Крис Уэйнрайт Магический Кситар
День умирал. Солнечный Глаз Митры, еще недавно паливший с немилосердной яростью, устало сник и готовился уйти на покой. Вскоре, мелькнув последним лучом над городскими стенами, он скроется совсем, и желанная прохлада опустится на город и на покрытые редкими ветвями кустарника барханы.
Базар, огромный и шумный, умирал с концом дня. Конан, как обычно, пробирался сквозь толпу снующих во всех направлениях заморанцев, невысоких и смуглых, едва достававших до его плеча. Наступало его время; час, когда он обходил базар, узнавал новости, прикидывал, чем заняться нынешней ночью. Он знал тут почти всех, и они его знали; днем они могли поболтать друг с другом, обменяться новостями, даже выпить по стаканчику вина в таверне Абулетеса, но ночью каждый был сам по себе и сам за себя. Не дай бог попасться кому-нибудь на пути! Ночью шадизарская шваль превращалась в стаю кровожадных гиен, и почти каждое утро городские стражники, поминая Нергала и кряхтя, тащили за город пару свежих трупов тех, кто еще вчера веселился в кабаке и хвастал своими позавчерашними подвигами.
Конана знали, как говорится, с лучшей стороны; а те, кто в этом сомневались, время от времени прибавляли наутро работу страже. По силе и ловкости с молодым киммерийским волком могли сравниться разве что дюжие рослые бритунцы, но их пути пока что не пересекались. А потому ни Конан, ни бритунцы еще не проверили, кто сильней и свирепей.
Пересекая базар, Конан иногда снисходительно кивал кому-нибудь из знакомых торговцев, с коими имел дело (обычно по сбыту краденного), иногда подходил к группе из двух-трех мелких воришек, чтобы узнать у них последние базарные новости; кто за каким товаром собрался в путь-дорогу, не идет ли большой караван из Кутхемеса либо Аграпура, не подвезли ли в торговые склады доброе аквилонское оружие или вендийские благовония. Как ни старались купцы держать свои дела в секрете, это удавалось редко, и, бывало, удачное дело начиналось с казалось бы невинного разговора на базаре.
Дойдя до последних торговых рядов, киммериец вышел через восточные ворота и дальше продолжал свой путь по кривым улочкам Пустыньки, той части города, где обитали местные воры, предводители мелких шаек, скупщики краденного и вообще всякие темные личности, коих в Шадизаре было не счесть и не переписать. Городские стражники ночью никогда не заходили в Пустыньку. Да что там говорить! Днем они тоже побаивались здесь появляться, а уж если заглядывали, так отрядом человек в двадцать, не менее пугливо озираясь по сторонам, быстро пересекали по самому короткому пути сплетение улиц и переулков и исчезали восвояси.
Конан направлялся прямиком к ловкачу Ши Шеламу. На базаре Малый Говеха шепнул киммерийцу, что у ловкача есть к нему дело в тысячу монет, и такой возможности Конан упустить не хотел. Миновав несколько кривых улиц, он свернул в узкий, грязный и смрадный проулок, в котором вряд ли могли разойтись три человека, что-то вроде неясной тропинки вдоль покосившихся глинобитных заборов. Дойдя до покрытого пылью, невысокого, но раскидистого тополя, киммериец отворил грубую деревянную калитку и очутился в небольшом пустынном дворике, в глубине которого торчало убогое на вид строение, нечто среднее между собачьей конурой и сараем. Наклонившись, Конан отодвинул висевшую в проеме занавеску и вошел внутрь.
– А, киммериец! – ощерился в улыбке Ши Шелам. – Добрался наконец! Хорошо, что пришел, а то мне уж казалось, что ты не хочешь меня видеть!
– С чего ты взял, коротышка? Мне надо было прогуляться по базару, – Конан похлопал Ловкача по плечу да так, что тот чуть задницей не коснулся земли. – Пока встречи с тобой приносят мне удачу, клянусь Кромом!
