Отодвинув в сторону онемевшего от робости юношу, Хрофт склонился и потрогал полы плаща. Там, где в воздухе виднелся прочный каркас, он нащупал лишь довольно толстую, но очень мягкую полоску неизвестного металла. Хрофт надрезал шов и потрогал металл. Он был теплый, температуры человеческого тела, и розоватый на отсвет.
— Так как он летит? — переспросил Хрофт, но ответил ему не мальчишка-альв, а неслышно приблизившийся Велунд. Зеленоглазый жестом отпустил паренька, заверив, что закончит работу сам.
— Все просто, о Великий Один, — начал он.
— Хрофт, — перебил его Владыка Асгарда, — называй меня Хрофтом. И передай всем, чтобы не слишком часто вспоминали другие мои имена. Один не стал бы вожжаться с вашей капризной госпожой. Такое под силу только неприхотливому Хрофту.
Вел улыбнулся, оценив дружелюбный тон Отца Дружин, и продолжил:
— Надень, Великий Хрофт, хотя… Боюсь, эти плащи рассчитаны на фигуру более скромных размеров.
Хрофт попытался набросить плащ на широкие плечи, но тот, несмотря на ширину, действительно оказался короток и мал.
— Здесь, здесь и здесь, — Вел провел изящными пальцам по полам и оторочке плаща, — проложен каркас. Когда летун поднимается в воздух — каркас твердеет. Когда он опускается, плащ снова становится мягким. И, кстати, неплохо защищает от огня.
Велунд говорил четко и чуть громче, чем требовалось. Хрофт не понимал, зачем остроухий затеял этот спектакль. Неужто только для того, чтобы оскорбить Хрофта объяснением очевидного? Но тотчас понял, чего добивался хитрый полукровка.
— Не так, Вел, — оборвала его подошедшая резким решительным шагом Руни, не глядя на Хрофта, присела над плащом, тряхнула его за ворот и взмахнула кожаным полотнищем над головой. Крыло тотчас поймало ветер, едва не уронив девушку навзничь. — Изменение температуры. Когда плащ на теле, каркас нагревается и становится мягким. Но стоит пустить плащ по ветру, температура немного понижается, и каркас твердеет, принимая ту форму, которую придадут ему мастера Альвланда. Хорошая оказалась штука. Сплав никеля и… одного металла, что так ценят твои подгорные друзья, Старый Хрофт. Дедушка соединил эти металлы случайно, а получилась забавная штука. Только я не сразу придумала, как с ней быть. Зато смотри… — Рунгерд, победоносно глядя на Отца Дружин, прижала плащ к плечам и почти молниеносно завернулась в него, при этом полы тотчас повисли вдоль тела мягкими складками, — стоит чуть-чуть нагреть, и становится мягким. Я придумала крылья, а Велунд и его мастера все посчитали.
— Пришлось, правда, повозиться с покрытием, — заметил Велунд. — В солнечную погоду крылья грелись, и люди бились постоянно. Но если намазать поверхность плаща жиром с отражающими свет мелкими опилками, а… Впрочем, к чему эти названия. Мы же, в конце концов, не гномы, чтобы разбираться в металлах.
Хрофт не стал допытываться, что подмешивали в жир альвские мастера. Он удивленно смотрел на Рунгерд, открыто и бесхитростно хваставшуюся своим изобретением. Девчонка светилась от счастья, и Хрофту показалось, что часть этого света проникла под нагрудник из кожи снежной змеи и теперь жгла его, заставляя нетерпеливо поводить плечами.
— И ты еще не видел вот этого, — Рунгерд повертела перед лицом Хрофта крошечной, не больше мизинца, склянкой, до половины наполненной маслянистой желтой жидкостью. — Как раз хотела показать тебе, Вел. Думала всю дорогу от Живых скал. Как появилась минута, смешала. И…
Она размахнулась и бросила склянку шагов на десять в сторону берега. Хрофт, Вел и Руни угодили под волну летящих камней, комьев земли и песка. Велунд упал на траву, закрыв голову руками, Хрофт заслонил ладонью глаза, а Рунгерд радостно подпрыгнула, вытрясая землю из волос, и замахала руками в сторону лагеря, чтобы не беспокоились понапрасну.
