Великие державы пытались институализировать свое отвращение к войне в новой форме международного порядка. Был выдвинут невнятный лозунг международного разоружения, осуществление которого отложили до завершения последующих переговоров. Лиге Наций и ряду межгосударственных соглашений полагалось заменить соперничество с применением оружия в качестве правовых механизмов разрешения споров. Тем не менее пусть членство в новых структурах было почти всеобщим и любая форма нарушения мира официально запрещалась, ни одна страна не демонстрировала готовности выполнять условия договоров. Страны оскорбленные или экспансионистские – Германия, императорская Япония, Италия Муссолини – быстро выяснили, что не существует сколько-нибудь серьезного наказания для нарушителей устава Лиги Наций и для тех, кто из этой организации выходит. В результате в послевоенной Европе сложились два пересекающихся и противоречащих друг другу порядка – первый опирался на правила и нормы международного права (к нему относились в основном западные демократии, взаимодействовавшие между собой), а второй образовали страны, отколовшиеся от системы ради обретения большей свободы действий. Угрожая обоим и маневрируя между во имя собственных целей, особняком стоял Советский Союз – со своей «персональной» концепцией универсального революционного мирового порядка.
В конце концов Версальский договор не сумел обеспечить ни легитимности, ни равновесия сил. Его уязвимость, достойная жалости, была наглядно продемонстрирована на конференции в Локарно в 1925 году: согласно Локарнским договорам, Германия «принимала» текущие границы западных стран и демилитаризацию Рейнской области, на что согласилась в Версале, но отказывалась от соблюдения аналогичных условий в отношении территорий Польши и Чехословакии (явное свидетельство желания утолить аппетит и отомстить за обиды). Как ни удивительно, Франция поддержала заключенные в Локарно договоренности, хотя по этим документам союзники Франции в Восточной Европе официально становились потенциальными жертвами возможного немецкого реванша; это можно счесть своего рода намеком на действия Франции десять лет спустя, в новой кризисной ситуации.
В 1920-е годы Веймарская республика взывала к совести западного мира, противопоставляя суровость и противоречивость Версальского договора более идеалистическим принципам Лиги Наций и курируемого Лигой международного порядка. Гитлер, пришедший к власти в 1933 году, по итогам всенародного референдума оскорбленного немецкого народа отказался от всех ограничений. Он перевооружил страну в нарушение условий Версальского мира и отверг условия Локарнских соглашений, заново оккупировав Рейнскую область. Убедившись в отсутствии значимой реакции, Гитлер приступил к последовательному поглощению государств Центральной и Восточной Европы: сначала Австрия, затем – Чехословакия, потом – Польша.
Отметим, что ситуация 1930-х годов отнюдь не уникальна. В каждую эпоху человечество рождает демонические фигуры, одержимые идеями репрессий и мирового господства. Задача государственных деятелей состоит в том, чтобы предотвратить их приход к власти и сохранить международный порядок, способный их остановить, если они все-таки прорвутся наверх. Увы, ядовитая смесь мещанского пацифизма, геополитических перекосов и разобщенности союзников, характерная для межвоенных лет, лишила их такой возможности.
Европа строила международный порядок на протяжении трех столетий вооруженных конфликтов. И отвергла его, поскольку европейские лидеры не понимали последствий вступления в Первую мировую войну; позднее последствия нового пожара они уже сознавали, но испугались необходимости решительных действий. История коллапса международного порядка есть рассказ об отречении и даже самоубийстве. Отказавшись от принципов Вестфальского мира и неохотно применяя силу для отстаивания провозглашенных моральных альтернатив, Европа оказалась ввергнутой в новую войну, которая по своему завершению вновь поставила вопрос о пересмотре европейского порядка.
Послевоенный европейский порядок
В результате двух мировых войн вестфальская концепция суверенитета и принцип баланса сил в значительной степени утратили свою значимость в современном порядке на континенте, их породившем. Некие останки, впрочем, можно обнаружить до сих пор – в странах, в которые они проникли в эпоху открытий и территориальных расширений.
