Интересно, видел ли кто-то из его народа те горы? Или холодную жемчужину этого озера? Эта возможность должна была его волновать. Но в тот момент, когда Тай осторожно спускался на коне по склону, она его не волновала. Зато заставляла чувствовать себя ужасно далеким от родины…
Всадники остановили коней у входа. Люди, несущие носилки, тоже остановились. Перед хижиной не было ограды, только вокруг заднего двора, где стояла пристройка. Тай решил, что это сарай или конюшня. Или, может быть, этот слуга там ночует? Есть ли здесь другие? Никаких признаков самой шаманки или признаков жизни внутри. Когда единственный человек вышел, он старательно прикрыл за собой дверь.
Командир кочевников спешился, они с шаманом подошли к слуге, заговорили тихо, с необычным почтением. Тай не разбирал слов, слишком быстро и тихо они говорили для его ограниченных познаний в их языке. Слуга что-то коротко ответил.
Командир богю обернулся и махнул рукой в сторону склона. Еще два всадника отделились от отряда и стали спускаться, ведя двух лошадей – тех, которые всю дорогу сюда несли подарки.
Магия и лечение не были бесплатными.
Дома то же самое, криво усмехнулся Тай, и это его почему-то успокоило. Надо платить за лечение, поможет оно или нет. Обмен – условие сделки.
Эта сделка будет ужасно странной, но элементы того, что должно произойти, точно такие же, как у алхимика в Синане или Еньлине, когда он лечил похмельную головную боль или когда вызывали пухлого, седовласого лекаря из деревни в их дом у реки, если Вторая мать не могла уснуть по ночам или у третьего сына появлялся сухой кашель.
С этой мыслью пришло воспоминание о доме. Очень четкое. Запах осенних костров, плывущий в воздухе дым. Журчание реки, словно звук текущего времени. Листья павловнии уже облетели, подумал Тай. Он видел их на дороге от их ворот, почти слышал, как они шуршат под ногами.
Слуга шаманки снова заговорил, когда подошли лошади с дарами. Тон был неподобающим, это понял даже Тай. Но он знал, что шаманы пользуются огромным почетом среди богю, а еще, что здешняя шаманка обладает особой силой и ей придают особое значение. В конце концов, они проделали большой путь к ней.
Всадники разгрузили подарки. Слуга ушел в дом с некоторыми из них, вышел, унес следующую порцию. Ему потребовалось четыре ходки. Каждый раз он закрывал за собой дверь. И он не торопился.
Когда он ушел в дом в третий раз, они ждали под солнцем. Кони переминались с ноги на ногу и всхрапывали. Люди молчали, напряженные и встревоженные. Их тревога передалась и Таю. Возможно ли, что они, проделав такой путь, получат отказ, что их отправят обратно? Он спрашивал себя, какой будет его роль, если это произойдет. Входит ли в его обязанности попытаться уговорить шаманку принять Мешага? Облегчит ли задачу богю, если катайцы возьмут это на себя? Или он проявит неуважение к их религии, которое поставит под угрозу их будущие взаимоотношения?
Ему пришла в голову мысль – с опозданием, – что через несколько минут ему, возможно, придется принять серьезное решение, а он об этом раньше не подумал. Тай рассматривал возможность, что Мешаг умрет раньше, чем они приедут сюда, или что все попытки шаманки закончатся неудачей. Однако он никогда не допускал возможности, что им просто откажут в лечении.
Тай огляделся. Из трубы хижины курился дым. Ветер был слабый, и дым поднимался прямо вверх, а потом редел и уплывал к озеру. Со своего места, немного сбоку, он видел двух коз во дворе за домом, они прижались друг к другу у ограды и тихо блеяли. Их еще не подоили. Из-за этого слуга показался ему еще более никчемным. Возможно, здесь все-таки есть и другие и это не входит в его обязанности?
Слуга снова вышел, впервые оставив дверь открытой. Он кивнул, показав на носилки. Тай перевел дух. Одно решение ему принимать не придется. И все же он сердился на себя – ему следовало предвидеть все возможности и просчитать их заранее.
Их собственный шаман, казалось, испытывал огромное облегчение, до слез. С дрожащим лицом, он быстро раздвинул занавески носилок. Два всадника вытащили из них Мешага. Один взял его на руки, словно спящего ребенка, и понес в хижину. Шаман хотел последовать за ним, но слуга решительно покачал головой и сделал категорический, отталкивающий жест руками. Маленький шаман открыл рот, чтобы запротестовать, потом закрыл его. Он остался на месте, опустив голову, ни на кого не глядя. Униженный, как подумал Тай.
