Спешившись, Баурджин наклонился к цветам, понюхал. И краем глаза заметил какое-то движение на склоне холма. Выпрямился, приложив ладонь к глазам, увидев скачущего во весь опор всадника на белом коне. Точнее, всадницу в темно-голубом дээли с темно-каштановой гривой непослушных волос, развевающихся за плечами, словно боевое знамя. Дээли по-мужски охватывал пояс – хотя обычно женщины ходили неподпоясанные, – за спиной виднелся охотничий лук.
Баурджин улыбнулся, узнав жену. Другой бы на его месте забеспокоился – с чего бы ей так нестись, может, случилось что? – однако молодой нойон прекрасно знал, как любит скорость его женушка ничуть не меньше, чем любой воин.
– Хэй, Джэгэль! – улыбаясь, Баурджин помахал рукой.
Осадив лошадь на полном скаку, Джэгель-Эхэ спрыгнула в траву:
– В нашем кочевье гости, муж мой!
– Гости?! Вот так радость! – Нойон крепко обнял жену и поцеловал в губы. – И кто же к нам пожаловал? Погоди, не говори – сам угадаю… Ммм… Кооршак вернулся с дальнего кочевья?
Джэгэль-Эхэ подбоченилась:
– Нет, не угадал!
– Тогда… Гамильдэ-Ичен!
– Гамильдэ? – Женщина хохотнула. – Какой же это гость? Это свой.
Баурджин задумчиво почесал затылок:
– Ну, тогда… Ха! Неужели – мой анда Кэзгерул Красный Пояс? Собрался-таки наконец нас навестить.
– Жаль, конечно, но это не он.
– А! Никак сам Боорчу-хан пожаловал – он давно грозился приехать на первую стрижку. А что, уже пора подстригать нашего Алтан Болда? Жаргал – точно еще не пора, мала слишком.
– Да и Алтан Болд еще не слишком взрослый для первой стрижки.
Алтан Болд…
Баурджин улыбнулся. Родившегося два с половиной года назад сынишку и впрямь рановато было еще подстригать, не говоря уже о годовалой дочке. И сыну, и дочери имена придумала Джэгэль-Эхэ, такой уж у них с Баурджином был уговор – первенцев она называет, а уж остальных – муж. Баурджин тогда махнул рукой, согласился. Дочку-то хорошо Джэгэль назвала – Жаргал – «Счастье», а вот сына… Алтан Болд – «Золотая сталь»! Во, имечко! Хорошо, не «Деревянный камень»! Вообще-то, Алтан – так звали одного дедушку Джэгэль-Эхэ, а Болд – другого. Ладно, пускай будет Алтан Болд. Зато следующего сына будут звать – Петр! Тоже в честь дедушки. А дочку – Татьяна. Как любимую жену… там…
– А может, и в самом деле, по осени подстричь Алтан Болда? Устроим праздник, повеселимся… – Баурджин мечтательно прикрыл глаза.
Первая стрижка волос у ребенка – всегда большое и радостное событие со множеством гостей, когда все поздравляют родителей, веселятся, поют веселые песни, да пью крепкую арьку. Да, Боорчу бы, кончено, не упустил бы такой случай – давно они уже с Баурджином не пьянствовали. Хорошо бы…
– О чем задумался, супруг мой? – улыбаясь, Джэгэль-Эхэ ласково погладила Баурджина по волосам. Кстати, у Алтан Болда тоже были светлые волосы, и такие же, как у отца, глаза – зеленовато-карие. А вот Жаргал, кажется, пошла в маму.
– Задумался? – хитро прищурился Баурджин. – Сказать по правде, хочу сейчас же содрать с тебя дэли да завалить в траву!
Джэгэль-Эхэ рассмеялась и медленно сняла пояс:
– Завалить в траву? Так в чем же дело?
Поцеловав жену, молодой нойон распахнул ее одежду, обнажив стройное тело с мягкой шелковистою кожей оттенка светлой бронзы. В темно-карих блестящих глазах молодой женщины бегали золотистые чертики…
Быстро освободившись от одежды, они упали в траву…
Качались красные маки. Дикие маки. Дикие…
– Так кто ж к нам все-таки приехал? – погладив жену по плечу, наконец осведомился нойон.