К окончанию Второй мировой войны материальные возможности и психологическая способность Европы по строительству мирового порядка были практически исчерпаны. Все континентальные европейские страны, за исключением Швейцарии и Швеции, пережили – или продолжали переживать – оккупацию иностранными войсками. Экономика всех стран лежала в руинах. Стало очевидным, что ни одна европейская страна (в том числе и Швейцария со Швецией) больше не в состоянии формировать свое будущее самостоятельно.
Западная Европа нашла в себе моральные силы, чтобы ступить на дорогу к новому мировому порядку, и в этом заслуга трех великих людей: Конрада Аденауэра в Германии, Робера Шумана во Франции и Альчиде де Гаспери в Италии. Они родились и получили образование до Первой мировой войны, а потому сохранили некоторые философские идеи былой Европы – надежду на лучшее будущее человечества; и это наделило их видением и присутствием духа, необходимыми для преодоления причин и следствий трагедии. Когда континент очутился на краю гибели, они обратились к концепциям порядка времен своей молодости. Важнейшим среди их убеждений было следующее: если они хотят принести утешение своим народам и не допустить повторения трагедии, следует оставить в прошлом исторические разногласия стран Европы и на этой основе создать новый европейский порядок.
Им пришлось справляться и с очередным разделением Европы. В 1949 году западные союзники объединили свои оккупационные зоны, создав Федеративную Республику Германия. СССР же превратил свою оккупационную зону в социалистическое государство, привязанное к Советам Варшавским договором. Германия оказалась отброшенной на триста лет назад, к периоду после Вестфальского мира: ее разделение стало ключевым элементом формирующейся международной структуры.
Франция и Германия, две страны, чьи соперничество составляло основу всех европейских войн на протяжении трех столетий, первыми занялись трансформацией европейской истории через слияние ключевых элементов уцелевшей экономической системы. В 1952 году[59] они учредили Европейское объединение угля и стали в качестве первого шага в направлении «постоянно крепнущего союза» народов Европы; таков был краеугольный камень нового европейского порядка.
Многие десятилетия Германия являлась главной угрозой стабильности в Европе. В первое послевоенное десятилетие именно курс германской политики приобретал решающее значение. Конрад Аденауэр стал канцлером новообразованной Федеративной Республики Германия в возрасте семидесяти трех лет – карьера Бисмарка в этом возрасте уже близилась к закату. Патриций по духу и облику, с подозрением относившийся к популизму, он создал политическую партию, Христианско-демократический союз, которая впервые в истории немецкого парламентаризма стала править как партия умеренных, обладающая большинством голосов. Имея такую поддержку, Аденауэр посвятил себя восстановлению страны после недавних потрясений. В 1955 году он привел Западную Германию в НАТО. Аденауэр был настолько привержен идее объединения Европы, что отверг в 1950-х годах намеки СССР: мол, Германия вполне может снова стать единой, если Федеративная Республика откажется от ориентации на Запад. Данное решение, безусловно, отражало доверие канцлера к советским инициативам – а также показывало, насколько он сомневается в способности своего общества в одиночку выстроить заново национальное государство в центре континента. Так или иначе, это был человек, наделенный величайшей силой духа; кто еще мог бы помышлять о новом международном порядке, когда твоя собственная страна разделена?
Вообще разделение Германии нельзя назвать уникальным событием в европейской истории; оно служило фундаментом как вестфальской, так венской систем. Новизна состояла в том, что одна из Германий четко позиционировала себя как западную страну в соперничестве на арене международного порядка. Это было тем более важно, поскольку баланс сил в значительной мере формировался за пределами европейского континента. Тысячу лет народы Европы принимали как должное, что колебания в балансе сил могут быть какими угодно, однако сам баланс зависит от Европы. Складывающийся мир «холодной войны» опирался на дипломатию и оружие двух сверхдержав – США, расположенных через Атлантику от Европы, и Советского Союза, раскинувшегося на географической периферии континента. Америка помогла восстановить европейскую экономику через греко-турецкую программу помощи 1947 года и план Маршалла 1948 года. В 1949 году Соединенные Штаты Америки впервые в своей истории вступили в союз мирного времени – имеется в виду Североатлантический договор.
