Музыкальный магазин «Джипси рекордз» стоит на Уильямсон-стрит, одной из главных артерий Ньюфорда. На подходе к городу шоссе номер четырнадцать, из которого улица берет свое начало, сплошь облеплено ресторанами быстрого питания, складами и супермаркетами. Чем ближе к центру, тем сильнее островки жилых кварталов теснят коммерческую недвижимость, покуда мешанина магазинов и малоэтажных домов, где никогда не прекращается человеческая толчея, не завладеет улицей окончательно.
Магазин назван так по кличке Джона Батлера, толстопузого коротышки без капли цыганской крови, который годами бродил по улицам города с ручной тележкой и продавал пластинки, всегда на шаг опережая агентов муниципальной комиссии по лицензированию. Сегодня в его магазине можно найти любой бестселлер, но гордость «Джипси рекордз» — продукция куда менее известных музыкантов, в основном зарубежных или записывающихся на независимых лейблах. Стеллажи просто ломятся от изобилия панковых, фолковых, джазовых, хэви-металл и альтернативных альбомов, синглов и компакт-дисков. Да и продавцы здесь, все, за исключением Сэм, как нельзя лучше смотрелись бы на страницах любого британского журнала альтернативной моды.
Сегодня на Сэм было голубое платье из хлопка с серебристой вышивкой. Ее светлые волосы были острижены ежиком на макушке, зато по бокам и сзади спускались ниже плеч. Когда я вошел, она разговаривала с клиентом, который хотел получить назад деньги за диск с дефектом. С первого взгляда на него я понял, что какой бы там ни был диск, сам мужик точно дефективный.
— Понимаете, там в середине песни такой звук, как будто начинается радиопередача, — твердил он, постукивая пальцем по обложке альбома «Пинк Флойд», который лежал между ними на прилавке.
— Все так задумано, — объясняла Сэм. — Это часть песни. — По ее тону было ясно, что она повторяет это уже как минимум в двенадцатый раз.
— А мне-то какое дело до того, что там у них задумано, — стоял на своем покупатель. — Я покупаю диски, потому что хочу слушать музыку, а если мне понадобится радио, я и включу радио.
— И все же я не могу вернуть вам деньги.
Как-то на Рождество мне тоже довелось работать в музыкальном магазине, за два года до почты. Самый запоминающийся дефект, с которым мне пришлось иметь дело, был такой: кто-то вернул пластинку с записью концертного выступления Марселя Марсо[11], где на каждой стороне было по тридцать минут тишины и аплодисменты в конце. Кроме шуток.
Пока Сэм разбиралась с непонятливым клиентом, я рылся в записях кельтской музыки. Конечно, купить бы я ничего не купил, но все равно интересно было взглянуть, что нового. Динамики извергали новый альбом «Бисти Бойз». Слушать эту помесь металла с низкопробным рэпом было так же приятно, как угодить под машину. Но надо отдать группе должное, энергии у них хоть отбавляй.
Когда Саманта освободилась, я выбрал пять альбомов, которые не отказался бы купить, будь я при деньгах. Положив их в корзинку, я подтянулся к прилавку перед кассой как раз к концу последней дорожки с альбома «Бисти Бойз». Вместо них Сэм поставила запись фортепьянной музыки в стиле нью-эйдж.
— Как тебе новый альбом «Ойстер Бэнд»? — спросил я.
Сэм улыбнулась:
— Потрясающий. Мне больше всего нравится «Старый танец». Хор ведет основную мелодию, что-то вроде аллегории об Адаме, Еве и змее-искусителе, а скрипка Телфера все время словно рвется вперед и тянет за собой всю песню.
Вот за это я и люблю альтернативные магазинчики типа «Джипси рекордз»: здешние продавцы и впрямь кое-что знают о музыке, которую продают.
— А послушать можно? — поинтересовался я.
Она кивнула и отвернулась к корзине с демонстрационными экземплярами. Пока она стояла ко мне спиной, ее глубокие васильковые глаза не сводили меня с ума. Я понял, что упускать шанс нельзя, и очертя голову бросился вперед.
— Тысегодняработаешь — нехочешьсходитьсомнойкуда-нибудь?
Вообще-то я старался, чтобы приглашение прозвучало уверенно, да только слова, срываясь с моих губ, сами сливались в какую-то кашу. А когда она повернулась и взглянула на меня синими, как у младенца, глазами, я почувствовал, что заливаюсь краской, причем начиная от самой шеи.
— Что ты сказал? — переспросила она.
Не дожидаясь, пока мой язык окончательно прилипнет к гортани, я повторил, на этот раз короче:
— Не хочешь куда-нибудь сходить?