– Ах, да, – Джэгэль-Эхэ потянулась, гибкая, словно рысь. – Некто по имени Эрдэнэт, молодой, но важный. Говорит – нукер самого Темучина. Не один приехал, со свитой… – женщина неожиданно вздохнула. – А Темучин оказывает тебе почет. Видать, опять что-то ему понадобилось.
– Да уж, не без этого! – Баурджин самодовольно улыбнулся – все ж таки ему было приятно внимание великого хана. Ну, пока не единственно великого, был еще и старый Тогрул – Ван-хан, – которому Темучин приходился вассалом. Темучин… Друзья называли его – Чингисхан – Хан-Океан, Хан-Вселенная. Пока только друзья так звали. Ничего, пройдет время…
Джэгэль-Эхэ обняла мужа за плечи:
– Чувствую, скоро ты опять покинешь меня ради…
– Ради важных государственных дел. – Баурджин ласково провел ей по носу указательным пальцем. – А ради чего же другого я могу тебя покинуть? К тому же – по зову хана. Значит, я ему нужен. Потому и прислал нукера. Было бы хуже, если б не прислал… Ну, что мы сидим? Едем!
Молодой нойон рванулся к коню.
– Поспешишь – замерзнешь! – не преминула уколоть Джэгэль-Эхэ.
Баурджин обернулся, хохотнул:
– Кто бы говорил!
Еще подъезжая к становищу, Баурджин заметил привязанных к коновязи лошадей и – рядом с ними – нескольких человек. Семеро воинов в сверкающих на солнце шлемах и доспехах из дубленой бычьей кожи. Копья с разноцветными бунчуками, круглые маленькие щиты, сабли. Один был без щита и копья, в нагруднике из блестящих стальных пластин и красных сапожках-гуталах. Красные – такими имел право одаривать только великий хан. Этот, скорее всего, и есть Эрдэнэт.
Спрыгнув с коня, Баурджин слегка поклонился и приветствовал гостей словами: «Сонин юу банау?» – «Какие новости?».
– Спокойно ли провели весну? – по степной традиции отозвался нукер. Тот самый, в сияющих на солнце доспехах. Молодой, наверное, ровесник Баурджина – а тому недавно исполнился двадцать один год – с круглым каким-то задорно-мальчишеским лицом и небольшими холеными усиками. – Все ли поголовье на месте?
Поблагодарив, Баурджин и Джэгэль-Эхэ еще раз поклонились гостям, жестом указав на просторную белую, с синими узорами юрту:
– Что же вы не проходите в гэр?
Эрдэнэт улыбнулся:
– Как можно без хозяев? Мы лучше подождем. Тем более нас уже угостили кумысом. Хороший у тебя кумыс, Баурджин-нойон!
– Рад, что тебе понравилось. Прошу!
По традиции Баурджин с супругой вошли в гэр первыми, а посланник и его свита, неспешно переговариваясь, давали время хозяевам подготовиться к приему гостей. Смеялись. Веселые… Вообще, кочевники всегда имели жизнерадостный вид и при каждом удобном (и неудобном тоже) случае любили пошутить. Хмурый монгол – это нонсенс!
Монголы… Баурджин-Дубов для удобства именовал так всех кочевников, и христиан – найманов, кераитов, уйгуров, и язычников – тайджиутов, меркитов, монголов, татар и всех прочих.
Подготовиться к приему гостей Джэгэль-Эхэ помогали две служанки: молодая девчонка, приходившаяся ей какой-то дальней родственницей, и старая сморщенная бабушка Ичене-Куам, которая знала огромное количество песен и сказаний, по большей части смешных до самого неприличия. Переодевшись в белый дэли, Джэгэль-Эхэ с их помощью быстренько собрала волосы в приличествующую солидной замужней даме прическу – в виде рогов буйвола и, схватив с низенького столика большую серебряную чашу, быстро наполнила ее чаем, который как раз успела приготовить старая Ичене-Куам. Хороший был чаек: Баурджина, как первый раз попробовал, чуть не вырвало, ну а с течением времени привык, даже нравиться стал. Кроме собственно чайного листа, привезенного чжурчжэньскими торговцами, в состав напитка входило еще и баранье сало, масло, соль, круто заваренный бульон из перемолотых бараньих костей, мука и поджаренное на жаровне пшено, тоже приобретенное у торговцев. Не черный был чай, и даже не зеленый – белый, как кумыс или арька. Белый цвет – самый хороший, цвет уважения и добра.
