– У меня немного болела голова, – нашлась ставшая еще тревожней мадемуазель. Покидать собеседника без повода было неприлично, а девушка была слишком хорошо воспитана. – Я представляла вас другим.
– Каким же?
Вместо ответа маркиза принялась пить кофе, но его хватило ненадолго.
– Позвольте. – Поль взял из тоненькой ручки пустую чашку.
– Благодарю вас.
Она наверняка надеялась, что оказавшийся щелкопером гость отвлечется на тетку или банкира, но Поль отнес чашку и вернулся.
– Вы имеете что-то против нашего брата-журналиста?
– Нет, с чего бы… Просто вы пишете в «Бинокле».
– Значит, вы полагаете неприличным именно это?
Дочь выручил подошедший с рюмкой ликера отец. Маркиз казался слегка рассеянным, но, насколько Дюфур успел понять, это было его обычным состоянием.
– Ну, – доброжелательно осведомился хозяин дома, – о чем здесь говорят?
– Мадемуазель осуждает «Бинокль».
– Влияние де Шавине. – Де Мариньи внимательно и печально взглянул на дочь. – Если барон станет центристом, чего я бы не исключал, Эжени осудит «Мнение», хотя вряд ли по доброй воле его развернет. Женщины – восхитительные существа и такие убежденные… Моя дочь не сомневается, что легитимисты правы, хотя в чем именно, она не представляет. Моя невестка обижена на все газеты потому, что об отставке брата никто не сообщил так, как ей бы хотелось.
– Это было бы трудно, – не выдержал Дюфур.
– Пожалуй. – Маркиз аккуратно поставил пустую рюмку на столик. – Вы читали «Войну мышей и лягушек»? В наше время и те и другие выпускали бы свои газеты и имели бы фракции в парламенте. Вы согласны?
– О да!
– А теперь прибавим к этому басню. «Республика лягушек все росла…
– …и под конец, увы, к анархии пришла…»[7] – подхватил газетчик. – Вы имеете в виду претензии к… м-м-м… Ужу?
– Я решил заказать полдюжины бюстов для библиотеки в Кленах и городской гостиной. В случае, если кто-то их разобьет, у меня будет замена. Мой управляющий и кюре говорят, что пора делать запасы. Вы следите за моей мыслью?
– Стараюсь. – Поль был честен: угнаться за мыслями хозяина дома было непросто. – Мадемуазель, если я правильно понимаю, ваш батюшка имеет претензии к нынешнему Кабинету.
– Разве? – Хозяин дома по-птичьи склонил голову к плечу. – Неужели так трудно понять, что мне не нравятся имитации, а нам взамен одного басконца навязывают двух поддельных.
– Папа! – несчастным голосом произнесла Эжени. – Мсье – журналист, он может…
– Прости, курочка, но я скажу. – Маркиз поискал глазами лакея, и тот тотчас подошел. – Коньяка. Мне и мсье. Я отнюдь не поклонник басконца, однако когда из неординарного, но человека делают нечто сверхъестественное, это отдает язычеством. Я не желаю ни возносить хвалы кумиру в берете, ни прятаться под стол от вездесущего монстра.
– Тогда, – решил разобраться Дюфур, – для чего вам бюсты?
– Это пока еще копии с прижизненного изображения. Был человек как человек. Не из лучших, но без него я бы сейчас кромсал кожи и делал из них сбрую, а с учетом всех этих паровозов мне бы грозило банкротство. И это в лучшем случае. Мы могли вообще не родиться или родиться подданными алеманов…
Подошел лакей с подносом. В бокалах оказалась «Гордость императора», что сделало разговор еще более занимательным.
– Когда я последний раз пробовал этот напиток, – улыбнулся Поль, – на бутылке было написано «Адель».
– Видимо, – предположил маркиз, – в следующий раз нас обяжут считать Йонну левым притоком Сены. Удивительная нелепость. Курочка, не смотри на меня так. Я прекрасно помню, о чем мы говорили. Нельзя приписывать человеку способность порабощать волю и мысли себе подобных и прозревать будущее на сорок лет вперед или, если угодно, отдавать ему роль Провидения. Если же это происки дьявола, то бороться с ними дело церкви, а она басконца благословляла, причем неоднократно. Вы читаете «Мнение»?
