Поднявшись на ноги, я огляделся. Узкая улица, резные ограды палисадников, остроконечные крыши невысоких домов – все это было чрезвычайно похоже на какой-нибудь маленький европейский городок. Баварский курорт или, скажем, сладостная швейцарская глухомань – такие тонкости мне различить не по силам, да и ни к чему. Потому что и так понятно: никакая это не Европа. Нечто иное, для чего и названия-то нет в обжитых мною языках. Только условные, меня самого не слишком устраивающие определения: Нижний Город, обитаемая тень всех городов, возведенных людьми, одна на всех. Заветная изнанка бытия, подвижная, вертлявая граница между сбывшимся и несбывшимся.
Я ложусь навзничь, прижимаюсь лбом, губами, щеками, веками к прохладным камешкам мостовой. Это осознанный жест: я не знаю иного способа приветствовать новую реальность, кроме вот такой робкой телесной близости, в которой нет ни страсти, ни восторга – лишь почтительный трепет и бесконечное смирение.
Т
87. Татенен
…ночью к нему спускается солнце…
– Что же ты на мостовой валяешься?
Поднимаю глаза. Ада. Она, она! Прекрасная убийца рифмоплетов, любимое наваждение моего сгинувшего двойника, доставшееся мне вместе с прочим хлопотным наследством. Стоит, хохочет, подбоченившись. По глазам ее, впрочем, вижу, что все сделал правильно. Ада, кажется, чрезвычайно довольна.
– Поднимайся давай, бродяжка.
Она протягивает мне руку. Отнюдь, к слову сказать, не символический жест: силы ее, пожалуй, хватило бы и на троих таких, как я.
– Рад? – спрашивает коротко.
Я молча киваю. Говорить будем позже. Не чувствую я пока в себе коммуникативных способностей. Смотреть, улыбаться, за руку ее держать – это пожалуйста. Но не более того.
88. Тваштар
Тваштар <…> имел жену-демоницу из асурского рода.
– Стоять на месте не обязательно, – говорит Ада. – Можно гулять, можно сидеть на тротуаре, можно зайти в первую же примерещившуюся забегаловку… или во вторую, или в третью – как пожелаешь. Если будешь хорошо себя вести, я постараюсь вообразить, будто у меня есть дом. И приглашу тебя в гости – при условии, что ты не утратил дар речи навеки.
– Не утратил, – мотаю головой. – Просто пока трудно. Говорить и… И вообще трудно. Но я быстро ко всему привыкаю.
– Очень хорошо. – Ада довольна. – Тогда для начала запомни правило. Оно простое, но важное. Фундаментальное. Все открытые двери здесь ведут – куда ведут. Ну то есть, если ты видишь, что за распахнутой дверью прилавок кофейни или, скажем, столярная мастерская, – заходи туда смело. Попадешь, куда собирался. А вот с закрытыми сложнее: никогда заранее не знаешь, куда они приведут. Старожилы Нижнего Города только в закрытые двери и ломятся, понятно. Но ты пока погоди. Не все сразу. Ясно тебе?
Киваю. Куда уж яснее…
– Вот и молодец, – смеется Ада. – Такой способный мальчик!
Воодушевленный ее снисходительной нежностью, обнимаю чудесное видение за талию. Привлекаю ее к себе. Вдыхаю молочный запах кожи, дымный аромат волос. Некоторое время мы неподвижно стоим на мостовой, а потом Ада деликатно отстраняется.
– Ты смотри, не увлекайся!
Тон ее суров, но в глазах пляшут веселые золотые бесенята.
Смотрю на нее вопросительно. С каких это пор ей не нравится моя способность «увлекаться»? Кажется, до сих пор…
– Ты не понимаешь, – вздыхает Ада. – Маша и я – не одно и то же.
– Тот Макс, с кем вы обе водили знакомство, и я – тоже разные люди. В прошлый раз тебя это совершенно не смущало.
