Однажды я сидела одна в тёмном кинотеатре – шёл фильм "Странная женщина". Фильм был о замужней женщине, которая полюбила другого мужчину, но потом вдруг поняла, что её новый возлюбленный также не может дать ей то, что она хочет – чувствовать себя настоящей женщиной. Для обоих мужчин она была всего лишь партнером. Тогда она решила оставить всё – мужа, сына, любовника, удобную жизнь в столице, и уехать в захолустный городок к матери. Она отказывалась быть просто партнёром – лучше уж быть одной, чем поступиться своими принципами. Но в один прекрасный день на пороге ее дома появился молодой человек, который заставил ее поверить, что рыцари в любви всё же существуют.
Актёрская игра была великолепна, и фильм оставил глубокий след в моей душе. Я пришла домой и тоже приняла решение, что больше никогда не вернусь к этому человеку. Меня ужасала одна только мысль, что я могу вот так провести всю свою оставшуюся жизнь. Когда Олег позвонил в очередной раз, я объявила ему о своем решении. Он попросил меня зайти к нему на работу, и я почему-то согласилась – мне нужно было забрать кое-что из вещей, а заодно вернуть ему обручальное кольцо, которое он мне недавно подарил.
Когда я зашла в комнату, он тут же запер дверь на ключ, и по его бешеным глазам я сразу поняла, что ничего хорошего ждать не придётся. Он грубо бросил меня на кровать, затем начал срывать одежду, после чего навалился сверху всем телом и буквально прошипел: «А сейчас я тебя изнасилую. И ты навсегда запомнишь, что такое бросать меня!» Когда всё закончилось, он открыл дверь, вытолкнул меня в спину, и со слезами на глазах сказал: «А теперь иди на…». Я не спорила и не сопротивлялась – только пристально посмотрела ему в глаза, повернулась и ушла. К тому времени я уже привыкла молча и без слёз принимать жизненные удары. Я медленно шла по улице, ещё более опустошенная, чем до встречи с этим человеком, покорно возвращаясь в свою тюрьму. В голове крутилась одна и та же фраза: «Мне больше никто не нужен! Мне больше никто не нужен!» и идея остаться снова одной казалась не такой уж безнадежной.
Эти события совпали с нашим переездом на другую квартиру. Наконец, благодаря кое-каким папиным усилиям и его влиятельным друзьям, нам с бабушкой предоставили отдельную 2-х комнатную квартиру на окраине города. В двадцать четыре года я, наконец, выбралась из коммуналки и заполучила свою собственную комнату! Одновременно я поменяла работу, уволившись из НИИ и перейдя работать в Институт иностранных языков, куда я также собиралась поступать на следующий год. Мы переехали, и я не сообщила Олегу наш новый адрес – он больше не мог меня найти. Позже я узнала, что он долго меня искал, потом сильно запил, потом опять женился, опять развелся – женщины по-прежнему не задерживались в его жизни.
Его дочке Ане было четырнадцать лет, когда она появилась на пороге моего дома и попросила остаться на пару дней, сославшись на то, что поругалась с папой и теперь не хочет возвращаться домой. Во время своего визита она неустанно благодарила меня за то, что в своё время я заменила ей мать и была так к ней добра. Это так польстило моему самолюбию, что я даже не удосужилась проверить факты. Мы прекрасно провели время, даже съездили на природу, но однажды мне нужно было поехать в центр города, и я пригласила Аню поехать вместе со мной. Она отказалась, сославшись на боль в животе, и изобразив истинное страдание на лице. Когда я вернулась вечером домой, входная дверь квартиры была распахнута настежь, а самой Ани уже не было и в помине, а заодно и всех моих лучших вещей, которыми я так дорожила – практически весь мой гардероб. Она оставила меня раздетой. В милиции мне сказали, что я была не единственной ее жертвой, и она уже успела ограбить всех бывших женщин своего папы. Ее долго искали – она путешествовала по всему Союзу, но потом всё-таки поймали и посадили в колонию для несовершеннолетних. Отец от нее отказался и женилсяна очередной женщине, которая родила ему сына. Мне ничего не вернули…
Несмотря на все эти события, моя жизнь начала меняться к лучшему. Теперь я жила в отдельной квартире, у меня была своя комната, своё личное пространство, и чувство срочности куда-то бежать и кого-то искать постепенно отступило. На следующий год я поступила на заочный факультет английского языка – того самого Института, в который папа отговорил меня поступать несколько лет назад. Теперь моя мечта изучать английский язык становилась реальностью.