Слуга вошел в хижину, снова появился мгновение спустя, провожая того человека, который внес Мешага, и вернулся в дом, после чего закрыл дверь. Сопровождающие до сих пор не видели старуху, шаманку с озера. Их оставили за дверью, у хижины, в яркой, прозрачной тишине осеннего дня.
Кто-то из них нервно кашлянул. Другой сердито посмотрел на него, словно этот шум мог помешать тому, что происходило внутри. Их шаман по-прежнему смотрел в землю, стоя перед дверью, словно не хотел ни с кем встречаться взглядом. Сперва Тай испытывал желание очутиться внутри, но потом он осознал, что ему этого совсем не хочется. Не хочется видеть того, что там происходит.
Кочевники сгрудились у хижины, они казались растерянными. Раньше Тай никогда не видел их такими. Остальные всадники, в том числе и катайцы, все еще оставались наверху, на склоне холма. Озеро сверкало. Птицы пролетали над головой, как всегда теперь, стремясь на юг. Некоторые сидели на воде. Как он отметил, среди них не было лебедей.
Охваченный беспокойством, нервничая, Тай спрыгнул с коня, оставив его пастись на редкой траве, и, обойдя дом, направился туда, где были сарай и двор с двумя козами. Ему пришло в голову подоить их, если он сможет найти ведро. Хоть чем-то заняться. Каким-то делом. Он откинул щеколду калитки и вошел, закрыв ее за собой.
Обнесенный оградой двор был довольно большим. Два фруктовых дерева, высокая береза, дающая тень. В дальнем, восточном конце – огород с лекарственными травами. Он видел озеро за забором. Козы жались к сараю в задней части двора, им явно было плохо.
Ведра нигде не было видно. Вероятно, оно в доме, но Тай не собирался стучать в дверь черного хода и просить дать ему ведро.
Он пересек двор и пошел к огороду и березе. Постоял под деревом, глядя через забор на маленькое озеро, сверкающее в лучах солнца. Полная тишина, не считая тихого, грустного блеяния двух животных. Можно подоить их и без ведра, подумал Тай. Пусть слуга получит нагоняй за свою лень, если шаманка сегодня останется без молока.
Он уже поворачивался в раздражении, чтобы сделать это, когда заметил свежий холмик земли в дальней части огорода.
Сердце его глухо стукнуло один раз.
Он помнил это даже годы спустя.
Тай смотрел на него, не двигаясь, долгие секунды. Потом осторожно шагнул на край аккуратного огородика. Но аккуратность нарушали – теперь он ясно видел – следы сапог и этот узкий, мрачный холмик сзади, прямо у забора. Козы на мгновение умолкли. Тай ощутил дуновение ветра, и еще страх. Форму этого холмика трудно было принять за что-то другое.
Он пошел в огород, бессмысленно стараясь не ступать на растения. Подошел к холмику. Увидел прямо за забором предмет, брошенный туда за ненадобностью.
Это был бубен.
Тай с трудом сглотнул, во рту у него внезапно пересохло. Теперь стало слишком тихо. Дрожа, он опустился на колени, сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и начал руками разрывать холмик.
Но к тому моменту он уже знал. Одна из коз внезапно заблеяла, и сердце Тая подпрыгнуло от страха. Он быстро бросил взгляд через плечо на заднюю дверь дома. Она оставалась закрытой. Он продолжал копать, зачерпывая землю ладонями, его пальцы поднимали черную, свежую почву.
Тай почувствовал что-то твердое и не смог сдержать тихого восклицания, сорвавшегося с губ.
Он посмотрел на пальцы. Увидел кровь. Перевел взгляд на выкопанную землю.
На голову в земле, словно вытащенную на яркий свет солнца из какого-то ночного кошмара или из другого мира, куда уходят мертвые.
На ней виднелась одна глубокая, рубленая рана, почти развалившая лицо на две половины. Кровь из этой раны густо пропитала землю огорода, а теперь была и на его пальцах.
Тай снова сглотнул. Заставил себя вынуть еще больше земли, очень жалея, что у него нет инструмента и приходится делать это трясущимися пальцами. Однако он это сделал. И через несколько минут обнажил изуродованное клинком лицо женщины. Очень старой женщины. Ее глаза еще были открыты и неподвижно смотрели в никуда или на солнце.
Он закрыл глаза. Потом открыл их снова и, работая быстрее, откопал все тело. Убитая была в одежде, а еще на ней были спутанные ожерелья из костей и странная коллекция кусочков металла, отполированных так, что они стали… зеркалами.
Зеркала, чтобы отпугивать демонов. Пальцы Тая, копающие почву, по неосторожности немного сдвинули тело, и он услышал приглушенный звон колокольчиков в пропитанной кровью земле.