– Не меня. Ее не смущало, – упрямится Ада. – Это ты, раздолбай, сам с собою судьбами, женщинами и снами меняешься по три раза на дню. А я девушка серьезная, у меня в делах учет и порядок. Я – это я, Маша – это Маша. Кто из нас чья тень – вопрос, конечно, сложный. Тут не только черт ногу сломит, тут и серафим шестикрылый в гипс угодит, пожалуй… Зато в остальном полная ясность. Моя функция – время от времени спасать твою шкурку в обмен на первую попавшуюся тайну. Все прочее – ее забота.
– Ладно, – вздыхаю. – Ничего не понимаю, но… Я тебя услышал. Договорились. Больше не буду страстно сопеть тебе в ухо. А в награду за хорошее поведение постарайся все же объяснить мне, кто ты и кто она. Если уж у тебя в делах учет и порядок…
– Ты и сам знаешь, как это происходит. Иногда мне снятся ее сны, а ей – мои. Только и всего. Не парься.
89. Тескатлипока
…странствует ночью по улицам, разыскивая преступников, <…> олицетворяет жертвенный нож.
– Я очень, очень люблю тебя, Макс. Когда сплю, – вдруг говорит Ада. – А когда я бодрствую, моя природа не велит мне любить кого бы то ни было. Кстати, имей в виду: та, другая, она любит тебя, только когда бодрствует, – для симметрии, очевидно. Не знаю, как она, но я, по счастию, не так уж много сплю…
– Почему – «по счастию?» – чтобы рассмешить ее, корчу обиженную гримасу. – Неужели это такая тяжелая работа – меня любить? Хуже, чем толкать вагонетку «Одесса – Жмеринка»?
Она довольна. Помнит, значит, старый анекдот про доктора и его пациента, терзаемого железнодорожными кошмарами[8].
– Я, видишь ли, не любовница, не блондинка и даже не брюнетка. Я – убийца. Это, мягко говоря, разные вещи.
Мы бредем по улице, взявшись за руки. Как-то вдруг стало ясно, что в сложившихся обстоятельствах неспешная ходьба – идеальное занятие для нас обоих. Она разбавляет беседу, как молоко, добавленное в крепкий, горячий кофе: перебивает горечь, остужает жар, превращает колдовскую смесь в уютное домашнее пойло. Вот и славно. Не хочу я сейчас острых ощущений, сколь бы изысканны они ни были: не до жиру, не до нюансов. Мне бы в воде не сгореть, в огне не утонуть. О большем не прошу.
Я, кажется, заново учусь жить, как учится ходить человек, слишком долго пролежавший в постели. Опираясь на хладный костыль или теплую дружескую руку – это уж кому как повезет. Мне-то как раз повезло. Лапка у моей прекрасной убийцы сильная и теплая. Именно то, что требуется.
– Помнишь всю эту чушь, которую я тебе рассказывала? – неожиданно смеется Ада. – О том, почему я убивала скверных поэтов, бла-бла-бла…
– Да уж. Рассказывала ты, вероятно, не мне, но я помню. Такое поди забудь. Дескать, они уничтожают дух поэзии…
– Ага. Тебе я это рассказывала или нет, спорить не будем. Сам когда-нибудь разберешься, без моей помощи… Так вот, забудь эту чушь. Не подвернулись бы мне под руку поэты, придумала бы другую байку, для самоуспокоения. А все оказалось просто: такова моя природа. Время от времени я должна убивать, ничего не попишешь.
– И как ты выкручиваешься? – интересуюсь.
– А я не выкручиваюсь. Просто отправляюсь на охоту… Что касается представлений о смерти как о всемогущей, неумолимой даме с косой – дурацкая чушь! Нас, знаешь ли, много – по крайней мере, здесь, в Нижнем Городе. И с косой, насколько мне известно, ходит только один законченный псих. Мужик, кстати. Здоровенный такой лоб… Всемогущих среди нас не наблюдается, зато почти все – милейшие люди. Ну, у меня, положим, тяжелый характер, но мы – я и тот тип с косой – скорее исключение.