– Только в случае крайней необходимости.
– Фельетон, где они увязывают принятие Конвентом Первой Республики закона о гражданстве с завоеванием Империей Алможеда и разделом Этрурии, – не что иное, как нелепость – для людей просвещенных – и святотатство – для приверженцев религии…
– Барон де Шавине! – провозгласили от дверей, и мадемуазель вспыхнула. Все стало бы ясно даже без намеков маркиза и репортеров светской хроники, которых Поль, получив приглашение, как следует расспросил. Журналист повернулся навстречу вошедшему депутату, уже целующему руку хозяйке дома. Де Шавине что-то говорил – видимо, извинялся за опоздание; он был элегантен и, увы, недурен.
– Но вы так и не рассказали о капитане де Мариньи, – напомнила о себе Эжени, и опять чуть громче, чем следовало.
– Он предпочитает называть себя Пайе и категорически отказывается быть «де». Ваш родственник заметно выше только что вошедшего господина, у него темные волосы и зеленые глаза, он отличный наездник и еще лучший стрелок…
Депутат де Шавине отнюдь не спешил к ставшей вдруг очень оживленной мадемуазель. Поль успел описать внешность Анри, немало тому польстив, потом к ним присоединился банкир, и разговор вернулся к так и не спевшему «Мое проклятие тирану!» тенору. Эжени незаметно отошла и немедленно была увлечена в эркер. Пробило одиннадцать, и Дюфур стал прощаться; его особо не удерживали, хоть и просили приходить еще. Напоследок Поль покосился на эркер: запоздавший депутат что-то говорил мадемуазель, та слушала, опустив глаза, затем пару заслонили. Последний, кого уже с порога видел Поль, был мсье Дави. Он дымил сигарой и громко рассуждал о природе василисков.
Глава 4
В том, что «Жизнь» не успокоится, в «Бинокле» никто не сомневался, но утром редакцию ожидал сюрприз. Ядовитый, хоть и не смертельно, ответ мало того что был подписан, его подписал не журналист и даже не издатель, а обретающий всю боˆльшую известность депутат Брюн. То ли соратник и правая рука, то ли соперник и завистник Маршана крупным шрифтом объявлял городу и миру, что не боится ни мертвого императора, ни коррумпированной полиции, ни продажных писак, ни лицемерных политиканов, готовых на любую низость и на любое преступление, чтобы упрочить свое влияние и обокрасть свой народ. Особую пикантность ситуации добавляло то, что в это же утро на привокзальном пустыре нашли зарезанного Гарсию, чего отважный депутат, разумеется, предвидеть не мог.
Подающий надежды радикал оплакивал гибель немолодого легитимиста с достойной лучшего из крокодилов слезливостью и клялся довести дело покойного до конца, стерев с лица земли Басконскую колонну, а вместе с ней – память о тиране и страх перед оным. Брюн довольно изящно намекал, что смертоносный коньяк оказался в кабинете простуженного и потому не различавшего вкуса и запаха де Гюра отнюдь не случайно. В конце депутат задавался вопросом, по-прежнему ли барон Пардон в столице или же в страхе перед ящерицами бежал в Эрец-Куш, сохранив инкогнито и предоставив отвечать за свои слова живущим на подачки правительства коллегам.
Ниже «Жизнь» поставила «к несчастью, незавершенный памфлет нашего великого Пишана» о яйце басконского василиска, что в навозной куче нынешнего Кабинета высиживает[8] господин премьер. Прерванное поддельным коньяком негодование дополняла карикатура. Художник взял за основу средневековые миниатюры, но сидящая на яйце жаба обрела портретное сходство с главой Кабинета, навоз изображала кипа газет с надписями «Бинокль», «Эпоха», «Сирано» и «Оракул», а голову вылупляющегося чудища вместо петушиного гребня венчал все тот же знаменитый берет. Дальше следовал комментарий самого Маршана, требовавшего разбить пресловутое яйцо, пока крылья рожденного из него чудовища не скрыли солнце.
