Позалипав немного в компьютер, я в очередной раз звоню Стёпке, снова послан незнакомым женским голосом, и спускаюсь в гостиную, по которой разливается запах жарящейся баранины.
Куда делся опарыш? В кухне с мамой его нет, на втором этаже - точно, значит... Брата я нашёл во дворе. Мелкий всё ещё маячил в трусах и майке. Он сидел на второй ступеньке крыльца, обхватив руками колени, и смотрел исподлобья на ворота. За живой изгородью слышатся весёлые крики других ребят, Ринат с несколькими мужиками играют в префе-ранс на заднем дворе дома напротив, их смех доносится даже до меня. Да и трава под солнцем сочная, изумрудная, от белья, что колышется на верёвках, веет малиновым Ленором. И только взгляд Андрюшки мрачнее любой тучи.
- Опарыш, - зову я, поглядывая на копну непричёсанных волос. - Какие экономические проблемы решаешь?
- Думаю, может, убить кого, - спокойно произносит Андрюшка.
Честно говоря, эти слова в сочетании с утренним поведением меня немного пугают. И я выхожу из себя.
- Слушай, хватит себя так вести, а то...
Я не знаю, что придумать, а опарыш резко оборачивается и кидает в меня острый взгляд.
- А то что? - злобно шепчет он.
- Не знаю. Маме пожалуюсь.
- Вот тогда я тебя и убью, - произносит Андрюшка, но уже не злобно, а как бы неуверен-но, будто размышляя, убивать или нет.
- Это обязательно, - киваю я. - Обязательно убьёшь, только хотя бы прикид сначала найди подходящий. Убивать человека в трусах как-то... низко для маньяка, не находишь.
Некоторое время опарыш смотрит на меня серьёзно. А потом начинает тихо смеяться, а в глазах странная печаль стоит. Нет, брата с утра и правда будто подменили, и пусть вручат мне Нобелевку, если б я знал, что с ним произошло. Хотя, как я уже говорил, люди боятся проблем, поэтому я и не хотел узнавать все подробности. Дурак.
Опарыш снова уставился на оградку, а я опустился на перила крыльца. Садиться рядом с Андрюшкой почему-то страшновато.
- Всё равно оденься, - говорю. - Соседи ходят, смотрят, а ты им что показываешь?
- А я что угодно могу показать, и мне ничего не будет! - восклицает Андрюшка и снова смотрит на меня, теперь его глаза влажные, будто он плакать собирается.
- Тебе будет нагоняй от мамы, - усмехаюсь я.
- А плевать!!!
И вдруг опарыш вскакивает и несётся к оградке. Я слишком медленно реагирую, и успеваю лишь ошарашено спуститься на доски пола, когда Андрюшка вскакивает на оградку, - а она у нас низкая с плоской окантовкой - и снимает трусы.
У меня челюсть отвисает. Я бегу к опарышу, а тот уже трясёт задницей и кричит на всю улицу:
- Ээээ-гей! Смотрите на мою жопу!
Когда рывком стаскиваю Андрюшку с оградки, я красный от стыда, как рак. Вдруг и правда кто из соседей видел это представление!
Опарыш путается в нижнем белье и падает в заросли вьюна, стебли которого обдирают его ноги. Я рывком ставлю Андрюшку на землю, и на автомате надеваю ему трусы. При этом с моих губ срываются какие-то ругательства, которые оканчиваются словами:
- ...я убью тебя!
- О! Точно! - внезапно восклицает опарыш, глядя на меня. Его лицо вспыхивает новыми эмоциями, и он несётся к сараю. - За мной!!!
- Стой, придурок! - кричу я, стараясь догнать Андрюшку.
И вот мы оба оказываемся в мрачном пыльном сарае, где отец хранит инструменты. Чтобы солнечным лучам, особенно в это время суток, пробиться к единственному окошку в бревенчатой стене, им придётся миновать дом и заросли вьюна. Поэтому, сквозь туман пы-ли предметы сарая кажутся чёрно-белыми.
Опарыш хватает молоток, и я сжимаю кулаки от страха.
- Давай так, - тараторит он. - Бери молоток.
Я стою.
- Иди сюда, твою мать!
Он кричит таким властным тоном, что я повинуюсь, хотя предполагаю, что молоток сейчас ударит меня промеж глаз. Но опарыш протягивает мне инструмент рукояткой вперёд.
- Бери!
Я беру.
- А теперь бей со всего размаху прямо сюда! - кричит Андрюшка и тыкает пальцем в бледный лоб. Тыкает так сильно, что белеет первая фаланга пальца. Сумасшедший взгляд опарыша носится по моему лицу, ногами Андрюшка упёрся в пол, готовясь к удару, губы сжались так плотно, что их почти не видно.