– Ну, раз так садись, поговорим! – Ши Шелам шагнул к стоявшему в уголке кривоногому табурету, на котором виднелся прикрытый тряпкой поднос и большой кувшин. Этот кувшин, как рассказывал Ловкач, ему достался в наследство от матери. Сейчас заморанец с неторопливостью перенес на стол, торчавший посреди лачуги, сперва кувшин, затем поднос, и, сдернув покрывало, заставил Конана в удивлении приподнять бровь: там, на блюде, лежал хорошо прожаренный поросенок в локоть длиной. Жаркое, правда, остыло; значит, Ловкач стянул днем, никак не позже. Однако и такое угощение было удивительно богатым для Ши Шелама.
– Что, нашел родню? Отца или брата? Они, случаем, не богатые караванщики? – ухмыльнулся Конан.
– С чего ты взял? – Ловкач, как и все заморанцы, шутки понимал плохо.
– Такая жратва откуда?
– Стянул сегодня у Восточных Врат, – честно ответил Шелам.
У Восточных Врат обитала публика пожирней, чем в Пустыньке. Там селились торговцы, придворные прихлебатели, писцы и прочая мелкая государственная сволочь; не те, конечно, люди, что в богатых кварталах, но все же с Пустынькой не сравнить. Район Восточных Врат начинался сразу же за ней, как перейдешь Большой Канал, но жители Пустыньки днем остерегались попадать туда, зато стражники чувствовали себя там, как дома. Правда, у Восточных Врат обитатели и бандиты, как было всем известно, но они являлись предводителями крупных и удачливых шаек, они дружили и с писцами, и с судейскими, и со сборщиками податей, и с надзирателями. Впрочем, так и полагалось, ибо всегда в городах люди селились по ремеслу: ткачи с ткачами, медники с медниками, грабители с грабителями.
– Как тебе это удалось? – спросил Конан, кивая на стол. Он представил себе, как босой и лохматый Ловкач несется вдоль улицы с поросенком на блюде, а за ним, громыхая щитами и бранясь, бежит стража.
– Повезло, – с серьезной миной ответил Ши Шелам. – Значит, проведывал я Зихара, знакомца своего, и когда шел обратно, почувствовал аромат. Жареным, понимаешь ли, запахло! Ну, глянул через забор, смотрю – на вертеле поросенок, рядом блюдо, а кухарка куда-то отлучилась. Я схватил поросенка, бросил на блюдо и спустил в Канал, а сам двинулся по переулку. Криков-то было! Даже стражник со двора выскочил, но разглядел, что я пуст, как торба нищего, дал по шее, и все. Припустил я тогда во всю прыть, а как перебрался по мосту к нам, блюдо и приплыло! Был полдень, жара, на улице никого… Ну, вот тебе и угощенье! Вина, правда, пришлось купить, – с горестной гримасой закончил свой рассказ заморанец.
Но Конана больше интересовал не поросенок на деревянном блюде, а упоминание имени Зихара.
– Клянусь Кромом, – рявкнул он, – ты неспроста позвал меня к себе, коротышка! Что за дела у тебя с Зихаром, этой вонючей задницей?
Все знали, что проныра Зихар ходил в собутыльниках у сотника городской стражи; еще поговаривали, что он-де связан с Синими Тюрбанами Кривого Хиджа. И хоть это могло быть только слухами, все равно Зихар являлся человеком из другого мира, с коим Пустынька чаще враждовала, чем вступала в союз. Конана удивило, что Ши Шелам имел с ним какие-то дела.
– Сам не знаю, зачем я ему понадобился. Клянусь милостью Бела, он толком мне и не сказал ничего. Спросил, как жизнь, не обижает ли меня кто, не надо ли чем помочь… Понимаешь, Ловкач, говорит, я все могу!
– Ну, а о чем еще разговор шел? – нахмурился Конан, мучительно стараясь вспомнить, нет ли между ним и Зихаром каких-нибудь незаконченных и неясных дел. Но, как киммериец ни напрягался, перебирая в памяти последние стычки с последующими трупами, он не мог припомнить, где и когда перешел дорогу Зихару, этому паршивому козлу. Да и вообще, откуда Зихар мог знать о его делах с Ловкачом?
