— Инспектор Ребус.
Она вышла к нему, обогнув внушительный стол, за которым сидел суровый охранник, не сводивший глаз с Ребуса. На ней уже был дождевик, так что экскурсии по офису не предполагалось, хотя она уже несколько недель обещала ему это.
Звали ее Мейри Хендерсон, и лет ей было немного за двадцать. Ребус познакомился с ней, когда она писала подытоживающую статью по делу Грегора Джека. Ребусу хотелось поскорее забыть эту безобразную историю, но Мейри была настойчива… и убедительна. Она только что закончила колледж, где получала награды за студенческие журналистские работы и заметки, которые писала в ежедневные и еженедельные газеты. Она еще не насытилась, и Ребусу нравился ее азарт.
— Идемте, — сказала она, — умираю с голоду. Угощу вас завтраком.
И они отправились в маленькое кафе-булочную на Саут-Бридж, где им предстояло сделать нелегкий выбор. Что-что, еще рано для пирожков? И для фруктовых булочек рано? Ну, тогда придется есть как все — кровяную колбасу с глазуньей.
— Ни хаггиса[46], ни пышек? — умоляющим голосом спросила Мейри женщину за прилавком, и та отправилась узнать у повара, а Ребус сделал себе заметку на память позвонить сегодня позже Пэту Колдеру.
Но ни хаггиса, ни пышек не было ни за какие деньги. Они понесли свои подносы к кассе, и Мейри настояла на том, что платить будет она.
— Ведь вы в конечном счете поведаете мне историю десятилетия.
— Этого я не могу гарантировать.
— Рано или поздно поведаете, уж вы мне поверьте.
Они уселись в тесной выгородке, и она потянулась за коричневым соусом и кетчупом:
— Никак не могу выбрать между этими двумя. Жаль, что нет жареных пончиков, — они мои любимые.
В ней было пять футов и пять дюймов, а мяса на ее костях — не больше, чем на кролике в витрине мясника. Ребус посмотрел на яичницу, и у него вдруг пропал аппетит. Он отхлебнул слабый кофе.
— Так что вы хотели? — спросила она, но не прежде, чем поглотила изрядную долю еды на столе.
— Это вы мне скажите.
Она отрицательно замахала ножом:
— Но сначала вы должны сказать мне, зачем вам это нужно знать.
— Нет, в эту игру так не играют.
— Тогда мы поменяем правила. — Она подцепила вилкой кусочек жареного белка.
Она сидела, плотно закутавшись в дождевик, хотя в кафе было жарковато. К тому же зачем прятать красивые ноги? Ребус был не прочь посмотреть на ее ноги. Он подул на кофе, отхлебнул еще. Да она хоть целый день будет ждать, чтобы вытянуть из него что-нибудь.
— Помните пожар в отеле «Сентрал»? — спросил он наконец.
— Я тогда еще в школе училась.
— На пожарище было найдено тело. — (Она кивнула, показывая, что готова слушать дальше.) — Так вот, возможно, обнаружились новые свидетельства… нет, не новые свидетельства. Просто стало происходить кое-что, и я думаю, это кое-что связано с тем пожаром и тем убийством.
— Так, значит, это неофициальное расследование?
— Пока да.
— И никакой истории?
Ребус отрицательно покачал головой:
— Ничего такого, за что вас могли бы привлечь к суду за клевету.
— Я бы это пережила, если история достаточно хороша.
— Она недостаточно хороша. Пока.
Она приступила к операции сбора подливки треугольничком хлеба с маслом.
— Позвольте, я спрошу напрямую: вы по собственному почину расследуете пожар пятилетней давности?
Пожар, в результате которого один человек превратился в горького пьяницу, а другой встал на путь исправления. Но он в ответ только кивнул.
— А какое отношение к этому имеет Гибсон?
— Строго между нами: он был там в ту ночь. Но его не включили в список людей, которые находились тем вечером в отеле.
— Папаша Гибсон дергал за веревочки?
— Возможно.
— Ну так это уже история.
— Мне нечем ее подтвердить. — Он солгал: всегда можно было обратиться к Вандерхайду, но он не хотел говорить ей об этом. Не хотел, чтобы у нее возникали всякие мысли. Но судя по тому, как она смотрела на него, всякие мысли ей как раз и приходили в голову. И в немалом количестве.
— Нечем?
— Нечем, — повторил он.
— Не знаю, поможет ли вам это. — Она расстегнула плащ и вытащила из-под него папку, которая была засунута спереди под пояс ее модных джинсов.
Он взял папку, оглядел кафе. Никто, казалось, не обращал на них внимания.
— Мы с вами как в шпионском фильме, — сказал он.
Она пожала плечами:
— Ух, сколько я их видела!