- Бей же, слабак!!! - вопит Андрюшка. И глаза у него опять влажные. Мой утренний страх медленно превращается в благоговейный ужас, и я даже не знаю, что делать в сложившейся ситуации.
- Ты долго будешь стоять???
Я ошарашено делаю шаг назад и прибегаю к единственному решению проблемы. Не отрывая взгляд от мелкого идиота, поворачиваю голову в сторону дома и ору:
- Маааааааам!!!
Лицо опарыша расслабляется, но на нём не появляется никакого страха. Во мраке я вижу лишь его беззвучный смех.
- Вот умора... вот слабак... - пищит опарыш. А я снова кричу:
- Маааааааам!!!
- Мяяяяяяяям, - передразнивает меня Андрюшка.
- Слушай, я не знаю, что с тобой случилось ночью, - говорю я, стараясь заболтать опарыша, пока не свалю проблему на мать. - Но тебе надо прийти в себя. А то мне с утра кажется, будто ты подменыш. А настоящего брата забрали инопланетяне.
Лицо опарыша становится серьёзным, и он поднимает указательный палец, которым минутой назад тыкал себе в лоб.
- Ооооо... - прошептал он. - Точно. Инопланетяне. Как же я раньше не подумал об этом!...
И в этот момент в сарай врывается мама.
- Что у вас тут происходит???
И прежде чем я успеваю открыть рот, опарыш с видом малыша, у которого украли все конфеты, выпаливает:
- Это Артёмка! Он хотел мне молотком голову разбить.
Я изумлённо пялюсь на молоток у себя в руке.
****
Неужели мама и впрямь поверит, что я хотел убить своего брата? Отбрасываю молоток и вытираю руку о рубашку, а мама уже кричит, выпятив глаза:
- Тычтосумасошёл???
- Да никого я не хотел убивать! - кричу в ответ и мечусь взглядом от опарыша к матери. Мелкий играет покинутую всеми Джульетту, а в глазах довольный блеск. - Я что, совсем из ума выжил?
Мать уже кидается к Андрюшке с объятиями. Мимо меня проносится запах подсолнеч-ного масла и жареной баранины.
- Я тебя под замок посажу. Будешь неделю только в окно глядеть, - причитает мама, и внутри меня вспыхивает негодование.
- Да что за фигня с утра творится?! Этот придурок с ума сошёл, а ему все только потакают. Эй, опарыш, скажи маме, что за фигню ты с утра городишь!
Мать уже обнимает Андрюшку и крепко прижимает к себе, а тот глядит куда-то в пол.
- Он не опарыш, а твой брат! - в который раз замечает мама, и отстраняет Андрюшку от себя. - Он тебя не бил?
Она смотрит в лицо мелкого так, будто я какой-то маньяк-изувер, и с моих губ срывается невольный стон. Мне нехорошо. Меня шатает. Я бы мог уйти, но тогда я только усугублю своё и без того незавидное положение.
- Мааам, этот осёл просил меня разбить ему башку молотком, - стонаю я.
- Хватит тут дурью маяться. Ты пугаешь брата, разве не видишь? - Мать тащит опарыша к выходу из сарая, а я чувствую, как последние нити доверия ко мне безнадёжно рвутся. Если меня не накажут, то я, конечно, плевал на доверие, но пятая точка чуяла неделю домашнего ареста. Что бы на моём месте сделал Стёпка?
- Мам! - восклицаю. - Я, конечно, не пылаю любовью к опарышу...
- К Андрею!
- Ну хорошо, к Андрею! Но он с утра как с ума сошёл! - Мать уже тащит мелкого по лестнице. У меня остаётся от силы пару секунд. - Неужели, ты думаешь, я бы звал тебя, захоти я размазать его по стенке??? Я поэтому и кричал, чтобы ты пришла, потому что этот кретин дал мне молоток и просил разбить ему голову.
Мама задерживается в дверях лишь на долю секунды. Кажется, в её глазах мерцает за-думчивость, почти доверие. А потом она выходит во двор.
Почти минуту я ещё стою в сарае, растрёпанный, изумлённый, загнанный в угол. А по-том возвращаюсь в дом. Мне нечего бояться, и если меня решат посадить под замок, я вновь вступлю в дискуссию. Трупом лягу, но оклеветать себя не позволю. А опарыш у меня дождётся. Запру его нечаянно в туалете, или башку в унитаз окуну.
В кухне я снова набираю Стёпку, но телефон всё ещё отключен. Мать с мелким, вероят-но, наверху. Возможно, опарышу устраивают допрос на предмет моих противозаконных действий. Ох, представляю, что он там может про меня наговорить.