— Хорошая штука, правда? — спросила она, ожидая одобрения. — Только в бою пока не годится. Взрывается, тварь, от любого движения. А кому охота таскать такое на себе, каждую секунду ожидая, что рванет. Вот я и подумала, Вел, может, твои ребята что сделают? Ну, завернут во что-нибудь…
Рунгерд передала Велунду еще одну склянку наподобие той, что только что разворотила добрый десяток квадратных футов. И двинулась к лагерю.
— Катапульты показать? — примирительно бросила она Хрофту. Расчет полукровки оправдался полностью. Руни не могла не вмешаться в разговор о собственных изобретениях и, почуяв в Отце Дружин внимательного и понимающего слушателя, благоразумно предпочла доброй ссоре мир.
— Уже не сердишься? — Отец Дружин попытался говорить просто и по-человечески. Допусти он хоть в голосе, хоть в одном движении намек на свою божественность, на превосходство, и Рунгерд закроется снова. И тогда едва ли расскажет ему то, что он хотел узнать.
— Сержусь, — пожала плечами девушка, — но понимаю, что ты прав. Поэтому хочу, чтобы ты видел, что мы готовы к большой войне. Эти крылья и все прочее — мелочи. Если будет нужно, я придумаю что-нибудь еще. Я хочу, чтобы ты видел, что люди верят мне. И пойдут за мной. И за тобой. Ведь теперь с нами бог.
От Хрофта не ускользнула ирония, скрытая в ее словах. Но он предпочел не заметить ее.
— Люди пойдут за тобой. А альвы?
— Тем более, — с непоколебимой уверенностью ответила Руни.
— Пойдут за тобой, пока ты им платишь? Платишь тем, что украл твой дед? — Хрофт приготовился к взрыву, не меньшему, чем тот, что прогремел на берегу.
— Мой дед ничего не крал! — взвилась Рунгерд, яростно сверкая глазами. — Надо лучше защищать то, что хочешь сохранить! И если кто-то случайно получил нечто, что ему не предназначалось, я называю это судьбой, а не кражей.
Восемью годами ранее
Это длилось уже вторую неделю. Словно сама смерть не желала смилостивиться над стариком и избавить его от мучений. Старый Ансельм умирал, и единственное, что оставалось Руни, — это бессильная злость на мироздание за то, что оно никак не желало позволить старику проститься с отслужившим свое телом.
Ансельм и сам постоянно повторял, что зажился. Что почти сотня лет — слишком большой для человека срок. Что он смертельно устал. Но страх смерти, брезживший на дне его выцветших глаз, нашептывал Рунгерд совсем иное.
— Расскажи мне сказку, Руни, — потребовал дед. — Ту, что я когда-то рассказывал тебе. Расскажи, чтобы я знал, что ты все запомнила.
— Я помню, — отозвалась внучка, споласкивая полотенце в миске с прохладной водой и снова прикладывая к голове старика. — Давным-давно, когда мир был еще молод, появился на свет младенец-Бог… Я помню, помню.
— Хорошо, — устало отозвался старый лекарь, — ты помнишь. Не зря я рассказывал их тебе каждую ночь. Еще когда ты была малышкой, ты все повторяла: «Расскажи про Черного Бога, что создал из тьмы зверей и чудовищ». А еще ты любила сказку про двух влюбленных Магов, что жили в волшебном саду… А теперь я расскажу тебе еще одну. Ту, что раньше не смел. Боялся, уж прости меня, Руни. Трусоват всегда был твой дедушка.