Ребус открыл папку. Названия не было, но внутри обнаружились вырезки из газет и неопубликованные истории про Ангуса Гибсона.
— Это только за последние пять лет. Тут немного. В основном благотворительная деятельность, пожертвования. Немного об улучшении имиджа пивоваренного бизнеса и повышении прибылей.
Он просмотрел материалы — ничего интересного.
— Я надеялся найти что-нибудь относящееся ко времени сразу после пожара.
Мейри кивнула:
— Да, вы сказали об этом по телефону. Поэтому я поговорила с несколькими людьми, включая заместителя главного редактора. Он мне сказал, что Гибсон лег в психиатрическую больницу. «Нервный срыв» — таково было его слово.
— Были его слова, — поправил ее Ребус.
— Ну, это как сказать, — загадочно возразила она. А потом добавила: — Он пролежал там чуть ли не три месяца. Ничего в газеты не просочилось — папаша постарался. Выйдя из больницы, Ангус начал работать в бизнесе и стал творителем блага.
— Разве не благотворителем?
Она улыбнулась:
— Ну, это как сказать. — Потом, имея в виду папку: — Тут всего ничего, да? — (Ребус подтверждающе покачал головой.) — Я тоже так думала. Но это все, что есть.
— А ваш замглавного — он точно знает, когда Гибсон лег в больницу?
— Не знаю. Вреда не будет, если спрошу. Вы этого хотите?
— Да.
— Хорошо. И еще один вопрос.
— Да?
— Вы это собираетесь есть?
Ребус отодвинул к ней тарелку, и она жадно набросилась на еду.
Когда Ребус вернулся на Сент-Леонардс, ему позвонила секретарша старшего суперинтенданта Уотсона. Тот хотел срочно видеть его еще десять минут назад. Ребус проверил, нет ли для него сообщений, потом позвонил Шивон Кларк на Горги-роуд, чтобы убедиться, что окно починили.
— Да, все в порядке, — сказала она. — На нем какая-то белая гадость, жидкость для мытья или что-то еще. Мы ее не стали стирать. Фотографировать можно и через нее, а снаружи выглядит как новое стекло, которое еще не отмыли.
— Отлично, — похвалил Ребус.
Он хотел явиться к начальству, уже владея информацией. Если Уотсон вызывает его на ковер по поводу вчерашнего, то это будет почище прикаминного коврика у Лодердейла.
Но Ребус ошибся.
— Ты это что надумал, черт побери? — Вид у Уотсона был такой, будто он пробежал половину марафонской дистанции и всю дорогу жевал перец чили. Дышал он хрипло, щеки его приобрели вид темной вишни. Войди он в таком виде в больницу, его бы уложили на носилки и двое санитаров потащили бы его в реанимацию.
Нет, лучше четверо.
— Я не очень понимаю, что вы имеете в виду, сэр.
Уотсон шарахнул кулаком по столу. Карандаш со столешницы упал на пол.
— Он не понимает, что я имею в виду!
Ребус хотел было поднять карандаш.
— Оставь его. Сиди и слушай. — (Ребус остался сидеть.) — Нет, ты лучше встань. — (Ребус встал.) — А теперь объясни мне, какого черта! — (Ребус вспомнил учителя по физике в начальной школе — это был злобный тип, — который именно так и говорил Ребусу.) — Объясни мне, какого черта!
— Да, сэр.
— Ну, так продолжай.
— При всем уважении, сэр, что продолжать?
Сквозь сжатые зубы Уотсон проговорил:
— Какого черта ты решил, что тебе дозволено доставать Бродерика Гибсона?
— При всем уважении, сэр…
— Оставь ты эту свою срань — «при всем уважении»! Отвечай по существу.
— Я не достаю Бродерика Гибсона, сэр.
— Что же ты тогда делаешь? Домогаешься его любви? Главный констебль звонил мне сегодня утром. Он просто охренел от твоей наглости! — Уотсон, будучи убежденным христианином, редко прибегал к крепким выражениям. Это ничего хорошего не сулило.
Ребус быстро все понял. Встреча членов ШОНЖОДа. Так. И Бродерик Гибсон прижал в уголок своего дружка — главного констебля. Мол, одна из твоих шестерок заявляется ко мне — что это еще такое? Главный констебль, не зная никакой подоплеки, начинает заикаться и мяться, говорит, что докопается до сути. Назови-ка мне имя этого полицейского…
— Меня интересует его сын, сэр…
— Но сегодня утром ты просматривал на компьютере файлы по ним обоим.
Так, значит, кто-то обратил внимание на его сегодняшний ранний приход.
— Да, просматривал. Но интересовал меня только Ангус.
— Ты так до сих пор и не объяснил почему.
Так, значит, кто-то обратил внимание на его сегодняшний ранний приход.