Бросив взгляд на жену, Баурджин едва удержался от смеха – больно уж необычно выглядела ее прическа, даже устрашающе как-то.
– Хадак! Хадак! – шепотом напомнил он.
– Ах, да, – поставив на столик уже взятую было в руки чашу, Джэгэль-Эхэ обернулась, и старая Ичене-Куам протянула ей голубое шелковое полотенце с вышитыми желтым шелком уйгурскими буквицами – пожеланием. Таких хадаков в каждом уважающем себя гэре имелось по восемь видов – все с разными пожеланиями, главное было – не перепутать. Баурджин скосил глаза, вчитался – не зря Гамильдэ-Ичен выучил его уйгурскому письму в прошлую зиму. «Пусть будет мир в вашем гэре»… Хм… Вряд ли это пожелание подойдет воинам.
– Другой, другой, Ичене-Куам! – Нойон нетерпеливо махнул рукой.
Старушка проворно подала ему пару хадаков:
– Выбирай сам, гуай!
– «Пусть будут быстры ваши кони». Вот, это то, что надо! Ну вроде все. Ичене-Куам, зови гостей!
Гости вошли по очереди, старательно не наступая на порог, что означало бы невежливость и дикость.
– Та амар сайн байна уу? Все ли благополучно?
– Слава Христородице и великому Тэнгри!
Хозяйка гэра с поклоном протянула чашу главному гостю – Эрдэнэту. Приняв подношение обеими руками – жест, заменяющий «спасибо» и «пожалуйста», – гость, удерживая чашу, правой рукой перекинул край хадака с надписью в сторону хозяев, выражая им те же пожелания, после чего, опустив в пиалу палец, побрызгал по всем сторонам света:
– Выбирай сам, гуай!
– «Пусть будут быстры ваши кони». Вот, это то, что надо! Ну вроде все. Ичене-Куам, зови гостей!
Гости вошли по очереди, старательно не наступая на порог, что означало бы невежливость и дикость.
– Та амар сайн байна уу? Все ли благополучно?
– Слава Христородице и великому Тэнгри!
Хозяйка гэра с поклоном протянула чашу главному гостю – Эрдэнэту. Приняв подношение обеими руками – жест, заменяющий «спасибо» и «пожалуйста», – гость, удерживая чашу, правой рукой перекинул край хадака с надписью в сторону хозяев, выражая им те же пожелания, после чего, опустив в пиалу палец, побрызгал по всем сторонам света:
– Приношу эти первые капли вечно синему небу, родной земле и немеркнущем очагу вашей семьи!
Отпив, передал чашу воинам, те, каждый по очереди, проделали те же процедуры, после чего, приняв приглашение хозяев, уселись на мягких расстеленных кошмах в западной – почетной части гэра.
Служанки подали аппетитное разваренное баранье мясо – успели уже приготовить, да, собственно, варить-то недолго, без соли и на большом огне. Лучше куски – лопатки и крестец – Баурджин лично протянул главному гостю. Тот поблагодарил (принял мясо двумя руками) и, отрезая ножом, поделился частью почетных кусков с остальными. Минут пять все сосредоточенно жевали, время от времени обмениваясь краткими репликами. Наконец, прожевав, молодой хозяин кивнул служанкам, и те принесли пузатую баклажку арьки. Сноровисто разлив напиток по пиалам, Баурджин с удовольствием отметил, как сразу повеселели гости. Кочевники любили выпить… Нет, не так! Кочевники очень любили выпить – так будет вернее! Даже хвастались друг перед другом – кто больше, да кто пьянее, соревновались – кто кого перепьет. Ну, прямо совсем, как русские люди! Может, у русских-то от монголов такая привычка пошла?
