– В конце концов компромисс был найден. Я отказался от большинства имений...
– Но только не от тех, что на севере. Только не от Миддлхэма, – вставила Анна.
– Да, только не от Миддлхэма. Мы всегда хотели жить именно там. А в обмен он передал мне все права на Анну.
– Вы отказались от всех владений, которые должны были получить? – изумился Эдуард. Он счел эту сделку весьма невыгодной и никак не мог понять, хотя и не высказал этого вслух, почему нужно было идти на такие жертвы, чтобы ублаготворить герцога Кларенса.
Ричард улыбнулся той неожиданной, ослепительной улыбкой, которая время от времени освещала его в общем-то довольно угрюмое лицо.
– Они мне не нужны. Мне нужна Анна. – Он влюбленно посмотрел на жену. – Мы тут же обвенчались, чтобы никто больше не смог нас разлучить. Вообще-то, мы должны были подождать церковного разрешения на брак между родственниками, так как мы все-таки кузены, но не рискнули медлить. Мы подумали, что всегда можем обвенчаться во второй раз, если понадобится, но, кажется, до этого дело не дойдет.
– Я очень рада, что все так хорошо кончилось, – счастливо вздохнула Элеонора. – И теперь вы постоянно будете жить здесь, на севере? Это прекрасно. Нам здесь так не хватает порядка – а вы уже зарекомендовали себя как мудрый правитель, милорд.
Ричард устремил на неё решительный взор своих глаз, пусть серых, а не голубых, но все равно – глаз, которые так сильно напоминали Элеоноре глаза его отца. Его отец был полководцем, солдатом, человеком кристальной чистоты; во многих отношениях он был слишком прост и честен для того, чтобы понять и разгадать зло; главным душевным качеством этого мужчины была верность. Говорили, что ни один лжец не мог выдержать прямого взгляда его глаз. И теперь Элеонора видела те же черты характера в младшем из сыновей Ричарда Плантагенета. Хотя Глостеру только двадцать, он уже успел проявить себя храбрым солдатом и прекрасным полководцем; правителем такой мудрости и глубины суждений, которых не всегда найдешь и в убеленном сединами старце; мужчиной, жизнь которого определял девиз «Louaulte me Lie»; человеком, с чьим чистым и открытым взглядом не захотелось бы встретиться ни одному лжецу.
– Да, – сказал сейчас Глостер, – мы будем стараться как можно больше времени проводить на севере. Государственные дела будут порой призывать меня в Лондон, но мне не хотелось бы подолгу жить при дворе. И как мне кажется, есть еще кое-кто, кому мое пребывание там будет не по душе.
– Мадам королева... – начала Анна, но Ричард взглядом остановил её.
Элеонора поспешила, и весьма умело, заполнить возникшую паузу.
– У королевы совсем скоро должен родиться еще один ребенок, не так ли? Прекрасно, что у венценосной четы столько детей, но мужчина не должен проводить так много времени у постели роженицы. Мой муж частенько говаривал, что хотел бы оказаться во время моих очередных родов где-нибудь в Уэльсе, ибо всегда чувствовал себя лисицей в переполошившемся курятнике.
Все рассмеялись, и неловкость была сглажена. Герцог Глостерский имел репутацию сурового и мрачноватого человека, но если даже он и был мужчиной самых серьезных наклонностей, то в этот вечер выказал и другую сторону своей натуры; Морлэнды увидели жизнерадостного человека, ценящего смех и шутки. После ужина, когда слуги убрали со стола, детям – Неду, Сесили, Маргарет, Эдмунду и Тому – было позволено войти в Зимний зал и познакомиться с высокими гостями. Малыши вели себя наилучшим образом, продемонстрировав Ричарду и Анне прекрасные манеры; герцог и герцогиня в ответ приветливо расспрашивали юных Морлэндов об их уроках и играх и беседовали с малышами так просто и естественно, что дети скоро забыли о напускной чопорности и заговорили честно и открыто, чем явно доставили удовольствие гостям.
Никто потом так и не сумел вспомнить, как же это случилось, но не прошло и получаса, как все, и дети, и взрослые, с увлечением играли в одну из самых шумных и смешных детских игр – в жмурки; вскоре забава стала такой бурной и веселой, что все буквально валились с ног от беготни и хохота. Когда игру пришлось наконец прекратить, поскольку все падали с ног от изнеможения, дети по очереди начали развлекать гостей пением, а закончили своей любимой песней «Вот и лето пришло», которую мистер Дженни научил их петь хором. После этого Элеонора обнаружила вдруг, что уже очень поздно, были прочитаны молитвы на сон грядущий, и все разошлись по своим постелям, унося и душе нежные голоса поющих детей.