В кухне я снова набираю Стёпку, но телефон всё ещё отключен. Мать с мелким, вероят-но, наверху. Возможно, опарышу устраивают допрос на предмет моих противозаконных действий. Ох, представляю, что он там может про меня наговорить.
Достаю из холодильника сыр, готовлю себе бутерброды, съедая их до того, как успеваю сделать. Не знаю, сколько так проходит времени, когда в дверь звонят. Я как раз убираю еду в холодильник, мысли всё ещё заняты опарышем, и каждый новый вывод накручивает меня всё больше и больше.
Звонок вытаскивает меня из внутреннего мира, не полностью, а так, по пояс. Спешу к двери, и распахиваю, не спросив, кто за ней. Привычка. Мать говорит, что с такой привычкой жить мне не долго. Я ей не верю, ибо кто у нас захочет кого-то ограбить или убить? Посёлок-то закрытый. Если с Волги заплывут лишь.
На пороге высился мужчина в тёмных очках, которые удобно устроились на идеально ровном и очень остром носе. Я сразу прозываю парня Буратино. Хотя сходство с деревян-ным человечком только просматривается лишь в области носа, в целом мужчина крупный, мускулистый, и его руки с ногами уж никак не напоминали брёвнышки.
(...типа того, которым ты разбил опарышу губы...)
Чёрт возьми, Андрюха теперь не будет выходить у меня из головы, пока конфликт не решится.
- Соседи жалуются, что у них нет кабельного, - говорит мужчина, жуя при этом жвачку. - Мы подозреваем, что нарушена кабельная сеть, могу я... - потом парень будто приходит в себя и понимает, что перед ним ребёнок... точнее, подросток, но всё же далеко не взрослый. - Кто-нибудь из родителей дома? - спрашивает он.
И в эту же секунду в заднем кармане моих джинсов звонит телефон.
- Маааааам! - кричу я и достаю аппарат. Стёпка, тебя Господь послал, да будут дни твои на Земле благословенны!
Я отхожу от двери и включаю связь.
- Стёпка, ты чего, спал до сих пор?
- А чего? Лето же, - отвечает мне хрипловатый почти родной голос.
- Да ладно! - Я проскальзываю по лестнице мимо мамы.
- Нет, конечно. Я уже в город с отцом ездил. Просто, только вернулся. Гулять пойдём?
Я уже вторгся в коридор второго этажа, бегу в детскую.
- А то.
- Сегодня с нами должны быть Вероника и Ольга.
Сердце бьётся чаще.
- И ты ещё здесь? Немедля ко мне.
Когда я вхожу в комнату, связь уже отключена, и только сейчас вспоминаю об опарыше. Тот валяется на кровати, хмурый, словно венская ночь, в которую умер Моцарт.
- Кто пришёл? - хмуро спрашивает он.
- Ты чего обо мне маме наплёл? - сжимаю я кулаки и нацепляю воинственный вид.
- Ничего не наплёл, - отмахивается опарыш. - Пришёл-то кто?
Снизу доносится голос мамы:
- Мальчишки, у вас там всё в порядке?
- ДА! - хором отвечаем мы, и мне вдруг становится легко.
- Смотрите у меня, - грозит глухой голос мамы.
- И всё же, кто пришёл? Кому-то не понравилось, что я бегал по забору без трусов? - за-думчиво хмурится брат.
- Да! Соседи пришли. Кстати, с ножницами. Они сейчас поднимутся и отрежут твой стручок.
Вид у опарыша слишком серьёзный, чтобы продолжать шутить.
- Да что с тобой? - пожимаю плечами. - Ты можешь объяснить, что происходит?
- Что толку, всё равно, ты завтра всё забудешь, - отвечает опарыш. - Так ты мне честно ответишь, кто звонил?
- Да это из кабельной компании, - говорю я. - Дались они тебе.
- Странно. - Впервые за день лицо опарыша сменило маску сумасшествия на изумление. Он по-настоящему растерялся. - Но так не должно было быть!
Он вскочил и прилип к окну. Всё ещё в трусах и в майке. Я не успел ничего сказать, как вновь раздался звонок. А вот и Стёпка нарисовался.
Оставив опарыша в одиночестве, я вылетаю из комнаты, перепрыгиваю лестничный пролёт, и вот уже у двери. Мама открывать не собирается, она знает, кто на крыльце.
Я отворяю дверь и вижу затылок друга.
- Стёпка! - восклицаю я... и на секунду вздрагиваю, представляя, что сейчас он обернётся, а вместо лица у друга белое месиво, как у Слендермена .
