Прогулявшись до заправочной станции, я сговорился о совместном путешествии с водителем умеренно раздолбанного грузовика и в четыре часа пополудни был доставлен в маленький пряничный городок Мукачево. За смешные деньги арендовал единственный «люкс» в местной гостинице. Преимущество этой каморки перед прочими помещениями состояло в наличии индивидуальной ванной комнаты и горячей (на самом деле чуть теплой) воды. Омыв кое-как чресла и прочие полезные части тела, я мирно проспал на оплаченной койке до самого заката. А проснувшись, обнаружил, что счастлив и взволнован, как ребенок накануне дня рождения. «Что будет?», «Как все пройдет?», «Кого я увижу?», «Что мне скажут?» и, наконец: «Что мне подарят?» Примерно такие же вопросы волновали сейчас и меня. Впрочем, я был готов принять любой дар, даже если мне, как почти всякому малолетнему имениннику, приготовили совсем не то, о чем я втайне мечтал.
140. Шибальба
Вход находился на земной поверхности.
Я отправился в гостиничный ресторан; спешно охмурив официантку, душевную черноокую дивчину лет пятидесяти с гаком, выяснил, что до Ужгорода можно добраться на такси. Всего-то около сорока километров, говно вопрос.
Сговориться с водителем и правда не составило труда: первый же попавшийся таксист снисходительно прослушал мое выступление на все том же «пыджынце» и ответил мне раздумчивым, протяжным: «Так». Я сбегал за рюкзаком и плюхнулся на заднее сиденье: такая позиция должна была свести к минимуму вероятность светской беседы с шофером. Сегодня мне уже пришлось выдержать атаку полудюжины заскучавших сельских старушек и обстоятельный диалог с водителем грузовика. Наговорился, хватит с меня. Я и такси-то нанял для того, чтобы иметь возможность расплатиться за поездку деньгами, а не болтовней.
Впрочем, усевшись, обнаруживаю, что напрасно беспокоился: на переднем сиденьи лежит маленький кассетный магнитофон. Встроенной магнитолы в машине, очевидно, нет, вот и возит с собой таксист-меломан старенькую переносную «соньку».
Повернув ключ зажигания, он нажимает кнопку «Play», и салон наполняется приятными, ни к чему не обязывающими звуками джаза. Поездка проистекает при обоюдном молчании вполне довольных друг другом сторон. О чем думает мой возница – неведомо. Зато у меня высококалорийной пищи для размышлений – хоть отбавляй.
Вот, к примеру, странная штука: проснулся я в сумерках, обедал в сумерках, такси искал в сумерках, и из Мукачева мы выехали тоже в сумерках. Я, конечно, насторожился, полагая, что чудеса уже пришли по мою душу. Ага, дескать, вот и время уже остановилось. В кино, помнится, был День Сурка, а у меня будет Вечер Сурка: вечный последний солнечный луч на облачном исподнем небес, вечный щебет устраивающихся на ночлег птиц, вечный прозрачный синий сироп заливает обитаемое пространство… Впрочем, несколько минут спустя я сообразил, что в горах рассветы и закаты всегда долгие. Нам, равнинным жителям, в диковинку, и все же ни один закон природы не пострадал в процессе организации моей поездки. Пустячок, а приятно.
Ночь все же наступила. Подождала, пока мы покинем Мукачево, проедем километров десять по странной, лоскутной дороге, где фрагменты почти буржуйского автобана чередуются с узкими, ухабистыми участками трассы, – и вдруг спохватилась, сгустила небесный ультрамарин до положенной черноты. Потом долго еще суетилась, наводила порядок в своем хозяйстве: птиц – угомонить, обочины – затемнить, лунный серп – прикрыть лохматой тучей, фары встречных автомобилей – поярче; бледных, мерцающих звезд, странных звуков, далеких огней и прочих незначительных деталей добавить по вкусу, полученную смесь взболтать и обрушить на голову путника… Она молодец, эта ночь. У нее все получилось.