Под арьку беседа потекла куда веселее: гости улыбались, шутили, Эрдэнэт даже пересел поближе к Баурджину и то и дело похлопывал того по плечу:
– Хороший ты человек. Баурджин-нойон, недаром великий Боорчу о тебе так хорошо отзывается!
Баурджин ухмыльнулся – еще бы Боорчу как-то по-другому отзывался! Сколько с ним выпито – цистерна! И даже, пожалуй, не одна. А, между прочим, Боорчу был доверенным лицом и побратимом-андой самого Темучина, одним из лучших его полководцев. Пить – пил, но дело свое знал туго!
– Как поживает Боорчу-гуай?
– Замечательно живет, – широко улыбнулся посланник. – Только жалуется – мол, Баурджин-нойон что-то давненько не приезжал, совсем дорогу забыл!
Ага, давненько, как же! И двух недель не прошло… Столько тогда выпили – Баурджин (уж на что закаленный в Советской Армии) неведомо как и домой-то потом приехал. Хорошо – лошади дорогу знали.
– Зайду, – молодой нойон кивнул, – обязательно зайду к уважаемому Боорчу. Вот сразу, как только приеду… Мне ведь к великому хану ехать надобно, да?
– Ах, да, – Эрдэнэт наконец вспомнил, зачем, собственно говоря, явился. Пожевал губами и, откашлявшись, объявил со всей возможной важностью. – Великий хан Темучин, прозванный Чингисханом, желает немедленно видеть тебя, Баурджин-нойон, по очень важному делу! – Хочет видеть, вот как? – делано удивился хозяин гэра. А то не догадывался, зачем явился посланец. Усмехнулся:
– Хочет видеть – приеду. Сейчас и отправимся, вот только арьку допьем. Эй, Ичене-Куам, тащи еще баклажку!
– А может, лучше с собой взять? – несмело предложил Эрдэнэт, вызвав явное неудовольствие сопровождавших его воинов.
– И с собой возьмем тоже! – Баурджин успокоил не столько посланца, сколько его свиту. – Веселей ехать будет – путь-то не очень близкий.
Воины обрадованно переглянулись.
– Могу я взять с собой кого-нибудь из своих верных людей? – тут же осведомился молодой нойон.
Посланник задумчиво зашмыгал носом:
– Думаю, можешь. Но – только одного. Самого верного.
– Вы пейте, – улыбнулся Баурджин. – А я пойду пошлю слуг – позвать.
Выйдя из гэра, нойон задумался, глядя, как играют в пыли полуголые дети. Кого позвать-то? Кооршака? Юмала? Те, конечно, парняги здоровущие, опытные бойцы – тут уж ничего не скажешь. Но все ж таки – простоватые, в чем-то даже наивные, а задание – Баурджин подозревал – будет далеко не простым. Нет, Кооршак с Юмалом не подойдут, тут не саблей махать, тут мозги требуются. Эх, был бы поблизости побратим – Кэзгерул Красный Пояс, с помощью Темучина вернувший себе ханский престол в одном из татарских племен. Далеко теперь Кэзгерул, даже в гости ездит редко, все больше передает поклоны через знакомых торговцев. Жаль… Нойон улыбнулся, вспомнив друга. Смелый, четный и умный – редкостное сочетание качеств. И вовсе не похож на татарина, скорее – найман или уйгур: длинные пепельные волосы, темно-голубые глаза. Старшая жена его, Курукче, – из одного рода с Джэгэль-Эхэ. Подружки-соперницы… Эх, Кэзгерул, Кэзгерул… Когда ж они виделись-то в последний раз? Год прошел? Два? Когда родилась Жаргал? Год назад… Да, ровно год. Вот тогда и приезжал побратим.
Из новых кого взять? Молодые воины в кочевье Баурджина имелись – человек с полсотни, но вот беда, толком-то их нойон и не знал, не было случая сойтись с каждым поближе – даже на охоте. Простые пастухи-араты относились к Баурджину с почтением и страхом – еще бы, человек самого Темучина!
