Всего в ней должно было участвовать около пятидесяти запряженных лошадьми повозок, задернутых до поры до времени шторами, чтобы скрыть от посторонних глаз приготовления к тем сценам, которые будут разыгрываться на остановках. Каждая повозка снаряжалась своей гильдией, и в каждой разыгрывалась своя сценка на библейский сюжет. Процессия прошла по Тофт Грин, по Микллит, а потом медленно кружила весь день по улицам Йорка, замедляя ход на «остановках» – специальных местах, отмеченных флагами с гербами города, – и разыгрывала свои представления. Так как актеры постоянно подкреплялись бесплатной сдой и выпивкой, выставленной для них гильдией Тела Христова и мэром, то сценки эти, даже самые серьезные, к концу дня становились все веселее и веселее.
Готовились к этому празднику весьма основательно, начиная еще с Великого поста, когда лучшие актеры Йорка начинали искать среди горожан самых разных профессий людей, наиболее способных к лицедейству и декламации. Костюмы и реквизит, весь год хранившиеся на специальном складе на Тофт Грин, просматривали, чинили или заменяли, декорации подкрашивали и золотили, заново переписывали роли и религиозные гимны, если тексты на старых листах было трудно прочесть. За всем этим наблюдала гильдия Тела Христова, и со всех богатых людей города собирались специальные пожертвования, а также взимались штрафы со всех ремесленников, гильдии которых почему-либо не выставляли на праздник своей повозки. Если учесть богатые костюмы, золотую краску, плату актерам, закуски, вино и все такое прочее, то станет ясно, что процессия из пятидесяти повозок была отнюдь не дешевым удовольствием.
Сценки распределяли между гильдиями, сообразуясь, по возможности, с определенной логикой. Корабелы и моряки представляли Ноев ковчег, на котором всегда было очень весело из-за «животных» с огромными, искусно сделанными деревянными головами, обшитыми мехом или тканью; протащить этот шумный «ковчег» через городские арки было весьма нелегким делом. Рыботорговцы представляли морс Галилейское и Христа, идущего по воде, аки посуху, навстречу рыбакам. Виноторговцы, членом гильдии которых до сих пор был отец Люка Каннинга, разыгрывали сценку про чудо Ханаанское – превращение воды в вино; народ обычно рвался принять участие в этом действе, но из-за присутствия на сцене самого непьющего Господа Бога спектакль, пока длился день, становился все более и более торжественным, пока свадьба не начинала смахивать на похороны. Золотых дел мастера – самая богатая гильдия – всегда представляли явление трех царей с востока и одевали этих царей столь великолепно и роскошно, что «волхвы» в промежутках между сценками ехали обычно на специальных верховых лошадях рядом со своей повозкой, и народ приветствовал их почти как настоящих королей.
Оружейники разыграли очень популярную сценку с дьяволом, появляющимся из потайного люка в полу фургона, чтобы искушать Христа в пустыне; вокруг нечистого шипели и взрывались шутихи, что приводило публику в полный восторг. Мясоторговцы показывали одну из свиней гадаринских – сценку, которая всегда заканчивалась множеством царапин и синяков, потому что «свинья», не заботясь о своей жизни, а также целости и сохранности рук и ног, позволяла стаскивать себя с повозки на ходу. Портные представляли чудесное одеяние Иосифа, и одеяние это было само по себе столь великолепным, что слепило глаза, и столь тяжелым, что Иосиф с трудом мог стоять в нем прямо. Но, какие бы сценки ни разыгрывались, добро в них было добром, а зло – злом. Ирод и Иуда были до того грешными и отвратительными, что зрители иной раз пытались забраться в фургон, чтобы расправиться с ними; Господь и Авраам, наоборот, были столь красивы, благородны и величественны, что у публики наворачивались на глаза слезы.
Мануфактурщики в этом году решили представить сценку с менялами и, как и все другие гильдии, начали репетиции еще с Великого поста – актерам, подзабывшим свои роли, надо было освежить их в памяти, хотя был и специально нанятый человек, который сидел за занавесом и суфлировал. Первой остановкой на пути процессии был дом некоего мистера Викхэма, откуда за представлением наблюдали герцог и герцогиня Глостерские и их ближайшие друзья, подкрепляясь, как гости мэра, поданными на подносе изысканными яствами и прекрасными винами, которых им должно было хватить до самого заката солнца. Здесь актеры обычно играли самым искренним и правдивым образом, сценка, представленная мануфактурщиками, была исполнена с таким подъемом, что один из менял вылетел из фургона прямо на мостовую и лежал там, как мертвый, добрых пять минут, пока его не отпоили крепким элем.