Покачав головой, Ши Шелам сказал:
– Пустая болтовня была. Ну, рассказал он про несколько случаев, как храбрая стража отбивала от наших парней караваны, какие невольницы у сотников да как они с ними развлекаются… – Тут глаза Ши Шелама загорелись, и он уже раскрыл рот, чтобы донести до гостя все живописные подробности, но Конан невежливо перебил его:
– И все? Кром! Не может быть, чтоб этот вонючий ублюдок позвал тебя ради таких дурацких баек! Ты лучше вспомни, не говорил ли он о Кривом Хидже?
– Давай-ка сперва выпьем и закусим, – разливая вино в глиняные кружки, предположил Ши Шелам. – Конечно, говорил! Стал бы я иначе тебя искать! Говорил он непонятное, но поминал, что есть у Кривого какой-то кситар.
Кусок поросенка застрял у Конана в горле. Он едва не поперхнулся, но мощная глотка совершила нужное движение, и кусок медленно поплыл вниз по пищеводу. Рыгнув, Конан запил его глотком вина и на миг задумался. Ему доводилось слышать о кситаре, но не здесь, а давно, и где именно, он припомнить не мог. Поговаривали, что это снадобье, если им намазаться в нужных местах, то ли наделяет необыкновенной мужской силой, то ли делает человека на пару дней невидимым, то ли еще что… Правда: люди, которые сами пользовались зельем, киммерийцу не попадались, да и вряд ли: кто в этом добровольно признается. Тут и головы можно не снести, если будешь болтать о волшбе! Может, зелье не так уж сильно или вообще не действует, как о нем толкуют, но что все серьезные люди о нем слышали, это уж точно!
В крайнем случае, если уж не пользоваться кситаром самому, то можно продать его в Немедию тамошним алхимикам, либо в Аквилонию. Тысячи две монет можно выручить! Запросто! Такая удача приходит не каждый день, и весьма разумно наведаться к Хиджу, одноглазому ублюдку, хоть это может стоить головы…
Конан задумчиво прожевал очередной кусок, запил вином. Вино было хорошее, даром что купленное, и поросенок был неплох, хотя и ворованный, и эти соображения, мысли о том, что лучше – краденое или покупное, мешали варвару сосредоточиться.
Он отрезал кинжалом еще кусок и посмотрел на Ловкача. Вот хитрая морда! Следит, приглядывается!
Ши Шелам подмигнул киммерийцу.
– Понимаешь, бычий загривок, Зихар неспроста меня позвал. Я ему нужен! И ты нужен, скорей, не ему, а этой одноглазой жабе. Уж очень хочет Кривой Хидж, чтоб ты на него поработал! Он ведь помнит, как ты разделался с парой его лучших свистунов! Потому я в разговоре тебя упомянул как бы между прочим; да сказал, что, может, завтра с тобой встречусь на базаре. Случайно, разумеется.
– А сам подослал Говеху, чтобы он тихонько шепнул мне на ухо? Так, мошенник?
– Ну да, – ответил Ловкач, дочиста обгладывая последнюю косточку. – По крайней мере, у тебя будет время подумать или же смыться куда-нибудь. Поверь мне, пахнет жареным, и если Зихар с Хиджем взялись за тебя, то дело плохо. Не совладать тебе с ними, киммериец! Это сила! Опять же кситар… Неспроста это!
– Кситар, говоришь? – Конан заложил за голову могучие руки и потянулся. – Выходит, эта крыса наложила лапы на кситар?
– Выходит, так, приятель, – подтвердил Ловкач Ши Шелам, покачивая черноволосой взлохмаченной головой. По внешности он являлся типичным заморанцем, невысоким, щупловатым, смуглым, с близко посаженными темными глазками и острой мордочкой хорька. И нрав у него был как у хорька. Ши Шелам умел разнюхать, где что плохо лежит, не забывая при том об осторожности. В последний месяц Ловкач Ши сделался для Конана незаменимым помощником. Отличный наводчик, умевший, к тому же, выгодно сбыть награбленное!