Но моей реальностью также оставалось и чувство одиночества, и поэтому я опять возобновила отношения с Виктором. По каким-то необъяснимым причинам мы неустанно возвращались в наше прошлое, как будто оставили там что-то важное… Это трудно было назвать отношениями – всего лишь редкие встречи, частота которых зависела от частоты командировок его друга, который предоставлял нам ключи от своей комнаты. Процедура стала довольно привычной – Виктор брал ключи, звонил мне, и мы договаривались о времени. Мы не договаривались о месте – оно было всегда одним и тем же –кинотеатр в центре города. Он шептал в трубку: «Как всегда!», и это придавало нашим отношениям некую стабильность и постоянство, в которых я так нуждалась.
Я продолжала любить этого человека. Шикарный обед в ресторане, хоть и изредка, был все-таки лучше, чем случайная похлёбка в дешевой забегаловке. Поэтому я никогда не задавала себе вопросов типа: «Действительно ли это то, что я хочу? Заслуживаю ли я чего-то большего? Почему я не оборву эти отношения?» Эти вопросы даже не приходили мне в голову. На повестке дня всё еще был томительный голод по любви, а когда ты думаешь о том, как утолить голод, ты не можешь одновременно думать почему или зачем… Поэтому ты просто тихо радуешься, что досталось хоть что-нибудь – как бы не горько было осознавать, что это всего лишь редкий праздник, который к тому же может оказаться последним…
Так прошло два года. Однажды Виктор позвонил и предложил мне записать новую музыку – он был большим любителем музыкальных записей и часто предлагал мне эту услугу. Мы не виделись несколько месяцев и договорились, что он подойдет к моему Институту. Было жаркое лето, и лёгкое летнее платье не скрывало мой большой живот – я была беременна на седьмом месяце. Он бросил удивленный взгляд и спросил: “Ты ничего не хочешь мне сказать?”. Я коротко ответила: “Это не твой ребенок”. Он не сказал ни слова, только протянул кассету, медленно повернулся и ушел, разочарованный и сбитый с толку этой неожиданной новостью. Я смотрела ему вслед, и мысленно прощалась со своим прошлым.
В октябре у меня родился сын. С самого начала я знала, как его назову – в этом не было никаких сомнений, и поэтому я подарила ему имя человека, которого любила больше всего на свете – Виктор. Каждый раз, когда я держала в руках это крохотное существо, или рассматривала его маленькие черты лица, я знала, что в этом мире я больше не одна. Что есть на свете хотя бы один человек, который нуждается во мне, которому нужны мои ласка, любовь и забота. В день его появления на свет я поклялась, что дам ему всё то, чего не дали мне, и он никогда не будет обделён моей любовью и поддержкой. Ему никогда не придётся ничего заслуживать, падать на колени и умолять о моей любви, прощении или пощаде, или испытывать жгучий, непереносимый голод, какой испытывала я сама. Цепь несчастья и боли, передаваемая из поколения в поколение, должна была прерваться и она должна была прерваться на мне!
Моя последняя баталия с отцом произошла, когда я сообщила ему о своей беременности. Хотя в 80-х годах общественная мораль еще не поддерживала матерей-одиночек, для меня это уже не имело никакого значения. Одни осуждали этотпоступок, другие восхищались и поздравляли. Среди осуждающих был и мой отец. Мне хотелось, чтобы весь мир радовался вместе со мной, и поддерживал меня в этом решении. Когда же я сообщила ему эту радостную новость по телефону, он не только не выразил радости или восторга, но его реакция была крайне циничной: «А ты хоть знаешь от кого?», а затем последовала лекция на тему: «Если ты рассчитывала на мою помощь, то должна была со мной посоветоваться – рожать тебе или нет». Я повесила трубку и закрыла лицо руками…
Затем он прикатил со своей женой в Киев. Самое интересное, что он никогда не разрешал мне приезжать в Москву, но приезжая в наш дом, всегда вёл себя, как полновластный хозяин. Две женщины – его мать и дочь – любили его такой беззаветной любовью, которая не позволяла им поставить его на место. Я была на пятом месяце беременности, и ребенок уже шевелился, но отец опять окатил меня холодным презрением, всем своим видом показывая, что он не одобряет моего гнусного поступка. Его жена Юля вообще проявила полное безразличие и всё время молчала. Я знала, что она вот уже много лет хотела иметь ребёнка, но у них что-то не получалось.
Обстановка в доме, как всегда, была напряженной, и я чувствовала, что папа готов был взорваться в любую минуту. Вскоре был найден подходящий предлог. Юля заметила, что бабушка помогала мне со стиркой, и тут же сообщила об этом папе – нужные кнопки сработали, и вот уже папа, полный гнева и негодования, срамит опозорившую его дочь! Все началось с маленького вступления: “Тебе не стыдно, что бабушка стирает твое нижнее белье?”, и закончилось привычным оскорблением: “Посмотри на себя! Только проститутки рожают без мужей!”.