Никогда еще она не была так красива, как в тот раз, когда стояла передо мной с альбомом «Ойстер Бэнд» в руке. В особенности когда она ответила:
— Я уж думала, ты так и не спросишь.
В тот день я еще часа два прослонялся по рынку в Кроуси, скрипка в моих руках довольно мурлыкала под непрерывный звон монет, которые прохожие бросали в раскрытый футляр. Всего набралось двадцать шесть долларов с мелочью — не ахти как много, но на половину приличного обеда и пару кружек пива хватит.
Когда у Сэм закончилась смена, я забрал ее из магазина, и мы пошли есть в «Гнездо мартышки», мексиканский ресторан на Уильямсон-стрит, всего в паре кварталов от «Джипси рекордз». До сих пор не понимаю, почему его так назвали. Эрнестина Вердад, хозяйка, и впрямь мексиканка, но выглядит она как модель, и ни одна из ее официанток даже отдаленно не напоминает мартышку.
Мы допивали по второму пиву, когда начался дождь, и Уильямсон-стрит залоснилась отражениями неоновых огней. Сэм глядела на дождь за окном, и лицо ее приняло странное выражение. Немного погодя она повернулась ко мне.
— Ты в призраков веришь? — спросила она.
Натолкнувшись на ее серьезный взгляд, я проглотил тупую шутку, которая могла родиться только из пенного водоворота пива. Выпивка всегда плохо на меня действовала. Но в тот раз пьян я не был, так, в голове немного шумело.
— Ну, не знаю, — осторожно ответил я. — Вообще-то я никогда об этом не задумывался.
— Пошли, — заявила она, поднимаясь из-за стола. — Я тебе кое-что покажу.
Я позволил ей вытащить меня под дождь, зато не позволил достать кошелек. Сегодня угощаю я. Ей я эту честь еще предоставлю, и с удовольствием, но только в следующий раз.
— Каждый раз, когда идет дождь, — сказала она, — по моей улице прогуливается призрак...
Подробности я услышал по дороге в Кроуси. Я шел, радуясь моросящему дождю, и помахивал футляром со скрипкой, который был у меня в правой руке, а Сэм держала меня за левую, и мне казалось, будто по-другому никогда и не было. Я слышал ее голос, чувствовал пожатие ее руки, прикосновение ее бедра при каждом шаге и был на седьмом небе от счастья.
Ее квартира находилась на третьем этаже старого кирпичного дома по Стэнтон-стрит. Дом был по-настоящему старый: с деревянной двускатной крышей, из-под которой выглядывали слуховые окна — два спереди, два сзади и еще по одному с каждого бока, — и крытой террасой вдоль всего фасада. Мы поднялись на крыльцо, подальше от дождя, который разошелся не на шутку. В плетеном кресле у двери спал на подушке рыжий с белым котище. Когда в его убежище появились мы, он повел драным ухом, но глаза так и не открыл. У крыльца росла мята, резкий запах ее мокрой листвы наполнял воздух.
Сэм показала рукой вниз по улице, туда, где свет фонаря желтым пятном расплывался по влажной от дождя мощеной дорожке, что вела к особняку Хэ-милов. От тротуара его отделяли низкая ограда и просторный газон, над которым раскинули свои могучие ветви огромные дубы.
— Смотри, вон там, — услышал я ее голос. — Прямо под фонарем.
Я посмотрел, но ничего не увидел. Неожиданно налетел порыв ветра, дождь встал сплошной стеной, так что на миг вся улица скрылась из виду. А когда развиднелось, призрак уже стоял под фонарем, в точности, как описывала Сэм. Когда он зашагал вдоль по улице, она потянула меня за руку. Я сунул футляр со скрипкой под кресло, в котором спал кот, и мы пошли следом за призраком по Генратти-лейн.
Мы прошли за ним по пятам весь его путь вплоть до фонаря против особняка Хэмилов, и я готов был спорить, что Сэм ошиблась. В этом человеке не было ровным счетом ничего призрачного. Когда он поворачивал в Генратти-лейн, нам пришлось шмыгнуть в первую попавшуюся подворотню, чтобы дать ему пройти. Он даже не взглянул на нас, но я заметил, как прыгают по его костюму дождевые капли. Я слышал, как стучат по тротуару его каблуки. Наверняка он вышел на дорожку перед особняком в тот самый миг, когда налетел порыв ветра и закрыл его пеленой дождя от наших глаз. Чистое совпадение, только и всего. Но, снова оказавшись под фонарем, он поднял руку, чтобы смахнуть дождевые капли с лица, и исчез. Просто выпал из существования. Ветра не было. Дождь перестал. Спрятаться он не мог. Значит, призрак.
— Господи, — прошептал я, осторожно приближаясь к лужице света под фонарем. Никаких следов. Но ведь всего минуту назад там стоял человек. Я не мог ошибиться.