Девочка попыталась остановить его, заверить, что не нужно сказок. Лучше сохранить силы. Но слезы комом встали в горле. И старый Ансельм начал свой рассказ:
— Когда-то давно жил на свете один глупый лекарь. В те поры он путешествовал с караваном именитого купца. Однажды они вели караван в один из богатых городов в землях ярлов. Они много дней провели в пути и ожидали, что за холмом вот-вот станут видны башни города. Но внезапно над головами путников сгустились тучи, загремело и заворчало. Ни одной капли не упало на землю, но, казалось, все изменилось вокруг. И дорога, та, что должна была привести их к городским воротам, принялась петлять в холмах и перелесках, пока перед купцом и его спутниками не показалась деревня. На отшибе они увидели бедный, полуразвалившийся дом. И услышали ужасные крики и стоны. В доме рожала женщина. И купец приказал лекарю войти в дом и помочь бедняжке…
Старик Ансельм закашлялся. И Рунгерд бросилась к кувшину с водой, чтобы подать деду пить, но старый лекарь жестом остановил ее, приказывая остаться и слушать.
— Ты уже догадалась, что этим лекарем был я, — осипшим голосом продолжил старик. — Та нищенка страдала ужасно. И я был уверен, что ничем не могу помочь. И роженица, и ее нерожденный сын были обречены. Я осмотрел ее и решил, что единственной помощью, которую я могу ей оказать, будет хоть какая-то попытка облегчить ее боль. Но едва я коснулся огромного, ходящего волнами от частых и жестоких схваток живота женщины, как почувствовал, что не могу отвести рук. Я уже не был им хозяином. Кто-то невидимый завладел моими пальцами, и они стали ощупывать и оглаживать живот роженицы. Невидимый гость, казалось, владел всем моим телом. И я понял, что не могу даже позвать на помощь. Однако тот, кто занял мое тело, вытеснив разум на самую границу существа, знал, что делает. Перед моим мысленным взором проносились заклинания, сплетались и рассыпались руны. И я видел, как схватки становятся реже. Воспользовавшись короткой передышкой, тот, кто был в те минуты лекарем Ансельмом, освободил плод от сдавливавшей его шею пуповины. И я видел каким-то чудесным зрением прямо через брюшину роженицы, как магические струны освобождают младенца от пут, как он поворачивается в утробе матери, готовясь выйти на свет.
Видимо, неведомому спасителю нищенки и ее сына понадобилась вся его колдовская сила. Потому что на краткий миг я увидел его, точнее — ее. Защитная завеса упала. И я увидел волшебницу. И разглядел не только ее прекрасное безмятежное лицо, спокойные и мудрые глаза и длинные светлые локоны. Я увидел одетую льдисто-голубым сиянием дверь. И одной лишь мыслью проник за нее. В прекрасный сад. Сад ее памяти. Мне показалось, что я не был там и мгновения, но этого оказалось достаточно, чтобы знания и воспоминания, которыми я не имел права владеть, прочно поселились в моей собственной памяти. Так что и сейчас картины, явленные мне в том благоуханном, заросшем цветущими яблонями и вишнями саду, стоят у меня перед глазами, стоит мне лишь смежить веки.
— И все твои сказки — из этого сада? — с тревогой спросила Руни. — И она позволила тебе запомнить их?
— Возможно, она даже не заметила моего присутствия в том саду, — ответил Ансельм задумчиво. — Теперь я уже склонен верить в это. Может быть, та прекрасная колдунья была так поглощена борьбой за жизнь мальчика, что не обратила на меня внимания. Не думала, что я, простой смертный, осмелюсь воспользоваться тем, что она сняла защиту с собственной души. Я был глуп и любопытен, Руни. И как же я проклинал себя потом, когда понял, чем теперь обладаю. Каждый день и час я ждал, что она явится ко мне, чтобы покарать за то, что я невольно совершил. Я ждал этого долгие годы. Но потом ушел твой отец и братья. И я понял, что у меня осталась лишь ты. И что я мог тебе дать?