Утром все поднялись рано, хотя и легли вчера за полночь: гостям надо было отправляться в путь. Все прослушали мессу в часовне, а потом вернулись в зал завтракать. За трапезой Ричард поблагодарил Элеонору за гостеприимство.
– Принимать вас для меня – большая честь, ваша светлость, – откликнулась Элеонора, и это было чистой правдой.
– Давайте без церемоний, госпожа Элеонора, прошу вас! У меня такое чувство, будто я знаю вас всю жизнь – а, может быть, в некотором смысле так оно и есть.
– Хорошо, милорд, без церемоний, так без церемоний. Но говоря о той чести, которую вы оказали нам своим визитом, я ничуть не лукавлю. Кто не почтет за честь принимать у себя лорда-коннетабля Англии, верховного судью Уэльса, губернатора севера?!
– По-моему, никто не почтет, если человек, носящий эти титулы, не заслуживает их.
– Но вы-то как раз более чем заслуживаете! Я вижу в вас так много черт вашего отца...
– Благодарю вас, госпожа Элеонора, за эти слова, и молю Бога, чтобы всегда оставаться достойным имени Ричарда Плантагенета! А теперь давайте забудем о комплиментах – они всегда смущают меня. Я солдат, как и мой отец, и, наверное, никогда не привыкну к придворным манерам и галантному обхождению.
Элеонора рассмеялась.
– При дворе, как я слышала, вслед за комплиментом обычно следует просьба о какой-нибудь услуге.
Ричард улыбнулся в ответ.
– И о чем бы вы хотели попросить меня?
– Я хотела бы попросить вас, милорд, поверить, что я никогда не делаю комплиментов, а всегда говорю только правду.
– Это прекрасно. Я всегда любил правду. Так все-таки, госпожа, чем я могу оказаться вам полезным?
Они смотрели друг другу в глаза, и каждый отлично понял собеседника.
– Мой внук Нед, – проговорила Элеонора. Ричард кивнул.
– Прекрасный мальчик.
– Домашний наставник превосходно обучил его всем положенным наукам, музыке и играм. Нед также хорошо разбирается в нашем семейном деле, которое когда-нибудь превратит его в богатого человека. Но еще я хотела бы, чтобы он познакомился с жизнью великих мира сего, научился быть полезным. Я была бы вам весьма признательна, если бы вы помогли ему получить место...
– При дворе? – спросил Ричард.
– Я не замахиваюсь так высоко... – начала Элеонора.
– В качестве одного из пажей короля он научится очень многому, – настаивал Ричард. – И может быть, даже быстрее, чем где-нибудь в другом месте. Он показался мне сообразительным мальчуганом; с ним все будет в порядке.
– Я была бы очень признательна вам, милорд, – повторила Элеонора.
– Что же, мы это устроим. Наместник моего брата на севере, и мне хотелось бы оказать вам услугу.
Через час после восхода солнца гости были уже на конях, плотно укутавшись в меха, которые защищали путников от пронизывающего мартовского ветра. Анна прекрасно держалась в седле, чем еще раз напомнила Элеонора Изабеллу. Когда гости и хозяева обменялись традиционными прощальными поцелуями, Элеонора, подчиняясь какому-то непонятному порыву, вдруг крепко обняла новобрачную и была так же крепко обнята в ответ.
– Да благословит вас Господь, – сказала Элеонора со слезами на глазах. – Вы будете очень счастливы вдвоем, и вы этого заслуживаете.
– Благодарю вас, благодарю, – отвечала Анна и потом очень тихо, шепотом, который могла слышать только Элеонора, добавила: – Я так люблю его.
В следующий миг они уже выезжали со двора, направляясь дальше на север, а Морлэнды поспешили укрыться в доме от пронизывающего холода и заняться своими повседневными делами.
Лорд Ричард сдержал свое слово, и в апреле, вскоре после того, как королева благополучно разрешилась от бремени очередной девочкой, Нед отправился верхом в Лондон, чтобы поступить на службу к королю. Мальчику не было еще и тринадцати, и хотя он был довольно рослым для своего возраста, никого бы не удивило, если бы он уронил слезинку-другую, покидая отчий дом, которого мог теперь не увидеть много лет. Но будущее, которое ждало Неда, казалось столь блестящим, что он с трудом мог сдержать возбуждение и нетерпение, и плакать за двоих пришлось Дэйзи, смотревшей вслед маленькому мальчику, выезжавшему со двора вместе со своей охраной.
Сесили тоже неожиданно разрыдалась и убежала в сад, чтобы пореветь там в одиночестве, а следом за ней побрел её маленький кузен Эдмунд, которому хотелось утешить девочку. Когда чуть позже Элеонора набрела на них, играющих вдвоем, то спросила у Сесили, почему та плакала – из-за своего нежного сердца?
– Ну, мне было жаль, что Нед уезжает, бабушка, – уклончиво ответила Сесили.
