Исчерпывающий и бесстрастный «каталог» необходимых условий успеха, перечисляемых в «Артхашастре», побудил уважаемого политического теоретика двадцатого столетия Макса Вебера высказать мнение, что «Артхашастра» является примером «радикального макиавеллизма…по сравнению с которым «Государь» Макиавелли безвреден». В отличие от Макиавелли Каутилья нисколько не ностальгирует по добродетелям «золотого века». Единственный критерий добродетели, для него приемлемый, – это насколько точен его анализ пути к победе. Но описывает ли он политику, которая проводилась в действительности? По Каутилье, равновесие, если такое вообще достигалось, есть временный результат взаимодействия небескорыстных мотивов; это не стратегическая цель внешней политики (как в случае европейских концепций послевестфальского мира). «Артхашастра» – руководство по завоеваниям, а не пособие по строительству международного порядка.
То ли следуя рецептам «Артхашастры», то ли нет, Индия достигла наибольшего территориального охвата в третьем веке до нашей эры, когда почитаемый император Ашока правил землями, включавшими всю сегодняшнюю Индию, Бангладеш, Пакистан и часть Афганистана и Ирана[87]. Затем, примерно когда Китай стал объединяться под властью императора Цинь Ши-хуанди, в 221 году до нашей эры, Индия раскололась на конкурирующие царства. Вновь объединенная несколько столетий спустя, она снова распалась в седьмом веке нашей эры, когда ислам бросил вызов монархиям Европы и Азии.
Почти тысячелетие Индия – с ее плодородными почвами, богатыми городами и блистательными интеллектуальными и технологическими достижениями – пребывала жертвой завоеваний и преобразований. Волны завоевателей и авантюристов – турки, афганцы, парфяне, монголы – накатывали каждое столетие из Центральной и Юго-Западной Азии на индийские равнины, создав в итоге лоскутное одеяло из мелких княжеств. Субконтинент стал своебразным «Большим Ближним Востоком», где властвовали узы религии, этнической принадлежности – и стратегической целесообразности, сохранившиеся по сей день. На протяжении большей части этого периода завоеватели были слишком враждебны друг другу, чтобы допустить чье-либо доминирование в регионе или ослабить индийские династии на юге. Позднее, в шестнадцатом столетии, наиболее искусным из этих захватчиков, моголам, удалось объединить существенную часть субконтинента под своим правлением. Империя Великих Моголов воплощала собой палитру индийских различий: мусульманская вера, тюркско-монгольская по этническому составу, персидская по культуре элита, империя правила индуистским населением, фрагментированным региональными идентичностями.
В этом водовороте языков, культур и вероисповеданий появление очередных иностранных авантюристов в шестнадцатом веке сначала не показалось столь уж значимым событием. Рассчитывая на прибыль от расширяющейся торговли с богатой империей Великих Моголов, частные английские, французские, голландские и португальские компании соперничали друг с другом за плацдармы на субконтиненте и за обзаведение дружескими связями. Индийские владения Британии были самыми крупными, пусть и создавались изначально без четко сформулированных намерений (это побудило профессора современной истории из Кембриджа заметить: «Мы, кажется, покорили и заселили полмира в приступе рассеянности»). Едва британцы основали оплот своей власти и коммерции в восточном регионе Бенгалии, он оказался в окружении конкурентов, европейских и азиатских. С каждой новой войной в Европе и обеих Америках британцы в Индии принимались воевать с колониями конкурентов и их союзниками; с каждой победой они приобретали новые и новые активы за счет разгромленного противника. По мере увеличения британских владений – технически принадлежавших Ост-Индской компании, а не государству, – возникло убеждение, что им угрожают: Россия с севера, Бирма, то воинственная, то разобщенная, и амбициозные и все более независимые моголы. Тем самым появилось оправдание (по мнению британцев, конечно) дальнейших аннексий.