Баурджин вздохнул. Юмал и Кооршак не подходят, Кэзгерул далеко… Кто остается? А остается Гамильдэ-Ичен! Что ж сразу-то он не вспомнился? А потому не вспомнился, что до сих пор Баурджин считал его как бы своим младшим братцем и соответственно относился. Пять лет назад, когда Дубов только объявился в здешних степях, Гамильдэ было тринадцать. Ребенок. Пусть умный, пусть грамотный… А сейчас Гамильдэ-Ичен – уже не ребенок, воин! Правда, воинское искусство не очень любит, все просится отпустить его к уйгурам – в монастыри за древними знаниями. А и отпустить – осенью, вот закончить с кочевьями… Да-да, осенью – когда можно чуть отдохнуть, расслабиться, подвести итоги многотрудного года. Недаром говорят – одна осень лучше трех весен. Признаться, раньше, до того как попасть сюда, Дубов не считал скотоводов какими-то уж особенно умными людьми. Однако, возглавив род, быстро переменил свое мнение, столкнувшись со многими проблемами. Не такое это, оказывается, простое дело – пасти скот. Много чего надобно знать и уметь. Точно знать места кочевий – своих и соседей, – вести на дальние пастбища табуны, ориентируясь по солнцу и звездам, вычислять даты и продолжительность природных явлений – первого снега, солнечных и лунных затмений, периода «девяти девяток» – самых холодных дней зимы, лечебные травы – не только себя лечить, но и скот.
Кочевники отличались повышенной любознательностью и почитали знания. Особенно этим выделялся как раз Гамильдэ-Ичен. Отпустить его, что ли, к уйгурам? Глядишь, астрономом станет или великим писателем – сказителем-улигерчи. Но это – потом, осенью, а до осени еще много дел.
– Эй, Хартанчэг, – приняв решение, Баурджин подозвал чистящего лошадей мальчишку, – скачи на дальние пастбища, там, на самой высокой сопке найдешь Гамильдэ-Ичена. Скажешь – пусть бросает все и срочно скачет сюда… Нет, уже не сюда – а к реке Керулен, в кочевье великого хана! Мы не быстро поедем – нагонит. Так… – Баурджин снова задумался – ему, как нойону, все ж таки приходилось держать в голове массу хозяйственных дел. – Кроме Гамильдэ, на дальнем пастбище еще трое пастухов. Мало! Ты, Хартанчэг, останешься с ними, четвертым!
Ох, какой радостью вспыхнули при этих словах темные глаза мальчишки! Ему и было-то всего лет восемь… или десять…
– О нойон! – Паренек поклонился. – Исполню все в точности! А могу я… – Он замялся.
– Можешь, – усмехнувшись, великодушно разрешил. – Можешь забежать в свой гэр и похвастать перед своими домашними. Только побыстрей, парень!
Юный Хартанчэг, поклонившись нойону до самой земли, бросился к гэру.
Слава Христородице, хоть не болит голова – кого за себя оставить. Джэгэль-Эхэ – человек опытный и надежный. Нет, какое это все-таки счастье – иметь надежную и опытную во всех делах супругу. К тому же – такую красавицу!
Гамильдэ-Ичен нагнал всадников уже в конце пути. Тянулись кругом невысокие сопки, кое-где поросшие лиственницами, кедрами и березами, блестела под солнцем река, а далеко за ней синей стеною вставали Хантайские горы.
Воины подозрительно оглянулись на стук копыт, многие взялись за сабли.
– Спокойно, – передавая Эрдэнэту бортохо (флягу) с арькой, ухмыльнулся Баурджин-нойон. – Это мой человек – Гамильдэ. Я о нем говорил.
Гамильдэ-Ичен – темно-русый, большеглазый, тощий – экипировался для перехода со всей возможной тщательностью: поверх голубой шелковой рубахи натянул серебристую, тщательно начищенную песком кольчугу, привесил к поясу саблю, а за спину – саадак с луком и стрелами. У седла нарочито небрежно болтался сверкающий металлический шлем, а налетавший ветер развевал за плечами юноши изумрудно-зеленый чжурчжэньский плащ, заколотый серебряной фибулой с изображением сокола. Это не говоря уже о том, что Гамильдэ, как опытный воин, явился, имея за спиной четырех заводных лошадей.