Тай встал.
Очень старая женщина. Бубен, зеркала, колокольчики.
Посмотрел на тяжелую дверь хижины, которая открывалась во двор.
И побежал.
Над его головой светило солнце, а позади и впереди была тьма…
Глава 6
В Синане, через несколько лет после того, как он нашел Весеннюю Капель среди певиц в Северном квартале (или, точнее, после того, как она сама заметила и выбрала его среди студентов) и они начали откровенно беседовать, оставшись наедине, до музыки или после нее, до любви или после нее, однажды ночью она спросила у него, почему он никогда не говорит о том времени, которое провел к северу от Стены.
– Я там пробыл не очень долго, – ответил он.
– Я это знаю. И все знают. Именно поэтому об этом говорят.
– А об этом говорят?
Она тряхнула своими золотыми волосами и осмотрела на него взглядом, который он уже хорошо знал к тому времени. «Я влюблена в идиота, который никогда ничего не добьется» – вот примерный смысл этого взгляда.
Тая он забавлял, иногда он говорил ей об этом. Для нее его слова были поводом для еще большего раздражения. Это его тоже забавляло, и она это знала.
Она была блаженством и чудом, и ему стоило больших усилий не думать о том, со сколькими мужчинами он ее делит в Северном квартале, – особенно об одном мужчине.
– Тебе разрешили уйти из кавалерии во время кампании. С почетом и наградой. Так не делается, кем бы ни был твой отец. Потом ты отправился на гору Каменный Барабан, но уехал оттуда, так и не став воином Каньлиня. А потом ты появился в Синане, решив готовиться к экзаменам. Все это… так таинственно, Тай.
– Я должен развеять эту тайну?
– Нет! – Она положила свою пипу и, нагнувшись вперед, сильно дернула его за волосы, которые он оставил распущенными. Тай сделал вид, что ему больно, она не обратила на это внимания.
– Разве ты не понимаешь… быть таинственным хорошо. Это способ быть замеченным. Ты этого хочешь!
– Хочу? Правда?
Она опять хотела дернуть его за волосы, и он поднял руки, чтобы защититься. Она снова откинулась на спинку дивана и налила еще рисового вина из фляги на стоящей рядом с ней жаровне – сначала ему. Ее воспитание и манеры были безукоризненными, кроме тех моментов, когда она нападала на него или когда они занимались любовью.
– Если ты сдаешь экзамены этой весной и надеешься получить должность, это что-то значит – это не позволяет тебе посылать маленькие стихи с просьбами о помощи старшим мандаринам – да, ты этого хочешь. Ты стараешься получить должность во дворце, Тай. Чтобы плыть «в струе». При этом дворе тебе необходимо знать, как играть в эту игру, иначе ты пропал.
Он научил ее называть его по имени. Настаивал на этом, когда они оставались одни.
– Если я пропаду, ты пойдешь меня искать?
Она бросила на него сердитый взгляд. Он усмехнулся, спокойно:
– Если ты права, то мне повезло: удалось быть замеченным, а я даже не старался… Капель, я никогда не думал обо всех тех вещах, о которых ты говоришь. Просто предпочитаю не обсуждать то время за Стеной. Это… неприятные воспоминания.
– Тебе нужно думать об этих вещах.
– Может, ты будешь делать это за меня?
Она замерла, потом сменила позу. Он пожалел о своих словах, как только произнес их.
– Я, – ответила Весенняя Капель, – скромная певица в Северном квартале, которую снимают на час или на ночь. Я принадлежу владельцу этого дома. Не годится предлагать такой, как я, эту роль. Жестоко так говорить, даже в шутку. Тебе нужно освоить такие тонкости самому. Мы говорим именно о твоей жизни.
– Правда? Только о моей жизни? – спросил он. Что действительно было несколько жестоко, но ее описание самой себя его ранило, и он знал, по крайней мере, одного мужчину, который может выкупить ее из Павильона Лунного Света за невероятно большую сумму, назначенную за нее, если решит это сделать.
Она залилась краской – проклятие светлокожих людей с северо-запада, откуда она родом.
Через несколько мгновений она произнесла ровным голосом:
– Если ты сдашь экзамены, то окажешься в обществе самых честолюбивых людей на земле. Ты можешь решить покинуть Синань – покинуть еще одну жизнь, – но если останешься здесь, при дворе, то будешь жить именно среди таких людей. Они съедят тебя на завтрак, выбросят твои кости собакам и даже не почувствуют, что поели.
Ее зеленые глаза – знаменитые глаза цвета зеленого нефрита – смотрели жестко и холодно.
Он помнил, как рассмеялся, немного нервно:
– Это не поэтичный язык.