Обстановка в доме, как всегда, была напряженной, и я чувствовала, что папа готов был взорваться в любую минуту. Вскоре был найден подходящий предлог. Юля заметила, что бабушка помогала мне со стиркой, и тут же сообщила об этом папе – нужные кнопки сработали, и вот уже папа, полный гнева и негодования, срамит опозорившую его дочь! Все началось с маленького вступления: “Тебе не стыдно, что бабушка стирает твое нижнее белье?”, и закончилось привычным оскорблением: “Посмотри на себя! Только проститутки рожают без мужей!”.
Уже давно я поняла всю тщетность каких-либо оправданий или доказательств. Поэтому, почувствовав такое знакомое, обжигающее душу унижение, я молча вышла из квартиры, решив пожить недельку у матери. Когда они уехали в Москву, и я вернулась домой, бабушка начала оправдываться – она не хотела этой демонстративной стиркой спровоцировать папу. В это трудно было поверить, потому что все скандалы обычно начинались с бабушкиной подачи. Но всё же это было последней провокацией, и с рождением моего сына всё изменилось.
Странным образом, мой маленький сын, это маленькое чудо, подаренное мне жизнью и зачатое в День Святого Валентина, впервые за всю историю объединил всю нашу семью. Он принес с собой столько восторга, радости и смеха, что это смягчило наши сердца, и отношения в семье уже не были такими ненавистными или напряженными. Теперь мы могли оставить наши распри позади и сосредоточиться на любви и заботе о маленьком Викторе.
Даже папа немного смягчился, когда получил фотографии новорожденного, высланные бабушкой. Он приехал в очередную командировку в Киев, когда Вите было семь месяцев, и был в полном восторге от внука. И хотя он продолжал смотреть на меня как на «никудышнее» и «непутёвое» существо, он всё же признал: «Это единственно правильное решение, которое ты сделала в своей жизни!». Но даже это крохотное существо не смогло до конца растопить папино холодное сердце. Нет, он действительно немного смягчился, но я бы сказала, что растопилось только пару сантиметров двухтонной ледяной глыбы, а всё остальное осталось по-прежнему.
Прошел год. Виктор позвонил, когда моему сыну было девять месяцев. Я согласилась встретиться – мною двигало обычное любопытство и устоявшаяся привычка никогда ему не отказывать. Впервые он пригласил меня к себе домой, что показалось мне крайне удивительным. Его жена с дочкой были в отпуске, но, тем не менее, он не побоялся, что соседи могут увидеть его с другой женщиной, – как будто ему было уже всё равно.
Мы лежали в постели, когда он повернулся ко мне и спросил: “Ты меня еще любишь?”. Этот мужчина жил с другой женщиной, но по-прежнему терзался, и вот уже девять лет задавал мне один и тот же вопрос. Я удивленно посмотрела на него и честно ответила: “Я не знаю, Виктор. Ты сделал всё возможное, чтобы я тебя забыла. И я забыла. Ты не хотел, чтобы я тебя ждала, и я больше не жду”. Затем он спросил: “А как ты назвала сына?” – “Виктор“. Он изменился в лице и с любопытством спросил: “Скажи честно, это мой сын?” И я опять честно ответила: “Нет, не твой”. И добавила: “Даже если бы он был твой, я бы тебе всё равно об этом не сказала”. Он задумчиво согласился: “Я знаю…”
Он проводил меня до метро, и поцеловал в последний раз. Всё в этот вечер было последним, даже накатившаяся грусть при расставании. Последняя глава нашего романа была, наконец, закрыта – Виктор больше никогда не сделал попытку увидеться со мной. Я сказала правду – я действительно уже больше ничего не ждала. Хотя глубоко в душе во мне еще теплилась слабая надежда, что где-то в мире живет человек, который будет любить меня такой, какая я есть, без критики и осуждения, и который рано или поздно меня найдет. Или я найду его.
Но это будет потом, а пока я ехала домой, мысленно прощаясь со своей любовью и оставляя прошлое позади, и в этом было что-то освобождающее. Дома меня ждал маленький Виктор, которому я нужна была больше всех на свете. Теперь я знала, что я не только маленькая девочка-сирота, которую оставили родители. Мой сын подарил мне новую роль и долгожданное чувство принадлежности – роль Матери, за что я была бесконечно благодарна. И мучительный Голод, который все эти долгие годы был моим полновластным хозяином, временно отступил.