– Но плакала-то ты не из-за этого? А из-за чего же тогда? Ну-ка давай, дитя, отвечай! Из-за чего вдруг такой рев?
– Я тоже хотела отправиться в Лондон, – неохотно призналась Сесили. – Мне кажется, это было бы лучше всего на свете! Ну почему я родилась девочкой?! Мальчикам всегда достается все самое хорошее. Это несправедливо.
Элеонора отвернулась, чтобы скрыть улыбку, но сердце у неё слегка екнуло, и в глубине души она задалась вопросом – неужели вес горести Изабеллы предстоит пережить и её племяннице?
Глава 19
Элеонора закончила читать письмо вслух и окинула взглядом свою семью.
– Ну, – проговорила женщина, – что вы на это скажете?
– Война с Францией? – задумчиво и с сомнением в голосе промолвил Эдуард. – Не знаю.
– А почему бы и нет? – воскликнула Хелен. – Почему мы не можем забрать назад земли, которые нам принадлежат?
– Это может оказаться не так-то просто, – ответил Эдуард. – Я вот думаю о торговле – как война отразится на торговле? Не забывайте, что наши дела в немалой степени зависят от продажи наших тканей во Франции.
– Ах, ткани! Да тьфу на эти ткани! – импульсивно вскричала Сесили. – Что значат все ткани по сравнению со славой Англии – марширующими и сражающимися солдатами...
– Помолчи, Сесили, – резко оборвала её Дэйзи. – Не забывай, что этих солдат могут убить и что среди них вполне может оказаться твой брат Нед.
– Не накличь беду! – упрекнула её Хелен, и рука её, лежавшая на плече молчавшего Эдмунда ясно говорила без всяких слов, что тот, слава Богу, еще слишком мал, чтобы идти на войну.
– И тем не менее это так, – ответила Дэйзи. – Вспомни... – Но она так и не произнесла вслух имен Томаса и Гарри.
– А меня не убьют, если я пойду, – закричал Том, аж подпрыгивая от возбуждения при этой мысли. – Я буду умным-умным. Я возьму свой меч вот так...
– Никуда ты не пойдешь, – презрительно прервала его Сесили. – Ты еще слишком мал для этого.
– Ему уже почти девять, – отважно бросилась защищать своего брата Маргарет, но он вполне мог постоять за себя и сам.
– Я-то когда-нибудь вырасту и пойду на войну, – заявил он, – а вот ты навсегда останешься девчонкой и никогда не сможешь стать солдатом.
– О, я ненавижу быть девчонкой! – пылко воскликнула Сесили. – Это нечестно! Я так хотела бы вместе с Недом сражаться за короля, но это невозможно – и только потому, что я девочка.
– У тебя будет чем заняться, – успокоила её Дэйзи. – Тебе не придется скучать; когда выйдешь замуж, ты подаришь своему мужу нескольких прекрасных сыновей. Вот это и будет твоим вкладом в общее дело.
– Я хочу выйти замуж за солдата, – быстро отозвалась Сесили.
– Ты выйдешь замуж за того, за кого тебе скажут, – резко проговорила Элеонора. У неё уже был на примете жених для Сесили, которая в свои четырнадцать лет была достаточно взрослой для того, чтобы обручиться и выйти в следующем году замуж. Элеонора завязывала сейчас деловые контакты с мануфактурщиком по имени Дженкин Баттс, у которого было двое сыновей и куча золота. В качестве будущего мужа Сесили Элеонора наметила старшего из них. Сам Дженкин Баттс был по происхождению простым йоменом, но удачно женился на дочери джентльмена и поднялся в этом мире достаточно высоко, чтобы его называли «господином» за его собственные заслуги. Может быть, из-за схожести судеб Дженкина и её Роберта Элеонора очень быстро нашла с Баттсом общий язык и с удовольствием подумывала о тех временах, когда они с ним породнятся.
– Не очень-то хорошо, что слово «хочу» слишком часто слетает с твоих губ, – сказала она сейчас Сесили, которая смотрела на бабушку дерзко и вызывающе. – Ты должна исполнять свой долг и слушаться старших, и этого должно быть для тебя довольно без всяких там «хочу это» да «хочу то».
– Но я не могу перестать хотеть чего-то, бабушка, – ответила Сесили. – И я уверена, что вы тоже много чего хотели, когда были в моем возрасте.
– Помолчи! И попридержи язык! – сердито оборвала её Элеонора.
Дэйзи строго покачала головой.
– Ты не должна огрызаться, Сесили. Наверное, лучше тебе пойти в классную комнату, прочитать еще раз, что наш Создатель говорил о почтительности, и оставаться там, пока не выучишь Его слова наизусть.
Сесили угрюмо посмотрела на мать и почти бегом вылетела из комнаты. Когда дверь за девочкой захлопнулась, Элеонора сказала:
– Этот ребенок становится неуправляемым.