В конечном счете Великобритания обнаружила, что создает индийское государство, единство которого зиждилось на безопасности континентальной полосы территорий (современные Пакистан, Индия, Бангладеш и Мьянма). Произошло даже что-то вроде определения индийских национальных интересов, сформулированных для географического понятия, которое фактически действовало как государство, даже при отсутствии (предполагаемом) индийского народа. Эта политика усматривала безопасность Индии в британском военно-морском господстве в Индийском океане; в дружеских отношениях (или хотя бы нейтральных) с режимами Азии, от Сингапура до Адена; и в установлении мира на Хайберском перевале и в Гималаях. На севере Британия сопротивлялась притязаниям царской России с помощью совместных усилий шпионов, исследователей и местных сателлитов, подкрепленных небольшими контингентами английских войск (пресловутая «Большая игра», или гималайская геостратегия). Также Британия сдвинула границы Индии с Китаем севернее, в сторону Тибета; это стало одним из поводов к войне Китая с Индией в 1962 году. Современные аналоги этой политики являются ключевыми элементами внешней политики независимой Индии. Они определяют региональный порядок Южной Азии, чьим «стержнем» служит Индия, и предотвращают попытки любой страны, не важно, каково ее внутреннее устройство, обрести могущество в степени, представляющей угрозы для соседних территорий.
Когда Лондон отреагировал в 1857 году на мятеж мусульманских и индийских солдат в армии Ост-Индской компании, объявив прямое британское правление, этот акт не рассматривался как установление британского управления в иностранном государстве. Скорее, это виделось как нейтральный надзор и «цивилизаторская миссия» по отношению к многообразию индийских народов и княжеств. Еще в 1888 году один из ведущих британских администраторов заявлял:
«В Индии нет и никогда не было, равно как и в любом из местных княжеств, соответствующего европейским представлениям единства, будь то физическое, политическое, социальное или религиозное… С тем же успехом и той же вероятностью можно смело ожидать, когда некий единый народ займет место нынешних народов Европы».
Решив после подавления мятежа управлять Индией как единым имперским доминионом, Великобритания сделала важнейший шаг к рождению подлинно единой Индии. Разобщенные регионы соединили при помощи железных дорог и общего языка (английского). Чудеса древних цивилизаций Индии изучались и каталогизировались, элита Индии набиралась знаний и опыта от британской мысли и британских институтов. Британия невольно заставила Индию вспомнить, что та – единое образование под иностранным владычеством, и вдохновила индийцев на мысли о сплоченности: чтобы избавиться от иностранного влияния, нужно осознать себя как нацию. Влияние Британии на Индию можно сравнить с влиянием Наполеона на Германию, чьи мелкие разрозненные княжества до той поры воспринимались исключительно как географическое, а не национальное, единство.
Способ, которым Индия добилась независимости и обозначила свою роль в мире, отражает ее разнообразное наследие. Индия выживала на протяжении веков, сочетая непроницаемость культуры и необыкновенную психологическую ловкость в отношениях с оккупантами. Пассивное сопротивление Мохандаса Ганди британскому правлению стало возможным в первую очередь благодаря духовному призванию самого Махатмы, но оно оказалось и наиболее эффективным методом противостояния имперской власти, поскольку уповало на основные ценности свободного и либерального британского общества. Как американцы двумя столетиями ранее, индийцы боролись за независимость, опровергая «справедливость» колониального статуса концепциями свободы, которые осваивали в британских школах (в том числе в Лондонской школе экономики, где будущие лидеры Индии приобрели многие из своих квазисоциалистических идей).
Современная Индия видит в независимости не только триумф национального строительства, но и торжество универсальных моральных принципов. Подобно американским отцам-основателям, ранние лидеры независимой Индии приравняли национальные интересы к проявлениям высокой нравственности. Однако они действовали по вестфальским принципам применительно к распространению внутренних институтов, выказывая слабую заинтересованность в развитии демократии и отстаивании прав человека в мировом масштабе.
Как сказал премьер-министр нового независимого государства Джавахарлал Неру, основой внешней политики Индии будут национальные интересы страны, а не идеалы международного сотрудничества и не культивация «совместимых» способов правления. В своей речи 1947 года, вскоре после обретения независимости, он объяснил:
«Какую бы политику ни намечать, искусство ведения иностранных дел страны заключается в поисках наиболее выгодных для этой страны условий. Мы можем говорить о международной доброй воле и нисколько не лукавить. Но в конечном счете правительство действует во благо страны, которой оно управляет, и ни одно правительство не вправе совершать того, что в краткосрочной или долгосрочной перспективе может нанести ущерб этой стране».