– Ага, – удовлетворенно крякнул патрон, – их зацепило крепче, чем думалось. Молодец, Дюфур, мы быстро отыгрываем очки!
– Я бы сказал, уже отыграли и теперь идем в плюсе, – подхватил Жоли. – У нас три возможности ответа. Интервью премьера по ряду злободневных вопросов – за исключением дела Гарсии, само собой, тут довольно информационной заметки; именной памфлет, после которого к нам пожалуют секунданты, или же сообщение от редакции, что к мсье Брюну послано.
– Интервью премьера будет уместно после разрешения вопроса, – отсек первую возможность патрон. – А вот дуэль нам не помешает, как и Брюну, но это уже забота Маршана. Остается решить с вызовом. Ответный памфлет привлечет дополнительное внимание, но читатели чаще симпатизируют оскорбленной стороне, а на данном этапе оскорблены мы.
– Что тебе больше нравится? – Жоли хлопнул Поля по плечу. – Ждать или догонять?
Дюфур неторопливо закурил. В его жизни дуэли случались не раз, и было бы странно, окажись иначе, – в газетно-политической среде поединки давно стали признаком хорошего тона. Стучали клинками и стрелялись господа журналисты, издатели, депутаты, адвокаты… Подавляющее большинство пуль летело мимо, но послушать, как они свистят, надлежало каждому уважающему себя участнику игры по имени жизнь. Сотрудники «Бинокля» дуэлировали три-четыре раза в год, не реже, но все последствия на памяти Дюфура ограничились продырявленной полой сюртука Жоли и простреленным плечом некстати чихнувшего Бланшара.
Дюфур неторопливо закурил. В его жизни дуэли случались не раз, и было бы странно, окажись иначе, – в газетно-политической среде поединки давно стали признаком хорошего тона. Стучали клинками и стрелялись господа журналисты, издатели, депутаты, адвокаты… Подавляющее большинство пуль летело мимо, но послушать, как они свистят, надлежало каждому уважающему себя участнику игры по имени жизнь. Сотрудники «Бинокля» дуэлировали три-четыре раза в год, не реже, но все последствия на памяти Дюфура ограничились продырявленной полой сюртука Жоли и простреленным плечом некстати чихнувшего Бланшара.
– Я бы предпочел побыстрее, – выбрал Поль. – Признаться, меня начинают раздражать василиски. При императоре это было хотя бы свежо.
– Не исчерпавшая себя тема раздражать не может, – укорил подчиненного Жоли. – Кого берем вторым секундантом? Русселя?
– Брюн наверняка явится хотя бы с одним коллегой. – Патрон прикрыл глаза и затянулся почти докуренной папиросой. – Было бы неплохо, если бы вторым секундантом с нашей стороны тоже выступил депутат. Лучше всего член партии центра, но не слишком близкий к Кабинету… Придется телеграфировать.
* * *– Иногда отказать невозможно, – как всегда негромко, сказал Жером. – Брюн – мой коллега и в данном случае единомышленник. Мало того, он сделал то, что намеревался сделать я, но я дал слово мадемуазель не трогать басконца.
Эжени промолчала. Для Жерома ее просьба была обычным капризом, он не знал правды, а объясниться девушка не решалась. Это слишком бы напоминало статьи «Оракула», который презирал не только жених, но и отец.
– Не знаю, не знаю. – Маркиз задумчиво забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. – До недавнего времени я не замечал за вами никаких чувств к императору, он вам был глубоко безразличен, и вдруг…
– Папа, – остановила отца Эжени, – не надо.
– Все хорошо, курочка. – Маркиз вынул платок и тут же его убрал. – Не знать, конечно, приятно, но вся беда в том, что мы уже знаем. Газеты сходят с ума, и эта дуэль лишь прибавляет миру безумия. Я бы еще понял, вступись Дюфур за своего кумира, но этот молодой человек не из поклонников басконца. Вот Сент-Арман, тот императора боготворит, но они с покойным де Гюра предпочитали пистолетам карты. Вы следите за моей мыслью?