Глава 5. Депрессия
Однажды мне позвонила мамина сестра и сообщила, что маму забрали с работы на Скорой Помощи – у нее пошла горлом кровь. Мы тут же встретились с тётей Леной в больнице, и врачи сообщили, что сделали маме срочную операцию – вырезали желчный пузырь. Пока они больше ничего сказать не могли. Всё случилось так быстро и неожиданно. Мама, правда, жаловалась в последние месяцы на страшную усталость и боли в печени, но её лечащий врач не мог определить причину этой усталости.
Моему сыну было уже три года, и моя мама очень радовалась новой роли бабушки, навещая нас каждый выходной и проводя много времени с внуком. Она, правда, по-прежнему приходила с пустыми руками, что меня немного раздражало, но, несмотря на это, и другие давние обиды, я поощряла мамины визиты – ведь она действительно любила Витю и благодаря ей, у нас осталась большая коллекция его фотографий.
В реанимацию не пускали, и я получила от неё письмо, в котором она сообщала, что теперь, после операции, ей надо поменять режим и начать приспосабливаться к болезни. Мама пролежала там три недели, прежде чем её выписали в обычную палату, и я смогла навестить её после работы. Палата была огромная – в ней находилось еще человек двадцать. Когда я приблизилась к её кровати, моё сердце сжалось от жалости – мама очень похудела за это время и на лице появилась неестественная желтизна, к тому же она беспрерывно отхаркивала сгустки крови в носовой платок. Растерянно оглядываясь вокруг глазами загнанной лани, она сдавленным голосом повторяла: «Таня! Звони тете Лене, бей во все колокола! Пусть она придёт и поговорит с врачами. Я умираю…»
В ужасе отшатнувшись, я бросилась искать врача или медсестру и потребовала перевести маму обратно в реанимацию или немедленно что-нибудь для неё сделать. Но это было выше моих сил – вернуться обратно в палату, и опять посмотреть в ее страдающие глаза. Поэтому я просто медленно пошла к выходу. В тот день мы так и не попрощались, и не сказали друг другу ничего значительного. Тётя Лена пообещала подъехать в больницу на следующий день, и поговорить с врачами.
Утром позвонила Галя, дочка тёти Лены, и сообщила, что мама сегодня умерла. Потом я поехала в больницу, и нянечка рассказала мне о последних минутах маминой жизни. Она проснулась рано утром, проделала утренние процедуры, в последний раз посмотрела на еле пробивающийся за окном рассвет, глубоко вздохнула, и её сердце остановилось. Она умерла 25 декабря, в день католического Рождества, в полном одиночестве. Ей было всего 53 года. Она родила меняв день православного Рождества, а умерла в день католического. Какой знаменательный выбор дат для рождения ребёнка и своей собственной смерти!
Вскрытие показало цирроз печени, и врачи предположили, что, возможно, маме внесли гепатит С во время операции на аппендицит, которую она перенесла год назад. Всю свою жизнь она боялась умереть от рака женских органов, как это случилось с её матерью. У её сестры тоже был обнаружен рак, но после операции она успешно преодолела болезнь. Поэтому в возрасте сорока лет мама отправилась в больницу и попросила врачей вырезать «всё» – пытаясь таким образом избежать наследственного рака. Но смерть настигла её в другой форме – женщина, которая никогда не пила, умерла от цирроза печени, болезни алкоголиков. Как будто она пыталась избежать наказания за один грех, но была наказана за другой…
Какая ирония судьбы! Даже на смертном одре мама думала только о своей плоти, и последними её словами была мольба о помощи спасти эту плоть. Она обращалась ко мне только как к посыльному… Посыльному к той самой сестре, от которой она так изощренно пыталась избавиться много лет назад, попутно разрушив жизни стольких людей! А теперь она ушла, не проронив ни одного слова раскаяния или сожаления. Ни одного слова для меня…
Тётя Лена помогла мне организовать похороны, кремацию и поминки. Из Ленинграда приехали братья Феликс и Владик – попрощаться со своей младшей сестрой. Мы похоронили маму перед самым Новым Годом, в холодный декабрьский день. Помещение для церемонии кремации находилось посередине кладбища, прямо под открытым небом. Падал снег и завывал ветер, прерываемый похоронным маршем, который разрывал души всем присутствующим. По традиции все близкие на прощание поцеловали усопшую в лоб – только я одна стояла у гроба в каком-то странном оцепенении. Передо мной лежала жёлтая, совершенно неузнаваемая женщина, когда-то бывшая моей соседкой, и я не могла себя заставить её поцеловать. Ведь мне никогда не приходилось этого делать при её жизни. Я только вспомнила, что уже давно похоронила свою мать – в тот день, когда я прервала ее любовные утехи и она вышла ко мне обнажённая, недовольно спросив: «Что тебе надо?»