– Я как раз недавно подумал, – неуверенно проговорил Эдуард, – не стоит ли нам подыскать ей новую воспитательницу. У меня пару раз появилось такое чувство, что Энис слишком стара, чтобы справляться с ней.
– Чепуха, – ответила Элеонора. – Энис моложе меня.
– Но вы – необыкновенная женщина, матушка, – улыбнулся ей Эдуард. – Даже бедняге Джобу становится трудно держаться с вами наравне, а у меня уже появились седые волосы. Что же до вас... – Он посмотрел на мать с восхищением. Элеоноре было сейчас почти пятьдесят девять лет, но она все еще сохраняла девичью стройность, хорошую фигуру и черные волосы, нигде не тронутые сединой; и даже если у Элеоноры и были кое-какие секреты, касающиеся цвета её волос, никто, кроме её горничной, ничего об этом не знал. Глаза у Элеоноры, как и много лет назад, блестели, подобно сапфирам, и она была все такой же неутомимой. Энис могла располнеть и отдуваться на ходу, когда ей приходилось бегать за девочками; Джоб мог жаловаться на боль в суставах и на ломоту в костях при перемене погоды; но Элеонора, казалось, оставалась женщиной без возраста, которой не коснулся и не смел коснуться иссушающий перст времени. – Что же до вас, – продолжил Эдуард, подходя к ней, чтобы поцеловать в щеку, – то вы не стареете! И неудивительно: недаром говорят, что в зайцев вселяются души ведьм.
– Тише, мой мальчик! Никогда не говори небезопасных вещей, – выбранила его Элеонора, но сама расплылась при этом в довольной улыбке. – А теперь, если мы покончили со всеми этими сантиментами, давайте лучше вернемся к вопросу о войне. Нашему благословенному сюзерену королю Эдуарду нужны деньги. Он просит нас проявить щедрость и одарить его золотом. Ну, как мы все с вами знаем, эта так называемая «щедрость» лишь вежливая форма поборов, так что вопрос о том, заплатим мы или нет, даже не стоит. Вопрос только в том, сколько мы заплатим.
– Я думаю, мы не должны скупиться, – сказал Эдуард. – Нам следует помнить о том положении, которое занимает сейчас Нед. Если мы пожадничаем, это может повредить ему, да и вообще, мальчику будет неудобно, ведь он все-таки состоит в ближайшем окружении короля.
– Я рада, что ты так думаешь, – отозвалась Элеонора, – потому что, какой бы глупостью ни была эта война, король все равно пойдет на неё, а с ним отправится и Нед.
– Есть одна вещь, матушка, – подал голос молодой Ричард; до сих пор он слушал молча, как обычно. Он всегда был тихим, еще с детства, а после шести лет пребывания в монастырском приюте вообще стал больше слушать и наблюдать, чем говорить. Сейчас он вернулся домой, чтобы решить, чем ему хотелось бы заняться в будущем: то ли примкнуть к какому-нибудь монашескому ордену, то ли уйти в святую обитель, то ли вернуться к мирской жизни. В свои шестнадцать лет Ричард превратился в симпатичного молодого человека приятной наружности. У него было доброе лицо с нежным ртом, однако умные глаза уже смотрели чуть насмешливо. Теперь Ричард уже не был прежним мечтательным ребенком. Годы, проведенные в тихом уединении Колледжа Святого Уильяма, неожиданно приблизили юношу к повседневной жизни, а не отдалили от неё, как следовало бы ожидать.
– Да, сын мой? – сказала Элеонора. Она всегда со вниманием прислушивалась к словам Ричарда.
– Эта война может послужить тому, чтобы отвлечь людей от распрей внутри страны. Возможно, наш лорд король считает, что если мы развяжем войну во Франции, то в Англии воцарится мир.
В январе пришло послание от Ричарда Глостерского. Он просил направить в его распоряжение людей, которые должны были влиться в отряд, идущий с ним во Францию. Глостер пообещал королю и Кларенсу, что выставит 120 тяжеловооруженных всадников, одним из которых будет он сам, и тысячу лучников. Получив письмо Глостера, Элеонора решила снарядить из числа своих людей троих тяжеловооруженных всадников и двадцать лучников. Но как раз тогда, когда она села писать ответ, к ней подошел Ричард и спросил, не может ли он отправиться вместе с милордом во Францию.
– Ты, Дик? – изумилась Элеонора, вздрогнув при мысли о том, что её мягкому и ласковому сыну, её младшему, может захотеться идти на войну. Как же так, он ведь уже почти священник, всем сердцем призванный служить Богу, в этом она была уверена. – Но почему ты решил отправиться с солдатами?
– Я чувствую, что обязан это сделать, – ответил Ричард.