— Господи, — прошептал я, осторожно приближаясь к лужице света под фонарем. Никаких следов. Но ведь всего минуту назад там стоял человек. Я не мог ошибиться.
— Как мы с тобой промокли, — сказала Сэм. — Пойдем ко мне, я сварю нам кофе.
Кофе был замечательный, а компания еще лучше. На кухне у Сэм нашлась автоматическая сушилка для одежды. Пока я, закутавшись в огромный халат, сидел в гостиной, мои вещи прыгали и кувыркались в машине, которая вибрировала так, что пол ходуном ходил, — то-то соседи Сэм, наверное, радовались. Она переоделась в темно-синий спортивный костюм — синий цвет ей больше всего к лицу, решил я, — и варила кофе, одновременно суша феном волосы. Пока она была занята, я прошелся по комнате, с восхищением разглядывая ее книги, огромную коллекцию пластинок, стереосистему и заставленную всякими безделушками полку над настоящим камином.
Вся мебель в этой комнате имела одно предназначение — создавать уют. Мягкий приземистый диван и пара старых просторных кресел, точно сонные звери, примостились у окна и напротив камина. Книжные полки, стеллаж с пластинками, низкие столики и ручки кресел — все было из натурального дерева, до блеска отполированного специальным маслом.
Сидя на диване и прихлебывая кофе, мы говорили о разных вещах, но в основном о призраке.
— А ты хоть раз пробовала подойти к нему поближе? — спросил я.
Сэм покачала головой:
— Нет. Я просто смотрю, как он проходит. Я даже никому о нем не рассказывала. — Это пришлось мне особенно по душе. — Знаешь, у меня такое чувство, словно он ждет чего-то или кого-то. Ну, как обычно бывает в рассказах о привидениях.
— Но мы-то не в рассказе о привидениях, — ответил я.
— Так что же, нам показалось, что ли? Обоим сразу?
— Не знаю.
Зато я знал человека, который наверняка со всем этим разберется. Джилли. Ее хлебом не корми, дай что-нибудь этакое послушать, да и сама она то и дело рассказывает всякие странные вещи. К примеру, мне она говорила, что Брэмли Дейпл — профессор университета Батлера, друг моего брата, — на самом деле волшебник, которому прислуживает темнокожий гоблин. Или вот еще лучше — она верит, что та сцена из диснеевского мультика «101 далматин», где все собаки воют по очереди, чтобы сообщить новость — одна начинает, другая подхватывает и передает дальше, пока все псы в городе не узнают, что стряслось, — правда.
— Но они ведь на самом деле так, — убежденно твердила она. — А иначе как они обменивались бы новостями?
Сколько раз, бывало, мы шли с ней поздно вечером по улице, и, если вдруг раздавался вой и ни один пес в окрестности не подхватывал, откликалась Джилли. Она так точно копировала собачий вой или лай, что даже жутко становилось. Да и неловко тоже, она ведь не обращала внимания, есть кругом люди или нет и как на нее посмотрят. Главное — передать сообщение.
Когда я рассказал об этом Сэм, она улыбнулась, но без всякой иронии. Осмелев, я поведал ей и об ультиматуме, который Джилли выставила мне накануне.
Тут уж Сэм посмеялась от души.
— Похоже, твоя Джилли девчонка что надо, — сказала она. — Хорошо бы, ты нас познакомил.
Было уже поздно, так что я собрал вещи и пошел переодеваться в ванную. Мне пока не хотелось, чтобы между нами все стало совсем серьезно, ну по крайней мере не сейчас, не так скоро, и я знал, что Сэм тоже этого не хочет, хотя мы с ней и словом ни о чем таком не обмолвились. На прощание она поцеловала меня долгим поцелуем, от которого у меня зашумело в голове.
— Придешь завтра? — спросила она. — В магазин?
— А ты как думаешь? — шуткой ответил я. На крыльце я почесал рыжего котищу за ушком и двинулся к дому, громко насвистывая.
В студии Джилли, как всегда, царил организованный хаос. Просторная и светлая, она почему-то напоминала чердак, хотя занимала половину третьего этажа в кирпичном доме на Йор-стрит, как раз на границе Фоксвилля и Кроуси, где муниципальная застройка вклинивается между магазинчиками и старинными особняками. Половину студии населяли раскладная кровать, которую никогда не убирали на день, пара продавленных кушеток, кухонный уголок, шкафы для хранения чего угодно и коробочка ванной, такая тесная, что только гном мог бы помыться в ней с комфортом.