Каутилья (и Макиавелли) не сказали бы лучше.
Неру и последующие премьер-министры, в том числе его дочь, знаменитая Индира Ганди, укрепляли позиции Индии в качестве элемента системы глобального баланса сил, превращая внешнюю политику страны в инструмент выражения высшего морального авторитета Индии. Отстаивание собственных национальных интересов Индия представляла как сугубо просветительский проект – подобно Америке почти двумя столетиями ранее. Неру и Индире Ганди, премьер-министру с 1966 по 1977 год и с 1980-го по 1984-й, удалось обозначить молодую нацию как одного из главных участников международного порядка, сформировавшегося после Второй мировой войны.
Политика неприсоединения отличалась от политики, которой следует типичный «балансировщик» в системе баланса сил. Индия не выказывала готовности примыкать к более слабым (так обычно поступает «балансировщик»). Она не интересовалась активным участием в международных делах. Ее основной стимул сводился к тому, чтобы не оказаться формально в любом из лагерей, и она измеряла успех по способности избегать конфликтов, не связанных с национальными интересами.
Войдя в мир соперничающих сверхдержав и холодной войны, независимая Индия тонко добивалась свободы маневра, возвела ее из переговорной тактики в этический принцип. Смешивая праведный морализм с проницательной оценкой баланса сил и психологии сверхдержав, Неру заявил, что Индия является мировой державой, которая пролагает курс между основными конкурирующими блоками. В 1947 году он сказал в интервью журналу «Нью рипаблик»:
«Мы предполагаем избегать участия в любых блоках или группах держав, понимая, что только таким образом сможем служить не только Индии, но и миру во всем мире. Данная политика порою побуждает выразителей интересов какой-либо группы полагать, что мы поддерживаем другую группу. Каждый народ в реализации внешней политики ставит свои интересы на первое место. К счастью, интересы Индии соответствуют мирной внешней политике и сотрудничеству со всеми прогрессивными народами. Неизбежно Индия будет сближаться с теми странами, которые дружелюбны и намерены сотрудничать».
Другими словами, Индия нейтральна и не участвует в «силовой политике» – отчасти потому, что привержена миру во всем мире, но также потому, что таковы ее национальные интересы. Когда СССР предъявлял ультиматумы по Берлину в 1957–1962 годах[88], две американские администрации, особенно администрация Джона Кеннеди, обращались к Индии за поддержкой от имени изолированного города, стремящегося сохранить свою свободу. Но Индия заявила, что любая попытка навязать стране нормы холодной войны лишит ее нынешнего статуса и, как следствие, ослабит ее позиции. Краткосрочный моральный нейтралитет есть средство достижения долгосрочного морального воздействия. Как Неру говорил своим помощникам:
«Абсурдно и политически неверно индийской делегации избегать отношений с советским блоком из опасений рассердить Америку. Наступит время, когда мы сможем сказать, ясно и определенно, американцам и всем прочим, что, если они и впредь будут проявлять недружелюбие, мы обязательно найдем друзей в другом месте».
Суть стратегии состояла в том, что она позволила Индии заручиться поддержкой обоих лагерей холодной войны – страна получала военную помощь и дипломатически сотрудничала с советским блоком, одновременно принимая экономическую помощь США и укрепляя моральные узы с американским интеллектуальным истеблишментом. Несмотря на всю напряженность холодной войны, для формирующейся нации это был мудрый курс. С учетом едва появившейся армии и слаборазвитой экономики, Индия была уважаемым, но второстепенным союзником. В качестве «свободного агента» она обладала куда более серьезным влиянием.