— Да, просматривал. Но интересовал меня только Ангус.
— Ты так до сих пор и не объяснил почему.
— Да, сэр, пока это сплошная туманность.
Уотсон нахмурился:
— Туманность? Когда у нас выпускной вечер? — Ребус не понял, и Уотсон с удовольствием объяснил: — Тебе полагается степень по астрономии! — Он налил себе кофе из кофеварки на полу, не предложив Ребусу, который не отказался бы от чашечки.
— Просто мне в голову пришло это слово, сэр, — сказал он.
— Мне тоже приходят в голову кое-какие слова, Ребус. И твоей матери они бы не понравились.
«Да, — подумал Ребус, — а твоя помыла бы тебе рот с мылом».
Старший суперинтендант, чавкая, отхлебнул кофе. Недаром же они называли его фермером — у него было много привычек и предпочтений, которых иначе как «сельскохозяйственными» и не назовешь.
— Но прежде чем я произнесу эти слова, — продолжал он, — я хочу проявить великодушие. Я, так тому и быть, готов выслушать твои объяснения. Только в своих же интересах говори убедительней, черт побери!
— Да, сэр, — ответил Ребус. Он не представлял себе, как у него получится говорить убедительно. Но решил, что попытаться стоит.
И он попытался. На половине его рассказа Уотсон даже предложил Ребусу сесть, если он хочет. В конце пятнадцатиминутного монолога Ребус положил руки перед собой ладонями вверх, словно говоря: это все, ребята.
Уотсон налил еще чашку кофе и поставил ее на стол перед Ребусом.
— Спасибо, сэр. — Ребус проглотил кофе, не разбавляя молоком.
— Джон, тебе никогда не казалось, что ты параноик?
— Все время кажется, сэр. Покажите мне двух человек, которые пожимают друг другу руки, и я докажу, что это масонский заговор.
Уотсон почти что улыбнулся, но потом вспомнил, что дело нешуточное.
— Слушай, что я тебе скажу. То, что ты накопал на сегодня… это…
— Туманность, сэр?
— Чистое словоблудие, — поправил его Уотсон. — Кто-то умер пять лет назад. Это было какое-то важное лицо? Явно нет, иначе мы бы уже знали, кто это. Поэтому мы предполагаем, что это был человек, почти неизвестный миру, и мир с радостью его забыл. Ни плачущей вдовы, ни сирот, ни семьи, которая заинтересовалась бы пропажей.
— Вы хотите сказать: умер и бог с ним? И пусть кому-то это убийство сойдет с рук?
Уотсон посмотрел на него раздраженным взглядом:
— Я говорю, что у нас и без того не хватает сил.
— Брайан Холмс задал всего несколько вопросов. И кто-то ударил его по голове. Начинаю проявлять интерес я, в мою квартиру вламываются и чуть не до смерти доводят брата.
— Вот я и говорю, что у тебя тут есть личная заинтересованность. Это непозволительно. Не забывай о других делах, которые на тебе висят. Начать с той же операции «Толстосумы». И я уверен, что есть и другие дела.
— Вы хотите, чтобы я бросил это дело? Позвольте спросить, на вас лично не оказывают давления?
Давление было высокое — кровь ударила в лицо Уотсону, он побагровел:
— Нет, постой, такого рода замечания для меня неприемлемы.
— Я понял, сэр. Прошу прощения. — Но Ребус сказал то, что хотел. Умный солдат знает, когда пригнуть голову. Ребус произвел выстрел и теперь наклонился.
— Ну ладно уж, — сказал Уотсон, ерзая на стуле, словно ему в брюки забрался еж. — Слушай, что я думаю. Если ты принесешь мне что-нибудь конкретное… ну, скажем, установишь личность убитого в течение двадцати четырех часов, то мы откроем это дело заново. В ином случае я требую, чтобы ты оставил это дело, пока не откроются какие-то новые обстоятельства.
— Справедливо, — сказал Ребус. Спорить с этим было бесполезно. Может, он успеет за двадцать четыре часа. А может, у Чарли Чена[47] есть клановый тартан[48]. — Спасибо за кофе. Очень был кстати.
Когда Уотсон начал закручивать какую-то шутку о том, что такое «нести чушь», Ребус извинился и быстренько ретировался.
19
Ребус с мрачным видом сидел за своим рабочим столом и пытался свести воедино все концы в этом деле, когда его ухо уловило словечко «разборки». В каком-то доме в Бротоне. Он услышал и адрес, но ему понадобилось какое-то время, чтобы вспомнить, откуда он его знает. Через несколько минут Ребус уже сидел в машине и ехал в восточный район города. Машина еле ползла, на всех главных перекрестках, как обычно в это время, были жуткие пробки. Ребус проклинал светофоры. Почему не убрать их, чтобы пешеходы испытывали судьбу? Нет, заторы только увеличатся из-за «скорых», когда придется развозить мертвых и покалеченных.