– Конечно, – мягко сказал Жером, и Эжени поняла, что он понимает отца не больше, чем она сама. – Как я уже говорил, у меня не было выбора. Брюн обратился именно ко мне.
– Вы ведь читали «Эдипа»?
Эжени делано засмеялась:
– Папочка, как хочешь, но я за твоей мыслью уследить не могу.
– Неужели? Сфинга, как ты помнишь, предсказала Эдипу, что он женится на собственной матери. Юноше это не понравилось, и он, подумав, взял в жены девицу младше себя. Правда, та оказалась его сестрой, но во времена Олимпийцев к инцесту относились спокойно. У вас был выбор, барон, и вы выбрали.
– Хорошо, – все так же мягко сказал де Шавине, и Эжени захотелось его поцеловать, – я выбрал то, что считал правильным.
– Надеюсь, ваш Брюн – приличный человек, – великодушно предположил маркиз, – хотя современные дуэли утратили всяческий смысл. Эти безобразные протоколы, эти уведомления в префектуру… Фи! В мое время требовались хотя бы дерзость и умение.
– В твое время, папочка, – Эжени засмеялась и поцеловала отца в щеку, – все было просто замечательно, но Жером постарается, чтобы ты остался им доволен. Правда, господин депутат?
– Приложу все усилия, – весело пообещал де Шавине, – но это зависит от обеих сторон. Брюн не трус, он дуэлировал дважды. Первый раз против нашего коллеги, второй – против известного адвоката. В обоих случаях обошлось без крови, так что за его выдержку можно не опасаться. За Дюфуром числится пять поединков, три на шпагах, два на пистолетах. О похождениях этого господина в колониях ничего сказать не могу.
– Можете не беспокоиться, – маркиз взглянул на часы, – этот малый знает толк в оружии, и выдержка у него отменная. Выдержал же он целый вечер в нашем обществе. В отличие от вас…
– Я же объяснил…
– Конечно, конечно! Удивительно полезная вещь этот телеграф… Так на каких условиях они стреляются?
– Все как обычно. Завтра в девять утра, в Шуазском лесу. Брюн выбрал пистолеты. Стреляют на схождении. Дюфур предложил, тут мы не возражали…
– Я всегда предпочитал шпаги, но я не депутат-радикал… И все же скверное положение… У меня остался приличный запас «Гордости», но, согласитесь, подавать ее гостям сейчас неудобно. Конечно, вы уже почти член семьи, однако предложить человеку ваших взглядов любимый коньяк императора я не могу. Вы улавливаете мою мысль?
* * *Проклятье императора буквально пропитало город, прочно утвердившись на страницах бульварных газет. Серьезные издания были сдержанней, но в стороне не остались и они. «Бинокль» в этот раз ограничился публикацией на первой полосе портретов императора, трех его «жертв» и зловредной ящерицы с указанием страницы, на которой размещены рассказы очевидцев, встречавших василисков – плебейский кокатрис был прессой решительно отринут – в самых неожиданных местах. Открывало заметку интервью мадам Леру.
– Она верит тому, что говорит. В суде такие свидетели очень опасны. – Бонне отложил газету и пододвинул к себе кружку, Дюфур последовал его примеру. Журналист и полицейский встретились в любимой пивной вернувшегося к исполнению своих обязанностей комиссара. Особых дел у Поля не имелось, а поговорить тянуло, причем не с коллегами, деловито обсуждающими специальный завтрашний выпуск. Предстоящая дуэль не вызвала в редакции никакого ажиотажа. Ее ожидали, она была назначена, и ее следовало должным образом подать читателям. Дюфур тоже сдал свою реплику и просмотрел загодя составленный Жоли протокол, после чего, сославшись на интимное свидание, сбежал.