Ансельма скрутил мучительный кашель, но вина, казалось, терзала его сильней. Он схватил внучку за руку и притянул к себе, так что Руни оказалась лежащей на его тощей впалой груди и слышала тяжелые, неровные удары изношенного и измученного сердца, отмеряющего последние часы жизни старого лекаря.
— Что я мог дать тебе, Руни? Я, жалкий деревенский лекарь. Что я мог оставить тебе для защиты, когда меня не станет? — Голос деда глухо отдавался в груди под ухом Рунгерд, кожа у деда была холодная как лед и сухая как пергамент, и Руни почти не слушала его, думая, как выскользнуть из-под его руки и снова оказаться на стуле рядом с изголовьем. — Я никогда не был богат. И понял, что единственное, что есть у меня ценного и что я могу передать тебе, — знания, которые я ненароком получил в дивном саду. И я стал рассказывать тебе сказки. О богах и героях, меняя их имена, но не изменяя более ни слова. Я рассказывал тебе о Восставшем Ракоте, Повелителе Тьмы, и называл его Черным Богом. Я рассказывал тебе о Хрофте и Хедине, о Мерлине и Магах Совета Поколения, о Хагене — последнем ученике Познавшего Тьму. И я учил с тобой забавные песенки, сплошь состоящие из непонятных слов. Ты ведь помнишь их, Руни.
Девочка кивнула. Лекарь облегченно вздохнул и опустил голову на подушку.
— Я учил с тобой самые простые из тех заклинаний, что достались мне в тот день, не решаясь произнести лишь те, что создала сама гостья моего тела. Не решался потому, что боялся ее. Опасался, что она почувствует, узнает собственные заклятья, даже пустые, всего лишь произнесенные простым смертным. Но теперь я больше не боюсь ее. Меня страшит лишь мысль о том, что времени осталось слишком мало и я не успею передать тебе тот драгоценный клад, что носил и хранил в себе все эти годы. Для таких, как ты и я, смертных, кому не подвластны колдовские силы, то, что я хочу дать тебе, не стоит ничего. Но есть и здесь, в Хьёрварде, и в других мирах те, кто за любое из этих заклятий готов продать тебе душу. Слушай, Руни, слушай и повторяй, пока не запомнишь. Иди. Наклонись ко мне.
Рунгерд склонилась к деду, но тот напряг последние силы и притянул ее голову ближе, так что ухо девочки оказалось у самых его губ. И свистящий шепот, который не сумел бы различить никто, кроме одной лишь Руни, заполнил в одно мгновение все ее существо. И таинственные незнакомые слова, в которых заключалась неведомая и сильная магия, словно сами собой глубоко врезались в память.
Глава 9
Будь это грозный Голубой клинок, долгие годы внушавший страх тысячам и тысячам врагов тана, щит юного противника не выдержал бы даже такого сдержанного удара, нанесенного вполсилы. Сейчас в руке Хагена сверкал простой, без изысков, но добротно сработанный меч. Он уже оставил на щите противника несколько глубоких борозд.
Тот, отчаянно стараясь переломить ход боя и перейти в нападение, попытался достать тана своим клинком, но Хаген, разгадав нехитрый план, опередил его. Выбитый из рук меч зазвенел по каменным плитам. На глазах мальчика выступили слезы обиды.
— Так нечестно!
Хаген вложил меч в ножны и обнял сына за плечи, но тот отшвырнул отцовскую руку и зашагал прочь, к отлетевшему в сторону оружию.
— Я больше не стану, — пробормотал он, едва сдерживая предательскую дрожь в голосе. — Ты постоянно побеждаешь, а это нечестно.
— Уж не собираешься ли ты плакать? — грозно проговорил Хаген. — Я не намерен смотреть, как мой наследник шмыгает носом, как побитый поваренок. Подними меч, и продолжим занятие. Если ты не научишься как следует владеть клинком, как ты заставишь людей увидеть в тебе того, за кем стоит идти?
Мечи снова встретились. И Хаген с трудом поборол желание поддаться. Бросил быстрый взгляд на Ильвинг. Она лучезарно улыбнулась мужу, и тан решил сегодня окончить тренировку пораньше и немного посидеть в тени с женой.