Вечер Сурка нам не грозит, но я, конечно, по-прежнему настороже. Жду неладного. Подозреваю, что машина сейчас заглохнет на повороте и таксист, растерянно бормоча: «Да шо ж цэ робыться?!» – нырнет под капот. Прикидываю заранее: стоит ли мне в таком случае сразу выметаться из салона в темную, душистую неизвестность или сделать вид, что я верю, будто неисправность и правда может быть улажена и поездка наша когда-нибудь продолжится. В любом случае, рано или поздно мне, разумеется, придется покинуть машину. Неизвестно лишь, будет ли сопровождаться моя прогулка смятенным воем голодных демонов или так обойдется? Лучше бы, конечно, без саундтрека…
Но нет. Все в порядке. Едем себе и едем. Не то чтобы медленно, но и не слишком быстро. Километров восемьдесят в час. К тому моменту, когда, по моим расчетам, поездка должна бы приблизиться к завершению, мой возница наконец размыкает уста. Интересуется, где я намерен ночевать.
Это, как я понимаю, не досужее любопытство, а начало рекламной кампании. В ответ на нечленораздельное мычание получаю настойчивую рекомендацию остановиться в частном отеле «Эдуард». Подозреваю, что мне навязывают апартаменты в самом дорогом и пафосном ночлежном доме Ужгорода, но возражать нет сил. «Эдуард» так «Эдуард». Тому, кто отправился в путешествие вроде моего, не следует пренебрегать советами случайных спутников. Я – раб их ламп. Слушаю и повинуюсь. Как скажете, так и будет.
Пока я примирялся с перспективой провести ночь под гостеприимным кровом отеля «Эдуард», мы пересекли невидимую, но вполне внятную черту, отделяющую город от пригорода. Вот я и в Ужгороде. Несколько минут автомобиль кружит (как мне кажется, вполне бессистемно) по улицам и наконец останавливается напротив трехэтажного белого домика с огромными окнами, красивого, по-европейски аккуратного и оттого немного недостоверного: сувенирная игрушка, а не жилье человечье. По всему выходит, приехали.
Шуршу купюрами, отсчитываю смешные разноцветные украинские денежки – всякий раз, расплачиваясь гривнами, я чувствую себя аферистом, не верю, что эти фантики примут к оплате. Однако же нет, принимают. Совесть моя при этом тихо шипит и слегка покалывает душу, как сельтерская вода.
– С отелем только одна проблема, – доверительно шепчет таксист, пряча в карман цветные бумажки.
Я настораживаюсь. И не потому, что обнаружились какие-то проблемы. Мой спутник вдруг заговорил на безукоризненно правильном русском языке. Как телевизионный диктор старой, доперестроечной школы. Не только украинских словечек, но даже фрикативного «г» больше нет. Я тревожно вглядываюсь в его лицо. Нет, не узнаю. Таких усатых мужиков средних лет в клетчатых рубашках пруд пруди в любом городе, имя им легион… Впрочем, что ж – лицо? Можно подумать, будто я все еще верю в постоянство столь ненадежных штуковин, как человеческие физиономии…
– Какая проблема? – спрашиваю наконец.
– Этот отель построят только через год, – объясняет таксист. – Пока его не существует. Но для вас это, насколько я понимаю, не помеха. Доброй ночи!
– Д-д-д-доброй, – соглашаюсь.
Руки мои трясутся, язык заплетается, зато колени тверды, ноги прочно стоят на земле. Чувствую себя почти кентавром: сверху – глупая говорящая голова да вполне человеческий торс, где обитает робкое сердце, зато нижние конечности явно принадлежат герою античности, для которого спуститься в Аид на предмет укрощения Кербера – обычный послеобеденный моцион.