Следующей заказной остановкой был дом Дженкина, расположенный так близко от дома Викхэма, что дети, выбежав на угол, могли успеть посмотреть оба представления, что они и сделали, когда их любимцы тронулись в путь. На улицах толпилось великое множество народа, но это был такой добрый праздник, что никто не беспокоился о снующих по городу детях. Пока один фургон сменял другой, Морлэнды и Баттсы разговаривали, пели песни, смеялись – в общем, веселились от души, не забывая при этом и закусить. Дженкин выставил на стол две дюжины ломтей прекрасного белого хлеба, пять жирных каплунов, пять не менее жирных щук, бочонок вина, корзины яблок и апельсинов, ящичек с конфетами, засахаренными фруктами и изюмом.
Сесили родила только неделю назад, поэтому вынуждена была оставаться в своей спальне, но с молодой матерью все время находились или Дэйзи, или Элеонора, или Маргарет, да и вообще все, включая безмерно гордого папашу, посчитали своим долгом навестить её. Маргарет была в восторге от шествия, считая существование в «Имении Морлэндов» довольно скучным и стремясь к более яркой жизни города, где можно увидеть столько богатых людей, а порой – даже и придворных! Девочка часто признавалась сестре, что хотела бы перебраться в Лондон, где, как ей казалось, она каждый день лицезрела бы короля и королеву и наблюдала бы за их великолепной жизнью.
– Когда-то я чувствовала то же, что и ты, – спокойно ответила ей Сесили. – Я думала, что мне больше уже не на что рассчитывать в этой жизни, но сейчас, когда у меня муж и двое детей, все стало по-другому Я счастлива здесь с моими дорогими Томасом, Анной и Алисой – и это все, о чем я только могу мечтать.
– Тебе-то, может, и хорошо, – воскликнула неугомонная Маргарет – Ты живешь в городе, где все самое интересное происходит прямо у тебя под окнами. И кроме того, у тебя есть муж. У меня же его пока нет – и как я могу встретить подходящего мужчину, сидя взаперти в «Имении Морлэндов»?
– А как, по-твоему, я встретила Томаса? Бабушка довольно часто ездит в город, чтобы подобрать тебе приличного супруга, можешь не волноваться. И в любом случае, дорогая, ты всегда можешь приезжать и навещать меня здесь. Ты же знаешь, что я была бы рада видеть тебя гораздо чаще, чем это пока получается.
– Я знаю, но это совсем другое дело! – пожаловалась Маргарет, но тут её внимание было отвлечено – О, посмотри! Кто тот великолепный господин? Взгляни только, какой мех на его плаще! О, он посмотрел на меня! Он снял передо мной свою шляпу! – Маргарет жеманничала, краснела и махала пальчиками невидимому прохожему, пока Сесили не возмутилась.
– Маргарет! Немедленно отойди от окна! Ведешь себя как какая-нибудь распутница, а еще в моем доме! Что подумают люди? Ты создашь мне дурную репутацию. Отойди оттуда, говорят тебе!
– Ах, не будь такой вредной, Сесили, и не порть удовольствия другим, – откликнулась Маргарет, отходя от окна в основном потому, что понравившийся ей мужчина уже прошел мимо и скрылся из вида. – Ты же до своего замужества развлекалась с...
– Замолчи! Не смей даже вспоминать об этом! – вскричала Сесили, приходя в большое расстройство. – О чем ты думаешь своей пустой головой, если говоришь такие вещи?!
– Но это же правда, я сама видела вас...
– Как ты можешь быть такой жестокой! Как можешь напоминать мне о моем грехе сейчас, когда все уже давно позади и все меня простили?
– Я не думала, что это грешно, – я думала, что это приятно.
– Не желаю больше выслушивать таких возмутительных речей. Если ты не умеешь вести себя... – Сесили почти плакала, и Маргарет поспешила успокоить сестру, ибо не хотела скандала, а вид из окна Сесили был куда лучше, чем из гостиной.
– Хорошо, хорошо, Сесили, прости меня. Ну ладно, не плачь. Хочешь, я принесу чего-нибудь сладенького нам обеим? Или фруктов?
– Да, хорошо, принеси.
– А ты больше не будешь плакать? Ну вот и чудесно, я скоро вернусь! – И хорошенькая Маргарет выпорхнула из спальни сестры.
Внизу Элеонора и Дженкин беседовали за кубком разбавленного водой вина, а остальные члены семьи стояли у окна, ожидая, когда подъедет следующий фургон, и обсуждая уже виданные сценки.
– ...девять детей, – говорил Дженкин, – и из них четыре девочки и два мальчика выжили. Вы не можете сказать, что она не исполнила своего долга.
– А я и не говорю, – отвечала Элеонора. – Но какой ценой?
Эдуард у окна, случайно услышав последние слова, встрял в разговор:
– Не обращайте внимания на матушку, сэр, она всегда не любила всех королев, какие только были. Я же помню, как она поносила последнюю!