– Мадам Леру верит вся Республика, – хмуро признал репортер, – а я, кажется, схожу с ума. Когда я сочинял этот бред, меня просто несло… Казалось очевидным, что Гарсию прикончат земляки, публика ахнет и забудет о нашем промахе, а патрон осчастливит меня премией. Потом отравились эти двое, и мы в редакции на радостях пили шампанское. В разгар рабочего дня и на глазах начальства. Я чувствовал себя героем, черт побери… Это было весело, только зарезанный Гарсия меня отнюдь не обрадовал.
– Иногда угадывать неприятно, – согласился Бонне. – Когда преступник вызывает симпатию…
– Покойные ее не вызывали, тут дело в другом. Совпадение… Это ведь совпадение? Хотя Гарсию отдали басконцам вы.
– Мой инспектор, но я не возражал. Де Гюра нас всех оскорбил, а с ним ничего сделать было нельзя…
– Император как-то сделал! Я становлюсь суеверным, комиссар. Брюн намекает, что «Гордость» отравили с очевидным умыслом.
– Все, чего хотели преступники, – это продать побольше своего пойла. Ценителей не обманешь, но подделки предлагали тем, кто настоящую «Гордость» видел разве что на витринах. Буржуа наслышаны про особый вкус и запах, вот проходимцы и выдумали «приправу», которую стали добавлять в заурядный коньяк.
– Но никто не умер.
– Никто, хотя с полдюжины отравлений было… В субботу в двенадцатом округе нашли целый склад уже разлитой дряни.
– Случайность! – Журналист уставился в показавшую дно кружку. – Де Гюра мог не трогать бутылку. Мог не подхватить насморк и почуять подделку. Мог отделаться промыванием желудка. Пишан мог быть трезв, мог отправиться из Дворца Правосудия в ресторан или к себе дописывать памфлет. Мог бы…
– Случаются и более странные вещи. – Кружка комиссара тоже опустела, и он махнул гарсону. – Еще две. В молодости… моей, вы тогда еще палочки и крючочки выписывали… участвовал я в одном деле – муж утверждал, что жена собирается его отравить, ему никто не верил. Супруги разъехались, и ровно через год муж скончался от отравления. Мышьяк. У жены было полное алиби и полное же отсутствие возможности. Дело так и не раскрыли.
– Кому была выгодна смерть?
– Троим. Бедняга бесконечными жалобами мог навести кого-то на мысль. Наш доктор, впрочем, считал, что покойный принял яд, чтобы доказать свою правоту, и не рассчитал. Ошибку без умысла тоже не исключишь: дом был полон лекарств.
– Убийство, самоубийство, несчастный случай… Вы забыли четвертую возможность. Не будь ее, вы бы об этом сейчас не вспомнили. Муж слишком много говорил, и с ним случилось именно то, чего он боялся.
– В деревне это называют накликать, – задумчиво произнес Бонне, – но вы никогда не жили в деревне. Если бы я снимал с вас показания, я бы решил, что вы скрываете нечто существенное, хотя, возможно, и не относящееся к делу.
– Черт, а я и скрываю…
Глава 5
Квартирная хозяйка заверила Дюфура, что мсье разбудят в четверть седьмого, но то ли забыла распорядиться, то ли служанка, совсем юная и начинающая осознавать свою привлекательность брюнетка, пропустила приказание мимо ушей и проспала. Поль проснулся сам в половине седьмого, и то благодаря отвратительному сну, в котором они с Анри никак не могли выбраться из паутины мертвых улиц. Отряд куда-то исчез, надвигался вечер, нужно было во что бы то ни стало добраться до Реки, а они кружили среди подпирающих небо колонн и высокомерных идолов, раз за разом возвращаясь к наполовину ушедшему в землю исполину. На плечах статуи кривлялся тот самый бабуин, которого Поль прикончил из пистолета капитана в последний день рейда. Теперь они снова в него стреляли, сперва Анри, потом Поль, и, кажется, попадали, но лошади, сделав круг, возвращались на прежнее место. К оседлавшей древнего владыку обезьяне.