Конан опять потянулся, да так, что хрустнули суставы.
– Клянусь задницей Крома, – буркнул он, – тот караван! Караван из Замбулы! С ним-то и притащили зелье!
– Вероятно. Или привез доверенный посланец из Хоарезма либо Султанапура… Один Бел ведает!
Замбулийский караван пришел позавчера, и с ним, как всегда бывало, для шадизарской воровской "Пустыньки" наступили горячие деньки. Лазутчики полусотни шаек и вольные бандиты вроде Конана разведывали, чем забиты тюки у замбулийцев, кому они сбудут товар и куда тот товар потом денется – то ли осядет на складах, то ли будет выставлен на продажу в лавках Шадизара, то ли, покачиваясь на спинах мулов и ослов, отправится через Карпашские горы в Коринфию и Офир. Надежные сведения – первое дело в воровском ремесле, и тут глаза и уши Ши Шелама были незаменимы.
Конан взболтнул кувшин, убедился, что тот еще полон на треть, и, взяв со стола стилет с узким, как змеиный хвост, лезвием, принялся ковырять в зубах. От жаренного поросенка на щербатом деревянном блюде остались уже одни косточки, а мясо, по большей части, переместилось в бездонный желудок киммерийца. Ловкач Ши обглодал лишь заднюю ногу. Это было вполне справедливо, если учесть, что весил он ровно вдвое меньше Конана.
– Ну, Нергал с ним, с этим караваном, и с посыльными заодно, – пробормотал киммериец. – Главное, не откуда привезли, а что привезли! Верно, тощий обглодыш?
– Верно, – согласился Ши Шелам, протянул тонкую руку и похлопал молодого варвара по могучему плечу. Верно, бычий загривок! Главное, что привезли и кому сбыли! Я так думаю, что без Кривого Хиджа дело не обошлось.
– Кривая крысомордая падаль! – рявкнул Конан, отложив стилет.
Хиджа он не любил. Под Хиджем ходили Синие Тюрбаны, одна из самых многочисленных шадизарских банд, и еще два десятка шаек помельче сбывали добычу только ему. В заморанских краях Кривой Хидж являлся видной фигурой и входил в десятку богатейших купцов; не важно, что торговал он, по большей части, краденым. В Шадизаре и Аренджуне это большого значения не имело. Конан же своей добычи крысомордому никогда не сбывал, а потому оставался для него бельмом на единственном оке, ибо, несмотря на свои восемнадцать лет, юный киммериец был удачлив и дерзок. Кривой Хидж уже несколько раз пытался подгрести его под свою руку, да никак не выходило – Конан выскальзывал, словно смазанный маслом черенок ножа, оставляя на память Хиджу свежие трупы.
Он потянулся к кувшину, отхлебнул глоток и спросил:
– Значит, думаешь, без Хиджа не обошлось? Он прибрал товар? А почему? Почему он?
– Во-первых, – Ловкач принялся загибать пальцы, – слухи. Во-вторых, лавка Кривого… новая дверь, новые замки, новые решетки на окнах и прутья толщиной в три пальца!
– В три твоих пальца, – уточнил Конан, не отрываясь от кувшина. – Моих будет один.
– Все равно, решетка-то новая! К чему бы Хиджу ее ставить? Ну и, в-третьих, бритунцы! Дюжина бритунских наемников, да таких, что каждый теленка сожрет в одиночку! Ростом с мой шкаф!
– Да-а… – протянул Конан, – бритунцы – это серьезное дело… Целая дюжина, говоришь, и все как твой шкаф?
Не дожидаясь ответа, он уставился на шкаф Ловкача, самый солидный предмет обстановки в грязноватом и убогом логовище Ши Шелама, затерянном среди кривых переулков и тупиков воровской "Пустыньки". Шкаф, в котором Ловкач хранил добычу, и в самом деле казался солидным сооружением – семь локтей в высоте и пять в ширину. Кроме него в каморке Ши Шелама помещались только колченогий стол, два табурета да застланное всяким тряпьем узкое ложе.