– Замолчи, дерзкий мальчишка, – прикрикнула на него Элеонора и опять повернулась к Дженкину. – А цену эту вы знаете не хуже меня: эта её кошмарная семейка; вечные ссоры короля со своими братьями; и вообще, она ведь на самом деле никто, несмотря на все её попытки доказать высокое происхождение своей матери. Как будто кто-то может гордиться своей французской кровью! И этот её дядя Жак...
– Лорд Джейк с, как зовут его лондонцы, – с улыбкой вспомнил Дженкин. – «Джейк» – на лондонском жаргоне значит «тайный». У этих лондонцев нет уважения ни к кому. Но она многое сделала для двора, как вам известно. При последнем короле он был просто позором для страны. Иноземные послы рассказывали о нем по всей Европе такое... Но вам бы следовало послушать, что пишет Генри: сейчас двор стал одним из самых великолепных и изысканных в мире, хотя король и не любит лишних трат.
– Она просто пытается прикрыть таким образом свое низкое происхождение, – упрямо ответила Элеонора, но её внимание уже переключилось на другое. – Значит, Генри бывает при дворе?
– И довольно часто, – с гордостью проговорил Дженкин. – Он поставляет ткани многим видным придворным и самой королеве. Она закупает материи в таких количествах, что дружить с ней – весьма прибыльное дело, а Генри как мой агент...
– Дела у него идут хорошо? – спросила Элеонора. Больше она ничего не хотела слышать о Елизавете Вудвилл. – Вы довольны, что послали его в Лондон?
– И даже очень! Под его началом работают еще пять агентов. Он ведет дела с крупнейшими из наших постоянных покупателей, и везде его принимают более чем любезно. Большую часть недели он обедает, насколько я понимаю, вне дома и постоянно получает подарки от самых знатных людей Лондона.
– Ну что же, это должно вас радовать, – сказала Элеонора, и в этот момент, как по заказу, в комнату вошла Маргарет за сладостями для себя и Сесили.
– Какой красавицей стала эта девочка, – заметил Дженкин.
– Да, мы очень гордимся ею, – ответила Элеонора. – Она так же хороша, как была в этом возрасте её мать.
– В этом возрасте?.. А, ну да, конечно, – сейчас вы, наверное, подыскиваете Маргарет достойную партию, – с невинным видом сказал Дженкин. Элеонора ничего не ответила, прекрасно понимая, какие мысли портятся у него в голове – Насколько я помню, мы когда-то обсуждали возможность брака между нею и моим Генри.
– Разве? – притворно удивилась Элеонора. – Наверное, это было очень давно. Девочка тогда была еще совсем маленькой.
– Но зато сейчас она уже совсем не маленькая.
– Но мне так не хочется расставаться с ней. Пока что спешить некуда. У неё не будет недостатка в женихах, даже если она еще немного побудет дома.
На самом деле у Элеоноры уже был на примете жених для Маргарет – один из Миддлхэмских джентльменов, но она не хотела сообщать об этом Дженкину, чтобы не обижать его, так как союз между двумя семьями оказался просто прекрасным, а кроме того, Элеонора любила Дженкина и хорошо с ним ладила. Так что она поспешила перевести разговор на другую тему, еще будет время рассказать ему об этой помолвке, когда она и впрямь станет помолвкой. Генри был завидным женихом, но не таким завидным, как джентльмен из свиты самого герцога Глостерского.
– Связи между нашими семьями оказались такими удачными, – попробовал Дженкин зайти с другой стороны, повторяя вслух невысказанные мысли Элеоноры, что я не имел бы ничего против того, чтобы сделать их еще более тесными. – Он позволил себе намек на раненые чувства, чтобы придать своему голосу большую проникновенность.
Элеонора одарила Дженкина ослепительной улыбкой, улыбкой, которая все еще заставляла мужнин робеть и напоминала о былой красоте этой женщины.
– И я тоже, Дженкин, – шутливо ответила она. Конечно же, и я тоже. Ах, посмотрите, подъехала следующая повозка – пойдемте взглянем. А ну-ка, дети, освободите нам местечко у окна.
Все прильнули к окнам, у которых, по счастью, было достаточно места для всех – и каждый мог все хорошо видеть. Томас Баттс поднял свою маленькую дочку Анну и посадил себе на плечо, а потом, заметив, что Пол, даже встав на цыпочки, все равно едва дотягивается до подоконника, подхватил и его и посадил на другое плечо. Двое ребятишек посмотрели друг на друга поверх головы Томаса, обменялись робкими улыбками, и это навело Элеонору на новую мысль.