Европейское равновесие, исторически формировавшееся государствами Европы, превратилось в элемент стратегии внешних сил. Североатлантический альянс обеспечивал базу для регулярных консультаций США и Европы и служил опорой в проведении совместной внешней политики. Но, по сути, европейский баланс сил перестал определяться сугубо европейскими договоренностями; отныне он стал компонентом системы сдерживания СССР по всему миру, прежде всего за счет ядерного потенциала Соединенных Штатов. После шока двух разрушительных войн западноевропейские страны столкнулись со сменой геополитической перспективы, с вызовом своей исторической идентичности.
В первую фазу «холодной войны» международный порядок был фактически биполярным, и Америка направляла деятельность западного альянса, выступая гарантом и ведущим партнером. В понимании Соединенных Штатов этот союз представлял не собрание стран, действующих воедино для сохранения равновесия, но своего рода совместное предприятие с Америкой в качестве исполнительного директора.
Традиционный европейский баланс сил основывался на равенстве всех участников процесса; каждый жертвовал частицей своей власти ради общей и в целом ограниченной цели, то есть равновесия. Но Организация Североатлантического договора, объединяя вооруженные силы союзников в общую структуру, опиралась в основном на американскую военную мощь, особенно с учетом ядерного потенциала Америки. Пока стратегическое ядерное оружие оставалось главным элементом обороны Европы, европейская политика сводилась в первую очередь к психологии: убедить Соединенные Штаты, что Европа – часть их самих, и действовать соответственно при возникновении чрезвычайной ситуации.
Международный порядок холодной войны характеризовался двумя комплексами сдержек и противовесов, которые впервые в истории являлись в немалой степени независимыми друг от друга: это ядерный баланс между Советским Союзом и Соединенными Штатами и внутренний баланс в рамках Североатлантического альянса, обеспечивавший прежде всего психологическое равновесие. Превосходство США признавалось в обмен на предоставление Европе американского ядерного «зонтика». Европейские страны создавали собственные вооруженные силы не столько для дополнительной защиты, сколько для того, чтобы получить статус военного союзника – этакий входной билет в компанию, где верховодят Штаты. Франция и Великобритания обзавелись своими ядерными арсеналами, не влиявшими на общий баланс сил, но позволявшими претендовать на место за столом переговоров великих держав.
Реалии ядерной эпохи и географическая близость Советского Союза поддерживали целостность альянса на протяжении жизни поколения. Но скрытые противоречия неминуемо должны были проявиться после падения Берлинской стены в 1989 году.
После четырех десятилетий холодной войны НАТО очутилось перед фактом: война, ради которой создавался блок, завершилась. Падение Берлинской стены в 1989 году быстро привело к объединению Германии, одновременно происходил распад советского «пояса сателлитов», то есть государств Восточной Европы, которым СССР навязал свою систему управления. Итог деятельности лидеров, которые учреждали Организацию Североатлантического договора, и тех, кто воочию наблюдал за развязкой, таков: третий панъевропейский конфликт века закончился мирно. Германия достигла объединения как либеральная демократия; она подтвердила свою приверженность европейскому единству, общим ценностям и совместному развитию. Народы Восточной Европы, подавляемые на протяжении сорока лет (некоторые еще дольше), вернули себе независимость и национально-культурную идентичность.
Распад Советского Союза изменил акценты дипломатии. Геополитический характер европейского порядка видоизменился принципиально, ведь больше не существует сколько-нибудь серьезной военной угрозы Европе. В атмосфере всеобщего ликования от традиционных проблем равновесия отмахивались как от «устаревших», полагая, что дипломатия отныне займется распространением общих идеалов. Североатлантический альянс, как заявлялось, должен заботиться не столько о безопасности, сколько о политическом влиянии. Расширение НАТО до границ России – даже, возможно, включение последней в состав блока, – виделось реальной перспективой. Выдвижение военного блока на исторически спорные территории в нескольких сотнях миль от Москвы предлагалось не как мера предосторожности, а как разумный способ «фиксации» демократических завоеваний.