Мольберт стоял на второй половине, у окна, где на него падали первые лучи утреннего солнца. Вокруг кипами громоздились альбомы с набросками, газеты, нетронутые холсты и книги по искусству. Готовые полотна выстроились вдоль задней стены лицом к входящему, причем толщина живописного слоя колебалась от пяти до десяти картин. Старые упаковочные ящики, выкрашенные в оранжевый цвет, служили подставками для тюбиков с краской — свежие у камина, сложены аккуратной стопкой, точно поленья, начатые под рукой, разбросаны как попало. В каменных кувшинах расставлены кисти. Использованные мокли, дожидаясь, когда их почистят. Другие, с засохшей краской, валялись прямо на полу, точно ненужные зубочистки.
В комнате пахло скипидаром и масляными красками. Противоположный от окна угол занимала скульптура из папье-маше в натуральную величину — художница за работой: сходство с Джилли было так сильно, что жутко делалось, одна кисть в руке, другая зажата в зубах, неизменный плеер, и тот на месте. Когда я вошел, Джилли как раз сосредоточенно трудилась над новой картиной. Лицо напряженное, в волосах краска. На подоконнике за ее спиной включенный магнитофон, из динамиков льется фуга Баха, фортепьянные аккорды скачут по комнате, точно капли веселого дождя. При моем появлении Джилли оторвалась от полотна и, увидев дурацкое выражение моей физиономии, тут же расплылась в улыбке, забыв свою суровость.
— Надо же, и как это я раньше не додумалась поставить тебе ультиматум, — приветствовала меня она. — У тебя вид кота, поймавшего наконец-то свою мышь. Ну, как прошел вечер?
— Лучше не бывает.
Оставив футляр со скрипкой у порога, я подошел и встал у нее за спиной, чтобы разглядеть картину. На белом еще холсте выделялся карандашный эскиз уличной сценки в районе Кроуси. Знакомое место — угол МакКенит-стрит и Ли-стрит. Иногда я там работал, по большей части весной. Но в последнее время там обосновались ребята, которые называли себя «Разбитые сердца» и играли рокабилли.
— Ну? — не выдержала Джилли.
— Что ну?
— Жажду пикантных подробностей, вот что.
Я кивком указал на холст. Она уже начала прорисовывать красками задний план.
— А «Разбитые сердца» тоже будут?
Джилли шутливо ткнула меня кистью в бок, отчего моя джинсовая куртка украсилась типичным для Кроуси краснокирпичным пятном.
— Колись, Джорди, сынок, а не то поколочу, Богом клянусь.
Я знал, что с нее станется, а потому присел на подоконник и, пока она работала, рассказал все по порядку. За разговором мы опустошили кофейник фирменного напитка из высушенной кофейной гущи, который Джилли громко именовала «кофе по-ковбойски». Горечь неимоверная, так что я даже положил две ложки сахара вместо обычной одной. Но все лучше, чем ничего. У меня-то дома вообще было шаром покати.
— Люблю истории с привидениями, — сказала Джилли, когда я умолк.
С домами в основном было покончено, и она склонилась над холстом, спеша прорисовать кое-какие мелкие детали, пока не ушло утреннее солнце.
— По-твоему, оно было настоящее? — спросил я.
— Как посмотреть. Вот Брэмли говорит...
— Да знаю я, знаю, — перебил я ее. Диковинные истории о Брэмли я выслушивал чуть не ежедневно, если не от своего брата Кристи, так от самой Джилли. Та просто без ума была от его теории договорной реальности, суть которой заключалась в том, что все окружающее существует исключительно потому, что мы договорились так считать.
— А что, разве не так? — продолжала тем временем Джилли. — Сэм видит привидение, отчасти потому, что ожидает его увидеть, а ты — потому, что неравнодушен к девушке и хочешь подтвердить, что оно и впрямь появляется там, где она сказала.
— Ну хорошо, а вдруг это не привидение, тогда что?
— Да что угодно. Оползень во времени — это когда часть прошлого как бы сползает в настоящее. А может, это бродит неупокоившийся дух человека, который не закончил какое-нибудь дело. Но, судя по тому, что сказала тебе Сэм, это скорее всего времяскок.
Она повернулась ко мне, и я, завидев ее ухмылку, сразу понял, что словечко отчеканила она сама. Выразив взглядом должную степень восхищения, я переспросил:
— Время что?
— Времяскок. Ну, знаешь, бывают такие пластинки, которые всегда заедает на одном месте, так что иголка прыгает. Вот и время также, только для этого нужны особые условия.
— Например, дождь.
— Точно. — Внезапно она бросила на меня настороженный взгляд. — А Кристи случайно не собирается писать об этом?
Мой брат, как и сама Джилли, коллекционирует всякие чудные истории, только он их записывает. Мне не раз доводилось быть свидетелем их ожесточенных споров о том, каким именно путем должна передаваться легенда: из уст в уста или в письменном виде.