Да, кстати, почему он торопился? Ему казалось, он знает, что найдет в конце пути. Он ошибся (такая уж выдалась неделя). Рядом с двухэтажным домом миссис Маккензи стояла полицейская машина и «скорая», собралась и кучка соседей, обуянная нескрываемым любопытством. Даже детишкам по другую сторону дороги было интересно. В школе, вероятно, была переменка, и некоторые из них просовывали голову сквозь вертикальные прутья решетки, разглядывая ярко окрашенные машины.
Ребус подумал об этой решетке. Ее назначение состояло в том, чтобы обеспечить безопасность детей, не позволить им выбраться за территорию школы, — вот только могли ли они не пустить внутрь злоумышленника?
Ребус махнул удостоверением перед носом констебля, дежурившего у двери, и вошел в дом миссис Маккензи. Она так громко завывала, что Ребусу пришло на ум убийство. Женщина-полицейский успокаивала ее, пытаясь одновременно что-то выкрикивать в орущую рацию на плече. Тут она увидела Ребуса.
— Приготовьте ей чай. Пожалуйста, — взмолилась она.
— Извини, детка, я всего лишь полицейский инспектор. Чтобы заварить чашку «Брук Бонда», нужен кто-нибудь постарше званием. — Ребус держал руки в карманах и стоял с видом случайного наблюдателя, который дистанцируется от суматохи вокруг.
Он подошел к птичьей клетке. На усыпанном песочком полу среди перьев, скорлупок и помета лежал дохлый волнистый попугайчик.
— Чур меня, — пробормотал Ребус себе под нос и вышел из гостиной.
Врачей он увидел в кухне и двинулся в их направлении. На полу лежало тело с наглухо забинтованными руками и лицом. Но крови нигде не видел. Он чуть было не поскользнулся на влажном линолеуме, но успел ухватиться за угол старой газовой плиты и не упал. Плита была теплая. Возле открытой задней двери стоял констебль, поглядывая то направо, то налево. Ребус прошел мимо врачей и их пациента и направился к констеблю:
— Неплохой денек, да?
— Что?
— Я смотрю, ты наслаждаешься погодкой. — Ребус снова показал удостоверение.
— Да нет. Просто смотрю, каким путем он шел.
Ребус кивнул:
— Ты это о чем?
— Соседи говорят, будто он перебрался через три ограждения, потом побежал по игровой площадке вон там и дальше дал деру. — Констебль показал в ту сторону. — Вон та площадка, за веревкой, на которой белье висит.
— За вешалкой для одежды?
— Да, наверное, там. Три ограждения — первое, второе, третье. Да, это, вероятно, та самая площадка.
— Молодец, сынок. Это ох как много нам дает.
Констебль уставился на него:
— Мой инспектор строго придерживается предписаний. Вы с Сент-Леонардс? Это дело ведь не в вашей юрисдикции, сэр?
— В моей юрисдикции всё, сынок, включая и констеблей. Расскажи-ка, что тут случилось?
— Джентльмен на этом этаже подвергся нападению. Нападавший сбежал.
— Я тебе сразу могу сказать кто и как.
Констебль с сомнением посмотрел на него.
— Нападавшего зовут Алекс Маклин, и почти наверняка именно он избил мистера Макфейла, который лежит там.
Констебль моргнул, потом отрицательно покачал головой.
— Там как раз Маклин и лежит. — (Ребус опустил взгляд и впервые оценил фигуру лежащего: весу в нем было на добрых сорок фунтов больше, чем в Макфейле.) — Только его не избили, на него выплеснули кастрюлю кипятка.
Несколько сконфуженный Ребус выслушал версию случившегося, которую ему рассказал констебль. Макфейл, который какое-то время не появлялся в доме, наконец позвонил и сказал, что зайдет за одеждой и вещами. Он наплел миссис Маккензи какую-то историю, будто работает в супермаркете и у него длинные смены. Он приехал и болтал в кухне с хозяйкой, а та поставила воду, чтобы сварить яйца (по средам на ланч она готовит вареные яйца, а по четвергам — яйца пашот; миссис Маккензи хотела, чтобы в этой части ее показаний не осталось никаких неясностей). Но Маклин наблюдал за домом и видел, как вошел Макфейл, тогда он открыл незапертую переднюю дверь и пробежал в кухню. «Вид был просто ужасающий, — говорила миссис Маккензи. — Даже если до ста лет доживу — никогда не забуду».
Именно в этот момент Макфейл схватил кастрюльку и швырнул ею в Маклина, обдав того кипятком. Потом открыл заднюю дверь и помчался. Через три ограды и детскую площадку. Конец фильма.