– Значит, дюжина… Клянусь Кромом, они еще пожалеют, что со мной связались! – сверкнул глазами варвар. Он снова попытался припомнить все, что знал о кситаре, но решение "пойти и взять!" уже зрело в нем. – Я покажу этим потомкам верблюжьего дерьма, чего стоят бритунцы против киммерийца! Хиджу надо, чтоб я работал на него? Поработаю! Поработаю на его кривой вонючей роже!
– Не спеши, приятель, остановитесь! Не сносить тебе головы, если ты пойдешь к нему. Не сносить, хоть шея бычья… Подумай!
– Что тут думать? Что я – вендийский мудрец? – Конан шарахнул кулаком по колченогому столу, блюдо с костями подскочило и, ударившись о край, улетело в угол каморки. Эта вонючая крысомордая падаль должна узнать, что получит не все желаемое! Он вряд ли ждет меня сегодня, так сегодня я и приду!
– Ты прав, конечно, стоило бы проучить его разок, но вспомни про решетки и бритунцев! Да и заборы у него высокие, ох, какие высокие! И еще, – Ловкач понизил голос, – слышал я, будто двор у Хиджа охраняют какие-то жуткие звери… Но, если ты чего решил, так дело твое, приятель. Иди, но помни: я тебя предупреждал! Можешь не сносить головы! – Ши Шелам сморщился с озабоченным видом.
– Не переживай, коротышка, у меня есть план. Помоги только кое в чем… Нет ли у тебя прочной веревки да гирьки? Не хочу больше появляться в городе, – промолвил Конан, успокаиваясь. Он уже ощущал, как перед опасным делом напрягаются мускулы, как все тело становится упругим, гибким и подвижным, готовым и к бою, и к бегству.
Ловкач исчез на некоторое время и вернулся с мотком отличной веревки, сплетенной из кофской конопли, и с медным толстым кольцом величиной с ладонь.
– Это подойдет?
– Пожалуй, – пробормотал Конан, пробуя веревку на разрыв. Под его могучими пальцами она поддалась немного, но выдержала. – Подойдет! – подтвердил он, обмотал веревку вокруг пояса и привязал кольцо к одному из ее концов.
– Ну, да пошлет тебе Бел второго поросенка, шелудивый заморыш, – попрощался он с Ши Шеламом и, склонив голову в дверном проеме, исчез в чернильной тьме. По ночам Пустынька, само собой, освещена не была: откуда взяться здесь многочисленным слугам, что приставлены следить за светильниками и факелами в богатых кварталах? Да и вряд ли обитателей Пустыньки осчастливило бы изобилие света по ночам.
* * *
Конан осторожно продвигался по темным улочкам и, заслышав шаги навстречу, тотчас же либо прятался за стволом тополя или смоковницы, либо приникал к заборам и сливался с густой темнотой от лишних свидетелей, знавших о том, что он направляется к восточным Вратам, которых киммерийцу плодить не хотелось. Обычно попадавшиеся навстречу скользили молча, если это не был кто-то из подвыпивших весельчаков, напевавших свои пьяные песни, но вдруг впереди Конан расслышал чужую речь. Не совсем, однако, чужую он ведь понимал немного по-бритунски, как, впрочем, и на других языках. Несмотря на свою молодость, он уже довольно поскитался по свету, да и народ успел повидать всякий.
Мягкими шагами, как огромная кошка, варвар метнулся к глинобитному забору и, подтянувшись на руках, бесшумно перебросил тело через край. Двое гигантов с короткими зингарскими мечами прошли под ним, почти коснувшись ног перьями, украшавших их немедийские шлемы. Он не разобрал все, о чем шел разговор, но понял, что они торопятся к Ловкачу и что им дали приказ вытряхнуть из Ши Шелама душу, но дознаться, где найти его, Конана.