– Я опять дурак и ничего не понимаю? Или ты действительно пытаешься мне втолковать, что работаешь Смертью? На полставки?
– Я не пытаюсь. Я просто говорю.
– Погоди-ка. Ты убиваешь здесь, в Нижнем Городе?
– Ну что ты ерунду метешь? Как маленький… В Нижнем Городе нельзя ни жить, ни умереть. Здесь можно только быть. Чувствуешь разницу?
– Чувствую… наверное. То-то со мной все как-то не так!
– Конечно. Ты просто не привык быть. Или отвык. Тебе виднее…
– Слушай, – говорю. – Если ты – смерть, расскажи мне, что бывает после тебя. А то живу дурак дураком…
– Всякое бывает, – уклончиво отвечает Ада. – Каждому свое, знаешь ли…
90. Тиртханкара
Создатель брода.
Мы сидим на низкой скамье у фонтана, извергающего не воду, а тягучий, молочно-белый свет. У меня кружится голова; Ада спокойна и сосредоточена. Повинуясь мягкому, но настойчивому требованию, я кое-как пересказал ей свою-чужую историю.
– Тебе со мною повезло, – наконец изрекает она. – Мне с тобой, конечно, тоже. Но, честно говоря, тебе повезло больше. Ты начал служить своему призванию задолго до того, как впервые осознал, что оно существует.
– Я, по-моему, так до сих пор ни хера и не осознал.
В признании моем нет ни сожаления, ни растерянности, ни даже особого любопытства. Объяснит она мне, что имела в виду, – хорошо. Не объяснит – тоже ладно. Толку от объяснений, как я успел убедиться, – чуть. Пустышка для орущего разума. Но мой-то, кажется, в последнее время все больше спит. Чудовища, порожденные его дремой, за редким исключением, прекрасны. Ничего мне не нужно, лишь бы они оставались со мной.
– Неправда твоя. Ты ведь рассказывал мне, как увел за собой трех женщин – неведомо откуда, неведомо куда. Это и есть – осознать призвание. А ты думал, как? Сесть, поскрести в затылке и сказать: «О! Теперь понятно, как я буду жить!» Но так не бывает…
– Моему организму нужны все же четкие формулировки, – вздыхаю. – Я без них, как без витаминов, чахну.
– Единственную и неповторимую формулировку ты и без меня знаешь. Ты – Ключник. Тот, кто открывает двери. Потому и говорю, что со мной тебе повезло: мою дверь ты открыл почти нечаянно. Рассказал мне про улицу Маяковского. Из нескольких миллиардов человек, обитающих на планете, выискал дуру психованную, которой этот самый Нижний Город с детства снился. Я, конечно, не одна такая, но нас не слишком много, смею тебя заверить… Ты случайно указал мне путь, а я сумела и, что особенно важно, захотела им воспользоваться. Потому и говорю, что тебе со мной повезло. Ключник, хотя бы единожды исполнивший свой долг, почти бессмертен, какие бы глупости ни творил… Ты ведь, по правде говоря, крепко влип. Ну, или не ты, а тот парень, который хозяйничает сейчас в твоем зачарованном горном городке… Вы оба влипли в историю. В увлекательную книжную историю.
– Да уж… – морщусь невольно. – Читал я ее. Ничего особенного, но завораживает. Впрочем, еще бы она меня не завораживала!..
– Не только тебя… Знаешь, в чем проблема? Ты им чертовски мешаешь. Живешь наперекор чужой выдумке. Сопротивляешься, путаешь карты. Если бы ты умер, всем стало бы хорошо. И авторам, и читателям. И, что особенно важно, тексту. Но ты не умрешь. Теперь уже точно нет. Жизнь Ключника почти священна. Знаешь, как я рада?
– Приятно услышать такое признание именно от тебя, – смеюсь.
Ада тоже улыбается. Но как-то невесело. Словно бы что-то ее тяготит. Она настороже: прислушивается, вглядывается в темноту, отбивает ладошкой рваный ритм на коленной тверди. Наконец удовлетворенно кивает.
