насколько он знал, по таким нарушениям полиция не заявляется чуть свет.
Для Ричи «чуть свет» значило раньше одиннадцати.
В дверь продолжали молотить. Он спустил ноги с кровати и протер глаза, прежде чем нащупать сперва сигарету, потом зажигалку, потом очки. Только после этого натянул трусы и подошел к окну. Глянул и увидел Тару. Та одной рукой держала велосипед, а свободной барабанила в дверь. Какое-то чутье заставило ее поднять взгляд. Слабое утреннее солнце блеснуло в ее темных очках.