Когда фургон двинулся дальше, Элеонора и Дженкин вернулись на свои более удобные места. Пол и Анна, соскользнув с плеч Томаса на пол, отошли в уголок, где у Анны стояла игрушечная лошадка, и начали тихонько играть вдвоем, сначала смущаясь, но скоро уже оживленно болтая друг с другом. Двухлетняя Анна была очень развитой для своего возраста, и четырехлетний Пол совсем не считал ниже своего достоинства играть с нею.
– Я тут обдумала, – сказала Элеонора, – то, что вы говорили насчет более тесных связей между нашими семьями.
– Обдумали? – радостно вскинулся Дженкин – Вы имеете в виду, что... госпожа Маргарет...
– Нет, не это. Я тут углядела связь, которая, похоже, завязывается сама собой – И она многозначительно посмотрела на двух малышей, игравших в углу.
Дженкин проследил за её взглядом, и лицо его осветилось пониманием, а потом порозовело от радости, ибо такая партия была бы гораздо выгоднее, чем брак между Генри и Маргарет, двумя младшими детьми, не наследовавшими семейных состояний. Если у Сесили и Томаса не будет сыновей, – а их, скорее всего, не будет, поскольку за четыре года замужества Сесили произвела на свет лишь двоих живых детей, и обе были девочками (девочки вообще выживали гораздо чаще, чем мальчики), – малышка Анна унаследует все владения Дженкина. Пол Морлэнд, внук старшего сына Элеоноры, тоже был бесспорным наследником состояния Морлэндов. Если эти двое детей поженятся, богатства двух семей будут неразрывно слиты воедино.
Более того, такое предложение было большой честью для Дженкина. Семья Морлэндов занимала куда более высокое положение в обществе, чем семья Баттсов, и женитьба Пола Морлэнда была, естественно, делом гораздо более важным, чем замужество Анны Баттс, даже если та и станет наследницей Дженкина. Пол Морлэнд в один прекрасный день окажется очень важной персоной, и то, что Элеонора хочет, чтобы он пришел к этому положению, уже будучи обрученным с Анной Баттс, было для Дженкина величайшей честью, о которой он и мечтать не смел. К тому же его вполне удовлетворили слова Элеоноры, объяснившей, что она не хочет пока выдавать Маргарет замуж, желая еще годик подержать девочку дома.
Конечно, он не мог знать, что перспективы отдаленного бракосочетания двух сегодняшних детей кажутся Элеоноре гораздо менее пугающими, чем перспективы немедленной свадьбы Маргарет и Генри. Кроме того, если Элеонора посчитает нужным, она в любой момент сможет разорвать помолвку между Полом и Анной. Обручение в глазах церкви считалось таким же обязывающим актом, как и сам брак, и не могло расторгаться; но если вы были достаточно богаты или достаточно влиятельны, вы могли просто сделать вид, что никакой помолвки никогда и не было, успокоив чью-нибудь проснувшуюся совесть с помощью золота, или купить папское разрешение на любой другой брак. Короли постоянно разрывали контракты между своими обрученными детьми; чем хуже была Элеонора?
Счастливые дети продолжали играть вдвоем, даже не подозревая о тех интригах, которые начинали закручиваться вокруг них. Элеонора и Дженкин еще долго и серьезно разговаривали и к концу дня пришли к соглашению о помолвке, которая должна была состояться сразу же по окончании праздника Тела Христова.
– А свадьба – сразу же, как Анна достигнет возраста женщины? – с надеждой спросил Дженкин. Это значило – когда ей исполнится двенадцать лет.
– Не раньше четырнадцати, – твердо ответила Элеонора. – Я никогда не соглашалась с тем, чтобы девушек выдавали замуж до тех пор, пока им не исполнится четырнадцати лет.
Дженкин согласился и с этим, и Элеонора довольно улыбнулась. Свадьбу предстояло играть аж через двенадцать лет, а за двенадцать лет чего только не случится...
Следующий день был самой главной частью праздника. В этот день по традиции процессию устраивала гильдия Тела Христова. Процессия начиналась у храма Святой Троицы – того храма рядом с воротами Микл Лит, в котором все Морлэнды венчались и возле которого упокаивались с тех пор, как Элеонора впервые приехала в Йорк, – и направлялась оттуда через весь город к кафедральному собору. Это было торжественное, красочное и величественное шествие. Впереди несли распятие, за ним шел хор, распевавший гимн процессии, а следом – группы представителей от всех торговых и ремесленных гильдий, каждая – со своими знаменами и гербами, замыкали эту колонну – опять же по традиции – представители гильдии мануфактурщиков. Здесь у Эдуарда было свое место, и выглядел он весьма импозантно: прекрасный, высокий мужчина в подбитой и отороченной мехом длинной мантии, огромной шляпе с украшенной драгоценными камнями пряжкой и лежащей на груди золотой цепью шириной в два дюйма.