Эта залитая солнцем площадка была любимым местом Ильвинг. Здесь, в резной тени деревьев, она часто устраивалась с рукоделием. И как-то незаметно для себя Хаген тоже полюбил этот тихий уголок, в котором не чувствовался взволнованный ритм жизни Хединсейского замка. Широкая площадка отлично подходила как для игр, так и для занятий. Ее обрамлял невысокий зубчатый край стены, а за ним простиралась, покуда хватало глаз, бескрайняя морская синь. Сейчас безмятежная и лучистая, как глаза Ильвинг.
Наследник тана, все еще обиженный на отца, ссутулившись, поплелся прочь. Хаген хотел крикнуть сыну, чтоб распрямил плечи, но Ильвинг положила руку на предплечье мужа, и готовые сорваться слова остались невысказанными.
— Мне кажется, ты мог бы быть с ним добрей, — прошептала она. — Нашему сыну нужно твое одобрение, а не постоянное доказательство твоего превосходства, Хаген.
Хоть и высказанный ласково и кротко, упрек Ильвинг заставил тана почувствовать внезапный прилив гнева. Что могла она знать о том, как воспитываются мужчины? Что может понимать в этом женщина, выросшая в достатке, среди семьи и друзей?
— Я стал тем, кем стал — хединсейским таном — лишь потому, что никто не был ко мне добр. Ни враги, ни завистники, ни даже моя нищенка-мать, которую гораздо больше заботило, где взять денег на выпивку. И я стал Хагеном не потому, что меня баловали. А потому, что те, с кем я вступал в схватку, даже не помышляли о том, чтобы поддаваться мне, раз я молод и неопытен…
— Ты стал тем, кем стал, супруг мой, — мягко напомнила Ильвинг, — потому что Хедин был добр к тебе. Твой меч сделал Хагена таном. Но только эта доброта сделала тебя Хагеном. Хедин вернул тебя мне, и за эту его доброту я буду молиться ему до самого последнего вздоха.
Ильвинг прижалась щекой к плечу мужа. И Хаген не нашелся, что ответить. Ярость сменилась благословенной тишиной. Наученный тысячами битв и походов, Хаген не доверял тишине. Он едва успел встать, как услышал топот ног.
Мальчишка, запыхавшись от бега по лестнице, споткнулся и едва не упал к ногам отца.
— Там эльфийские мастера, — проговорил он быстро и взволнованно, — прибыли, отец. Видел бы ты, какая у них ладья…
Хаген облегченно и чуть разочарованно глядел на восхищенное лицо сына. Тишина не предвещала беды. Всего лишь перемены. А перемены тем и хороши, что не всегда ведут к худшему. Хаген давно пытался добиться от эльфов этой любезности — участия в строительстве Хединсейского замка. То, что когда-то было возведено искусными зодчими, а после стало мишенью пламенных шаров и молний противников Хедина, было вновь отстроено хоть накрепко, но наскоро. Оно годилось для защиты, но Хагену претила мысль, что остров Хедина и стоящий на нем замок навсегда сохранят на себе шрамы былого. Тану грезился новый Хединсей, прекрасный и совершенный. И он не жалел наживки, чтобы приманить на крючок нужную рыбу. Эльфийские зодчие и мастера Альвланда — вот те, кто, по замыслу Хагена, должен был воплотить в жизнь его мечты.
Тан поцеловал Ильвинг и двинулся вслед за сыном. Но не успел сделать и пары шагов, как в спину ему дохнуло едва уловимым нездешним ветром. Он легко подтолкнул тана в спину, окутав запахом цветущих вишен.
Хаген мгновенно обернулся, обнажая меч и закрывая собой сына. Но едва не застигший его врасплох противник не спешил нападать. Пепельная фигура, окутанная сизыми лентами тумана, приблизилась, не касаясь земли кипящим, как грозовые облака, подолом, и поманила к себе Хагена.