В погоне за этой ролью Индия намеревалась создать блок государств-единомышленников – по сути, движение неприсоединения. Как сказал Неру делегатам афро-азиатской конференции 1955 года в Бандунге (Индонезия):
«Неужели мы, страны Азии и Африки, лишены всякой возможности самостоятельного выбора? Неужели мы обязательно должны быть прокоммунистическими или антикоммунистическими? Неужели дошло до того, что лидеры наций, создавших мировые религии и вообще все, что есть в современном мире, должны непременно объединяться в такого рода группы или считаться прихвостнями той или иной группы, исполнять любые их пожелания и порой подсказывать умные мысли? Это поистине унизительно и оскорбительно для всякого уважающего себя народа, для любой нации. Мне невыносимо думать, что великие страны Азии и Африки покончили с колониальным рабством только ради того, чтобы деградировать, унизить себя подобным образом».
Итоговое обоснование отказа Индии от участия в «силовой политике» времен холодной войны сводилось к тому, что она не видела здесь учета своих национальных интересов. Разделительные линии между блоками в Европе не вызывали у Индии желания конфликтовать с Советским Союзом, до которого всего несколько сотен миль, и объединяться с Пакистаном. Она также не рисковала провоцировать враждебность мусульман, вмешиваясь в ближневосточные противоречия. Индия воздержалась от осуждения агрессии Северной Кореи против Южной и подрывной деятельности Северного Вьетнама против Южного. Лидеры Индии вовсе не стремились изолировать себя от того, что они определяли как прогрессивные тенденции развивающегося мира, или навлекать неудовольствие советской сверхдержавы.
Тем не менее Индия оказалась вовлечена в войну с Китаем в 1962 году и вела четыре войны с Пакистаном (одна из которых, 1971 года, была подкреплена свежеподписанным договором о военном сотрудничестве с СССР и завершилась разделением основного противника Индии на два отдельных государства, Пакистан и Бангладеш, что значительно улучшило общее стратегическое положение Индии).
В стремлении возглавить движение неприсоединения Индия придерживалась концепции международного порядка, совместимой с той, которую она «унаследовала», на глобальном и региональном уровнях. Официальная формулировка этой концепции была классически вестфальской и совпадала с традиционным европейским балансом сил. Неру определил подход Индии в терминах «пяти принципов мирного сосуществования». Несмотря на аллюзию к индийской философии (панча шила – пять принципов сосуществования[89]), это, по сути, более «духовный» вариант вестфальской модели многополярного порядка суверенных государств:
1) Взаимное уважение территориальной целостности и суверенитета;
2) Ненападение;
3) Невмешательство во внутренние дела;
4) Равенство и взаимная выгода;
5) Мирное сосуществование.
Пропаганда абстрактных принципов мироустройства сопровождалась разработкой доктрины индийской безопасности на региональном уровне. Подобно американским политикам, воспринявшим доктрину Монро[90] как идею особой роли Америки в Западном полушарии, Индия реализовала на практике особое положение региона Индийского океана между Ост-Индией и Африканским Рогом. Как Британия по отношению к Европе в восемнадцатом и девятнадцатом столетиях, Индия стремится не допустить появления доминирующей державы в этом огромном регионе. И, снова подобно американским политикам, не ждавшим одобрения доктрины Монро странами Западного полушария, Индия в регионе своих особых стратегических интересов строит политику по собственному усмотрению, по собственной версии южноазиатского порядка. Пусть американский и индийский взгляды нередко расходились во времена холодной войны, после распада Советского Союза Индия и США в значительной степени одинаково смотрят на перспективы региона Индийского океана и его периферии.
С окончанием холодной войны Индия освободилась от многих конфликтующих давлений и от некоторых социалистических «увлечений». Она провела экономические реформы, спровоцированные платежным кризисом 1991 года и поддержанные МВФ. Индийские компании ныне занимают лидирующие позиции в ряде основных индустрий. Это новое направление политики отразилось и в дипломатии: теперь Индия ищет новых партнеров по всему миру, особенно в Африке и Азии, и всячески подчеркивает свою роль в многосторонних экономических и финансовых контактах. В дополнение к росту экономического и дипломатического влияния Индия значительно увеличила военную мощь, в том числе флот и ядерный арсенал. Через несколько десятилетий она опередит Китай и станет самой густонаселенной страной Азии.