Вальяжной, неторопливой походкой уверенного в силе своего бумажника туриста я направляюсь к парадному входу. Поднимаюсь на крыльцо, распахиваю дверь, пересекаю богато, но вполне безвкусно отделанный холл, подхожу к стойке администратора. Там, разумеется, никого. И то: откуда быть администратору в отеле, который еще не построен?
Свято место не должно пустовать подолгу. Поэтому я без особого смущения проникаю на заповедную служебную территорию. Усаживаюсь в кресло, ощущаю себя почти ночным портье. Хорошо бы в здешних бумагах покопаться, имена грядущих жильцов, чем черт не шутит, перечесть, но ящики стола пусты. Зато обнаруживается стойка для ключей. Всего-то десять номеров будет, оказывается, в отеле «Эдуард» – и как, интересно, его хозяева намереваются окупать расходы?! Впрочем, это уж точно не моя забота. Моя забота висит на крючке под номером 9, прочие пусты. Маленький позолоченный ключ вычурной, причудливой формы. С таким, наверное, носился в свое время дважды придуманный деревянный мальчишка, Буратино-Пиноккио. Пойти, что ли, и мне по его стопам, поискать, где тут у них вход в волшебный театр?
А что ж не поискать? Впереди целая ночь, и есть у меня подозрение, что ее продолжительность зависит исключительно от моей расторопности.
141. Шкай
Из его плевка в воде появился шайтан <…>, которому бог велел нырнуть на дно и достать земли <…>. Шайтан, принесши земли, утаил кусок во рту, и, когда по велению Шкая земля стала разрастаться на поверхности океана, часть земли стала разрывать голову шайтану. Тот выплюнул ее, сотворив таким образом горы…
Обхожу первый этаж. На первый взгляд, помещение как помещение, ничего особенного. Пустое только. Впрочем, я почти сразу подмечаю главную его странность: в здешних дверях нет замочных скважин. Дергаю ручки – вотще. Войти не получится, можно только пересчитать закрытые для меня райские врата. Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять…
Обхожу первый этаж. На первый взгляд, помещение как помещение, ничего особенного. Пустое только. Впрочем, я почти сразу подмечаю главную его странность: в здешних дверях нет замочных скважин. Дергаю ручки – вотще. Войти не получится, можно только пересчитать закрытые для меня райские врата. Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять…
Но жизнь, по счастью, не столь литературоцентрична, предсказанный охотник не выбегает, и я, целый и невредимый, продолжаю путешествие. Поднимаюсь наверх по мраморной лестнице, мутно-розовой, как несвежий зельц. Та же картина. Белые двери с золочеными цифрами 6, 7 и 8 есть, а замочных скважин как не было, так и нет. Значит, путь мой лежит на третий этаж. Здесь расположены «люксы», всего два номера: девятый и десятый. Я был совершенно уверен, что единственная и неповторимая замочная скважина обнаружится под цифрой «9», но нет. Ни единой щелочки, лишь гладкая доска, отделанная какой-то дурацкой пафосной красивостью. И что, интересно, делать прикажете?
Дергаю дверную ручку – безрезультатно. Лом, что ли поискать? Обладание ключом от девятого номера, вероятно, дает мне право разнести эту чертову деревяшку в щепу… Или нет?
Машинально кладу в нагрудный карман бесполезный золоченый ключ. Дуракам счастье. Один почти случайный жест, и в тот же миг дверь словно бы неохотно поддается, приоткрывается с тихим – не скрипом, скорее гудением, будто ее приводит в движение не моя мускульная сила, а хитрая электроника.
Господи, – думаю. – Ну конечно. Забыл, идиот, что всякий ключ, попавший тебе в руки, может отворить лишь твое собственное сердце. Иные тайники тебе без надобности.
Из щели дует свежий ночной ветер; ясно, что там – вовсе не комната. Открытое пространство. Стоит лишь перешагнуть порог, и…
И что?
Получить ответ на сей животрепещущий вопрос можно, как я понимаю, лишь опытным путем.