– Сюда идут, – говорит она. – Будь внимателен, Макс. Думаю, это по твою душу. Ты ведь у нас нынче особый гость, новичок. Самые важные события случаются именно во время первого визита в Нижний Город. Проверено путем задушевного анкетирования братьев по оружию.
– А разве не ты – самое главное событие?
– Обожаю грубую лесть. Тем не менее вынуждена признать, что я – всего лишь увертюра. Или эпиграф – как тебе больше нравится.
91. Тлоке-Науаке
«Тот, кто содержит все в себе».
К нам и правда направляется малорослое существо в широкополой шляпе и просторном плаще – пока я могу разглядеть лишь общие очертания. Впрочем, существо стремительно приближается: у него легкий шаг, удивительно широкий для такого коротышки.
– Это дядя Мик, – одними губами говорит Ада. – Он тут что-то вроде старьевщика. Важная персона.
Адресую ей недоумевающий взгляд. Почему, дескать, «важная»? Ада молчит, зато незнакомец поспешно отверзает уста. Отвечает на мой немой, несформулированный, невысказанный вопрос.
– Потому что, – густым басом говорит маленький человечек, – я возвращаю каждому утерянные им вещи. За символическую плату. Сгодится любая вещь, которую ты достанешь из кармана.
– А как выкручиваются те, у кого нет карманов? – спрашиваю.
Мне и правда интересно.
– Я в свое время оторвала пуговицу от пиджака, – вдруг вспоминает Ада.
– Вот примерно так и выкручиваются, – кивает дядя Мик. – Один юноша отдал мне золотые часы, другой – шнурок от ботинка. Оба получили свое. Все всегда получают только свое. Не было еще такого случая, чтобы кто-то получил чужое. Уж я-то свое дело знаю…
Достаю из кармана Венин телефон. Ничего не попишешь, дружище, плакал твой мобильник. Уж не знаю, с кем тебе придется говорить, когда ты наберешь знакомый номер. Но вряд ли со мной. Надеюсь, у тебя еще будет случай сообщить мне, что я – козел. Эта надежда придает мне силы. Господи, как же мало мне, оказывается, надо…
– Символический обмен, – старьевщик доволен. – Аппарат для пустой болтовни в обмен на твой собственный ключ. Вот он.
Действительно, ключ. Кажется, я отлично справляюсь с невнятным заданием обитателей дома в Остаповском проезде. Поехал на юго-запад, и вот он, обещанный ключ.
Верчу в руках маленькую блестящую штуковину. Я и правда не знаю, как с нею поступить. Не цеплять же, в самом деле, чудесный этот дар на автомобильный брелок…
– Проглоти, – совершенно серьезно советует старьевщик.
– Ка… как это?! – я не верю своим ушам.
– Ну ты и смешной! Впервые вижу Ключника, который не знает, как поступать с ключами. Вот так, – дядя Мик достает из кармана пыльный леденец, кидает в рот и глотает, не жуя.
Гляжу на него почти с ужасом. Глотать железяку?! К чему угодно был я готов, отправляясь в путешествие по улице Маяковского, но только не к этому. Что за нелепый, шутовской подвиг требуют от меня совершить?
– Единственная дверь, к которой подходит этот ключик, внутри тебя, – объясняет старьевщик. – Больше ни для чего он не годится: хоть в карман его клади, хоть на шею вешай, хоть в задницу суй.
Зачарованный его речью, кладу ключ в рот. Языком ощущаю металлический привкус и, совершив над собой нечеловеческое волевое усилие, проглатываю вещицу. Почти сразу, где-то на полпути в пищевод, ключик перестает быть вредным для здоровья инородным предметом, угодившим в недра нежного организма, и становится чем-то иным. Чем – не знаю. Но мгновение спустя не представляю уже, как жил прежде без этой таинственной штуковины.
То есть понятно, как: считай, не жил вовсе.
92. Тот
…Тот отождествлялся с богом Гермесом, который считался <…> «ведущим души».
– Ну что, вопросов больше нет? – дружески ухмыляется Ада. – Одни ответы остались?