– Да, – согласилась она. – Но я и не поэт. Вы бы предпочли девушку-поэтессу, господин Шэнь? Внизу есть такие, и в других домах тоже. Я могу вам подсказать, господин.
В каком-то смысле – месть за его собственное замечание, сделанное минутой раньше. Но речь шла и о ее жизни тоже. Это несомненно…
Тай покачал головой. Он вспомнил, как смотрел на нее, сидящую рядом с ним на низкой кушетке, как ему хотелось просто наслаждаться ее красотой, и умом, и близостью, но он боролся с тем, что она сказала.
Он пробормотал:
– У женщин это обычно лучше получается, чем у мужчин, не так ли? Следовать всем этим тонкостям?
– У женщин нет выбора. Нам приходится быть такими, если мы хотим добиться влияния или хотя бы просто отчасти управлять своей собственной жизнью.
– Я это и имел в виду, – ответил Тай. И попытался улыбнуться. – Ты доверяешь моей изворотливости?
Она не ответила на улыбку:
– Это и ребенку известно. Если ты решишь учиться достаточно долго, чтобы сдать экзамены, то окажешься среди взрослых мужчин, которые орудуют словами, как клинками, и ведут друг с другом смертельную борьбу за положение при дворе днем и ночью.
На это, вспомнил Тай, он тихо ответил:
– Такие мужчины, как мой брат, ты хочешь сказать?
Она лишь взглянула на него…
* * *Пока Тай бежал по осенней траве от могилы шаманки, он подумал о том, что надо крикнуть и предупредить своих. Потом о том, что надо обогнуть дом и позвать остальных. Но в результате не сделал ни того, ни другого. После он не мог бы утверждать, что тогда мыслил ясно. Это было очень далекое, ужасное место. Он только что раскрыл убийство, а еще он был очень молод.
Впрочем, эти истины не могли полностью объяснить, почему он ворвался в хижину в одиночку.
Когда его настойчиво расспрашивали командиры, Тай сказал: если отряд собирался спасти Мешага, – а именно это было причиной того, что они там находились, – то вряд ли им это удалось бы, спугни он криком людей в доме. И еще он считал, что не успеет вовремя обежать вокруг дома.
Это звучало правдоподобно. Более того, это и было правдой, если подумать хорошенько. Однако Тай не помнил, чтобы в тот момент что-нибудь обдумывал. Можно сказать, что он действовал исключительно на инстинктах.
Его меч остался у седла, и лук тоже. У задней стены дома стояла лопата. Теперь он хорошо знал, для чего ее использовали.
Не останавливаясь, чтобы подумать, спланировать или вообще сделать что-либо разумное, он схватил лопату одной рукой, а другой ухватился за засов на двери и толкнул ее, не представляя себе, что увидит внутри и что будет делать, когда попадет туда.
Или что они там делали, те люди, которые убили шаманку и зарыли ее в землю, не позволив душе попасть на небо, а потом обманули их у входа в дом. Кем бы ни были.
Задняя дверь оказалась не запертой. Тай шагнул внутрь.
В доме было темно, а снаружи – очень светло, поэтому он почти ослеп и остановился. И смутно различил чью-то фигуру, повернувшуюся к нему в темноте комнаты.
Тай шагнул вперед и изо всей силы нанес удар лопатой.
Он почувствовал, как ее острый край вонзился в плоть и глубоко погрузился в нее. Фигура, все еще почти невидимая, вскинула пустую руку, словно умоляя о пощаде или прося мира, и рухнула на земляной пол.
Беззвучно, что было хорошо.
Тай никогда еще до того момента не убивал. У него не было времени размышлять о том, что только что произошло и какое это имеет значение, если вообще имеет. Он быстро заморгал, стараясь приучить глаза к темноте.
С бьющимся сердцем он различил внутри арку прохода, закрытую занавесом, без настоящей двери. Дом из двух комнат. Перешагнул через упавшего человека, потом, с опозданием, вернулся и заменил лопату мечом этого человека. Но прежде все-таки опустился на колени и проверил его пульс – из предосторожности, он соображал достаточно, чтобы это сделать. Человек был мертв. Еще один краткий миг тревоги: как быстро, гладко, бесшумно жизнь может существовать, пульсировать, а потом исчезнуть.
Эта мысль подтолкнула Тая вперед. Легкими шагами он подошел к занавеске из ткани и приподнял ее край.
В другой комнате горели свечи, за что Тай возблагодарил богов. Три человека. Двое у входной двери оживленно перешептывались. Тай видел, что дверь заперта на засов. Приехавшие с ним не смогли бы прорваться с этой стороны. По крайней мере, не смогли бы сделать это незаметно.