Поэтому
я
делаю
шаг
вперед.
И еще один. И еще. Шажки-то мелкие, осторожные: я инстинктивно зажмурился, словно бы стараясь наглядно продемонстрировать почтение к тайне, сыграть с неизвестностью в «Слепого Кота», сказать притаившимся за этой дверью чудесам: видите, я не подглядываю, выходите же, не робейте! Сейчас моя очередь робеть, если уж на то пошло…
Мне, по счастию, достало мужества и безрассудства нашарить дверную ручку и запереть за собой дверь. Я предполагал, что это – одно из правил новой, неизвестной игры. И, вероятно, угадал.
Последний из сделанных на ощупь шагов оказался почти мучительным, словно я не просто шел, а по-змеиному вылезал из старой, сухой, шелушащейся кожи. С чем я в тот миг расставался? С собственной жизнью, с прежней судьбой, с прошлым, которого у меня не было, с будущим, которого никогда уж не случится? С собою? Но кто, в таком случае, обнаружил, что жив? Кто ощутил ласковое прикосновение ветра к своим волосам? Кто запретил себе плакать от счастья и страха, справедливо рассудив, что истерика – одно из немногих малоприятных, хлопотных дел, которые позволительно и даже желательно откладывать на неопределенное «потом»? Если не я, то кто же?
Для начала я принюхался. Воздух пахнет дымом костра, свежевскопанной землей, древесным соком и речной водой. Гляди-ка, четыре из пяти элементов древней китайской схемы мироздания угодили в этот дивный коктейль! Только металла не хватает… Впрочем, кажется, есть и металл; его невозможно унюхать, но легко услышать: тихий лязг, нежный скрип, деликатный скрежет. Что это может быть? Сейчас поглядим.
Мысленно пожелав себе «ни пуха ни пера», открываю глаза.
Невозможно понять: день сейчас или ночь? Небо вроде бы темное: ни солнца, ни иных звезд, ни даже какой-нибудь дежурной щербатой луны. Тем не менее довольно светло, так что можно разглядеть не только собственные руки, но даже крошечную перламутровую гусеницу, ползущую по сизому шелку травы. Несколько секунд я зачарованно слежу за ритмичными рывками ее гибкого тела. Потом наконец оглядываюсь по сторонам, и сердце, сладко охая, льнет к ребрам: в нескольких метрах от меня маячит источник небесных скрежетов и лязгов, посадочная площадка канатной дороги, а впереди – букет причудливых теней на склоне горы, сложносочиненное каменное кружево на фоне внезапно посветлевшего, уже почти бирюзового утреннего неба…
Конечно, это мой город. Я сразу узнал массивные силуэты его зданий, увенчанных хрупкими, почти игрушечными башенками; белый кирпичный дом на окраине, на крыше которого крутится флюгер в форме попугая, а рядом с ним – еще одна знакомая постройка, сложенная из зеленых камней и теплого оранжевого оконного света.
Что ж, мне оставалось лишь воспользоваться канатной дорогой. Я забрался в медленно проплывающую мимо меня кабинку. Четверть часа проболтался – на сей раз в буквальном смысле – между небом и землей и был в целости-сохранности доставлен на городскую окраину. Как только я вышел, кабинка продолжила движение. Неспешно совершила предписанный разворот и удалилась в обратном направлении.
– Ну вот, – говорю вслух, – я дома.
То ли эхо, то ли сводный хор умиротворенных духов-хранителей этого благословенного места шепотом повторяет за мною: «дома, дома, дома». Я замираю, потрясенный, но взбалмошные ноги уже влекут меня куда-то по пестрым булыжникам мостовой. Повинуясь их воле, поднимаюсь и спускаюсь по ступенькам узких переулков-лестниц. Перед глазами мелькают цветные кляксы рукотворных вывесок и полосатых тентов, ноздри жадно втягивают упоительные полузнакомые ароматы зелени и благовоний. Пересекаю хрупкий мостик с гладкими деревянными перилами, и он тихо смеется, словно мои шаги щекочут его горбатую спинку.