Гляжу на нее, словно бы впервые увидел. И то правда: все теперь для меня впервые. Про себя отмечаю, что на Аду приятно смотреть. Мне нравится ритм, в котором пляшут языки ее внутреннего огня. Прочих подробностей я словно бы не вижу. Точнее, вижу, но не придаю им значения. Бесполезная информация.
– Идем, – говорю наконец. – Проводишь меня до ближайшей закрытой двери. Мне пора.
– Возвращаться?
– «Вернуться» – значит оказаться в некой исходной точке. В этом смысле возвращаться мне некуда… Хочу попробовать себя в деле и выяснить, что я теперь такое. Мне кажется, это будет славно.
– Да? Ладно, будем считать, что мне тоже так кажется.
Ада берет меня под руку, и мы отправляемся на прогулку. Прикасаться к ней – редкостное удовольствие, настолько острое, что я почти теряю рассудок. Ничего не вижу, ничего не слышу. Бреду на автопилоте, но и тот, кажется, постепенно слетает с катушек.
– Кажется, ты все же изобрел какой-то диковинный способ меня трахнуть, – вдруг хохочет моя спутница. – И ведь за руку тебя не поймаешь!
– За руку, – эхом повторяю я. – Именно что за руку. Пожалуйста, не отбирай ее, если это не идет вразрез с твоими аскетическими принципами. Очень приятно за тебя держаться. Никогда бы не подумал…
Ада насмешливо хмурится, но руку не отбирает. Сильный великодушен. Впрочем, через несколько минут я сам прихожу в чувство. Волевым усилием перевожу себя с программы «экстаз» в режим «трезвость».
– Я уже почти знаю, как все теперь будет, – говорю я, останавливаясь у запертой двери.
Медная табличка оповещает, что хозяин дома носит французское имя Антуан и длинную, сложносочиненную фамилию, разбирать которую я поленился. Ада испытующе меня разглядывает.
– Ждешь, когда я спрошу: ну и как? Я не спрошу. Достаточно того, что ты знаешь.
– Я же говорю: почти. Кажется, запертых дверей для меня больше нет. Есть лишь двери, ведущие неведомо куда. И, как я понимаю, мой гражданский долг сманивать туда братьев-человеков, заплутавших в трех соснах унылого бытия.
– Сам смотри, не заплутай, – сурово говорит Ада. – Поумерь восторги, соберись. Ты пока в самом начале пути. Не забывай об этом, ладно?
– Я буду стараться. Уже стараюсь, как видишь. Спасибо тебе.
– Для себя хлопочу, как ты понимаешь. Иногда я все-таки сплю, и в такие моменты ты совершенно необходим мне живым.
Киваю. Мне вполне ясна сейчас мудреная логика Ады. Именно поэтому я не порываюсь поцеловать ее на прощание, даже пробормотать нечто проникновенное не пробую. Просто дружески подмигиваю сероглазой обитательнице Нижнего Города и берусь за дверную ручку. Сейчас проверим, исправно ли работает мой новенький внутренний голос. Он твердит, что это – самый простой способ попасть в гостиничный номер, где меня ждет душ и чистое белье, сменить которое мне, честно говоря, не мешало бы – после такого-то денечка…
93. Тригумцэнпо
…все цари спускались на землю по веревке «му», ночью возвращались на небо…
За дверью меня ждет вспышка молнии, на мгновение осветившая бездонную пропасть, разверзшуюся под моими ногами. Но я легок, как тополиный пух, а потому бесстрашен. Я знаю, что преодолевать пропасть между сбывшимся и несбывшимся – и есть мое призвание.
Шагаю вперед, и меня обступает знойный полумрак гостиничного номера. Я не удивляюсь, не возношу хвалу первому попавшемуся божеству, наверняка равнодушному к перипетиям моей замысловатой судьбы. Так и должно было случиться. Все в порядке вещей. Порядок, конечно, новый, непривычный пока, но где наша не пропадала?! Правильно. Нигде. Но пасаран.