Перед лицом прямой угрозы международный порядок трактовался как противостояние двух военных блоков, где главенствовали Соединенные Штаты и Советский Союз соответственно. С упадком Советов мир сделался в некоторой степени многополярным, и Европа получила шанс обрести независимость.
Будущее Европы
Какой путь проделала Европа, чтобы достигнуть этой точки! Она приступила к глобальным исследованиям, распространила свои практики и ценности по всему миру. Она каждое столетие изменяла свое внутреннее устройство и изобретала все новые идеи международного порядка. Теперь, в период кульминации, Европе, чтобы не остаться в стороне, следует – и она это осознает – отказаться от политических инструментов, посредством которых она действовала в течение трех с половиной веков. Движимый также желанием смягчить последствия нового объединения Германии, Европейский союз учредил единую валюту (евро) в 2002 году и создал наднациональную политическую структуру в 2004-м. ЕС объявил Европу единой, цельной и свободной, улаживающей разногласия мирными путями.
Объединение Германии сместило равновесие в Европе, поскольку никакое конституционное устройство не в силах опровергнуть тот факт, что Германия является наиболее крепким и сильным европейским государством. Единая валюта обеспечила степень единства, какой в Европе не бывало со времен Священной Римской империи. Достигнет ли ЕС глобальной роли, задекларированной в его уставе, или же, подобно империи Карла V, окажется неспособным сохранить свою целостность?
Новая структура в известной мере представляет собой отречение от вестфальской системы. Тем не менее создание ЕС также можно толковать как возвращение Европы к вестфальской межгосударственной системе, которую Европа сотворила, распространила по всему миру, обороняла и улучшала на протяжении большей части современной истории – на сей раз в виде регионального, а не национального единства власти, как новый элемент новой, глобальной, версии вестфальской системы.
В результате сложилась комбинация национального и регионального подходов, причем пока не удалось гарантировать все преимущества каждого. Европейский союз умаляет суверенитет своих членов и традиционные государственные функции, такие как валютный и пограничный контроль. С другой стороны, европейская политика остается прежде всего национальной, и во многих странах возражения против политики ЕС становятся важнейшим поводом для внутренних дебатов. Иными словами, мы имеем гибрид, институционно нечто среднее между государством и конфедерацией, действующий через совещания министров и общую бюрократию; это больше похоже на Священную Римскую империю, чем на Европу девятнадцатого века. Но, в отличие от Священной Римской империи (такой, какой та была большую часть своей истории, по крайней мере), ЕС пытается улаживать внутренние противоречия, преследуя цели, сформулированные при образовании этой структуры. В частности, валютный союз существует при фискальном разнообразии, а бюрократия плохо сочетается с демократией. Во внешней политике ЕС следует универсальным идеалам, не имея возможности и сил оные навязывать, а космополитическая идентичность конкурирует с национальными лояльностями – европейское единство не отменяет разделений по линиям «восток – запад» и «север – юг»; экуменический подход допускает наличие движений за автономию (Каталония, Бавария, Шотландия), подрывающих государственно-политическую целостность. Европейская «социальная модель» зависит от рыночной динамики и меняется вместе с последней. Политика ЕС поддерживает толерантность, демонстрирует нежелание отстаивать характерные западные ценности, пусть государства – члены Евросоюза и опасаются внеевропейской иммиграции.
Результирующим стал цикл «тестирования» легитимности самого ЕС. Европейские государства передали Евросоюзу существенную часть полномочий, некогда считавшихся суверенными правами. Поскольку европейских лидеров до сих пор выбирают (или не выбирают) в ходе национальных демократических процессов, эти лидеры склонны проводить политику утверждения национального достоинства; как следствие, все еще возникают споры между различными регионами Европы – обычно по экономическим вопросам. В кризисы, особенно подобные тому, который начался в 2009 году, европейская структура вынуждена прибегать к довольно решительным мерам – для того, чтобы просто выжить. Тем не менее когда общественность просят пожертвовать чем-либо во имя «европейского проекта», обращения такого рода совершенно не предполагают ясного понимания обязательств. И лидеры затем либо игнорируют волю своего народа, либо идут на конфронтацию с Брюсселем.