И даже когда он оборачивается, не сразу видение уходит из головы. Только знакомый голос собирает передо мной родной образ:
- Я тоже хочу такие когти, - говорит Стёпка.
Я улыбаюсь. Родные ровные волосы, как у Омена, стильные очки в чёрной толстой оправе. И только эти жуткие усы... не то чтобы усы, но у Стёпки на верхней губе волосы стали слишком тёмными, хотя лицо ещё совсем детское. Видеть парнишку с жиденькими усиками, на мой взгляд, отвратительно. И я, и Серый - его брат - и даже Ольга, давно просим Стёпку сбрить эти рудименты каменного века, но друг упрямится, и твердит, что тогда они будут расти чаще.
Дурак.
Я смотрю в сторону высоковольтного столба. Перед домом притаился малиновый фур-гон с изображением трёхлистного клевера и надписью: Сомерсет. Кабельная фирма, вроде. А Буратино в оранжевом костюме и такой же кепке, что-то колдовал в открытом железном ящике на столбе. К его ногам цеплялись металлические штуковины, напоминающие когти.
- Они называются монтёрские когти, - говорит Стёпка.
- Мне безумно интересно! - прикидываюсь я. - Но могли бы мы уже рвануть на встречу с Вероникой?
- И Олей, - замечает Стёпка, вскидывая указательный палец правой руки.
- Да. Только... мне нужно привести себя в порядок немного. Ты меня подождёшь здесь или в доме?
- Я на крыльце посижу, - улыбается Стёпка и садится туда, где полчаса назад сидел опарыш. Я вздрагиваю, и прячусь в дом.
Мне кажется, проходит много времени, прежде чем я начинаю нравиться самому себе. Но там будет Вероника, как же иначе? Хоть сегодня на улице жарко, стоит нацепить кожанку. В закрытом помещении я, конечно, спарюсь, но на открытом воздухе - ничего так. Даже Стёпка в рубашке с длинным рукавом. С Волги который день внезапно дуют ветра.
Когда я выскакиваю за дверь, Буратино и фургона уже нет, только Стёпка сидит на сту-пенях крыльца, опустив голову на руки.
- Я готов. Велик берём?
- Да не, - качает головой Стёпка. - Мы всё равно мимо моего дома. А там нас Серый подвезёт, сам вызвался.
Я киваю, закрываю дверь, и слышу голос мамы:
- Артём, баранина будет через несколько часов. Обязательно возвращайся.
- Угу, - мычу я, заведомо зная, что нарушу установленное время. - Понеслись?
Стёпка встал.
- Мы с тобой два мачо-мена, нас ждёт удача. - Он цыкнул губами и подмигнул.
С благоговением в сердце я покинул дом, оставив внутри нервную маму и двинутого опарыша. Ура. Свобода! Аллилуйя!
*****
До дома Стёпки идти пару минут. По дороге навстречу попалась пара малышей, перекидывающих на ходу красный резиновый мячик, но в основном весь наш закрытый район пустовал. Большинство взрослых пребывало в городе на работе. Летом в будние дни до захода солнца посёлок превращался в маленький детский городок с небольшим количеством женщин.
Сквозь заросшие прутья ворот дома Герундовых - фамилия Стёпки - я разглядел красные пятна Серёгиного Рено. А вот и ещё один персонаж моей жизни Сергей Герундов - старший брат Стёпки.
Серому вот-вот должно было исполнится семнадцать, на шестнадцатилетние родители подарили ему машину Рено, и теперь сильный покровитель моего друга катал нас всюду, куда нам только вздумается направиться. Я нисколько не шучу, говоря о покровительстве, ибо Серый представлял собой смесь Стёпкиной заботливой мамочки и строгого решитель-ного папочки, хотя женственное лицо со светло-русыми кудряшками придавало бруталь-ному парню, ставшему почти дядькой, невероятное сходство с матерью. Учителя за спиной называли Серого Аполлоном, - я как-то подслушал. Для них он являл образ со-вершенного греческого бога: посещает спортзал; играет за местную подростковую сборную по футболу; вечная приветливая улыбка на губах, демонстрирующая зубы из реклам Dirol; спокойный, не конфликтный, скорее - защитных обиженных и обездоленных; жеманная походка, пижонская причёска, педантичные движения...
Поверьте, мы с пацанами таких по-другому называем, менее приветливым словом. Хотя, ничего против Серого я не имел. Ходить в друзьях у накаченного старшеклассника - что может быть лучше, пусть даже за глаза его и обзывают всякими нехорошими словами. В тринадцать я впервые убедился, что правда не на стороне правил и понятий, выстроенных подростковыми структурами, а на стороне силы. Если ты способен размазать по стенке любого одноклассника, то это ты диктуешь правила.