Наконец замираю на пороге двухэтажного дома с просторной верандой, сложенного из цветных кирпичей.
Я вернулся домой на рассвете, и потому улицы безлюдны. Оно и к лучшему: обитателям новорожденного мира не следует, наверное, видеть собственного демиурга, мажущего слезы по обветренным щекам. Это зрелище может лишить их душевного покоя, а мне потом, поди, расхлебывать… Нет уж!
142. Шочикецаль
Первая женщина, пришедшая <…> из земного рая…
Увидев дверь, я почти обеспамятел. Машинально лезу в нагрудный карман за ключом, помещенным туда час / ночь / жизнь / смерть / реальность (нужное подчеркнуть) тому назад. Но золотого ключика моего уже нет, зато есть две дыры соответствующего размера и формы, с твердыми оплавленными краями. Одна – на темной стороне кармана, на потаенной, заповедной, скрытой от сторонних глаз джинсе, другая – на сером, немарком трикотаже дорожной футболки. Зато тело мое, кажется, не пострадало: ни единого шрама нет на груди, лишь длинное бледно-розовое пятно, похожее скорее на след поцелуя, чем ожога. Ключ, надо понимать, растворился во мне без остатка. Теперь их уже два, стало быть. И это, полагаю, только начало.
Дверь открывается сама. Это не чудо, не очередной судьбоносный фокус, а вполне бытовое происшествие. Дверную ручку приводит в движение человеческая рука, невидимая лишь потому, что обладательница ее пока скрывается по ту сторону, в уютных, обжитых потемках коридора. Ее белобрысые мальчишеские вихры, серый шелк блузы и глаза, сияющие теплым, ароматным, словно бы вишневыми поленьями прикормленным огнем, я увижу мгновение спустя.
– Вот, – говорит. – Ты все-таки вернулся.
Ее, – вспоминаю я, – зовут Стаси. Или Юста, Юстасия. Тайная моя сестренка, одна из трех, средняя. Нас зачали разные, чужие друг другу люди, зато наши тени вышли из одного дремотного лона. Теперь мне это зачем-то известно.
Это они, мои сестрички, однажды разбудили меня, а я, словно бы в отместку, наложил на них сладкие сонные чары. Только вместо хрустального гроба подарил спящим моим красавицам пряничный городок под небесами, изваянными из бирюзовой крошки. Где же еще жить им, как не в моем наваждении? Не по чужим ведь снам скитаться с сумой: дескать, сами мы не местные, не здешние, не сейчасные, не живем, а лишь мерещимся; поможите, люди добренькие, уверуйте в нас, кто может, дайте хоть часок побыть среди вас, ощутить вкус вашего хлеба и вашего вина, помолиться вашим капризным богам, отразиться в ваших зеркалах, сбыться…
– Ты самая беспокойная, Стаси, – улыбаюсь, цепляясь за призрачную твердь дверного косяка. – Ждала меня почему-то. И ведь выждала-таки.
– Я уже говорила тебе однажды: на тебе здесь все держится, – вздыхает она. – Потому и ждала. Ты уж, будь добр, охраняй этот мир, если он тебе все еще нужен. А если наигрался – что ж, обрушь его нам на головы, только не тяни резину. А еще лучше – укажи выход. Всякий рай – тюрьма для того, кто не может его покинуть. А из меня скверная узница. Мне не спится на драгоценных нарах, медовая баланда в горло не лезет, и даже алмазное сияние местной параши не открывает нижние мои чакры. Я хочу на волю, Макс. Выпусти меня отсюда. Возможно, я потрачу остаток жизни на то, чтобы отыскать нужную дверь и вернуться сюда – не в полузабытьи, а осознанно, добровольно… Но сначала позволь мне уйти.