– Луиджи, я хочу быть в Сен-Лизье сегодня же! Если мы выедем сейчас, то вечером будем дома. На самом деле, дядюшка, мы хотели остаться у вас в Ансену на ночь, а завтра днем сесть в дилижанс. Но ничего, мы приедем к вам в гости позже, в следующем месяце.
– К чему такая спешка? Ты не была дома четыре месяца, так неужели нельзя подождать еще один день? – проворчал горец. – Албани будет так рада тебя видеть! И пообедать мы можем все вместе в таверне, на террасе.
– По-моему, процессия направляется к кладбищу, – заметил Луиджи. – Ваша супруга наверняка уже вас дожидается, дядюшка Жан!
– Да, ты прав. Но и вам, я думаю, стоит пойти.
Опечаленная новостями из дома, Анжелина последовала за мужчинами. Не успели они обогнуть южную стену церкви, как им навстречу выбежала заплаканная Албани. Она выхватила у Луиджи мальчика и прижала его к своей груди.
– Жан, помоги мне! – пробормотала она, осыпая малыша поцелуями. – Каким чудом ты оказалась тут, Анжелина? И Луиджи с тобой… Я вас и не увидела. Простите, я сама не своя!
– Тетушка, что случилось? – спросила Анжелина.
Она поспешила нежно обнять эту маленькую, добрейшей души женщину, которая дрожала от волнения.
– Эти люди, брат Коралии с женой, они хотят забрать у меня Бруно! Увы, это их право, но я так люблю мальчика! Так люблю, словно это мой родной сын!
– Что?! – взвился Жан Бонзон. – Ну, сейчас я им покажу! Мы взяли малыша в дом с согласия его отца, и никто его не заберет!
– Жан, что ты собираешься делать? – между всхлипами спросила у него жена. – Они родственники Бруно, он их племянник, а мы ему – чужие люди! Может, они сумеют заменить ему родителей.
– У него уже есть семья! Стервятники они, а не родственники! Ну ничего, я сам поговорю с ними, когда будем идти с кладбища!
Албани пребывала в таком отчаянии, что на нее больно было смотреть. Луиджи нежно погладил ее по плечу. Он успел полюбить эту добрую, мягкосердечную женщину.
– Тетушка… Вы позволите мне вас так называть? Тетушка, милая, не плачьте! Эти люди как родственники имеют какие-то права, но ведь Ив Жаке отдал мальчика на воспитание вам с Жаном, и все это знают, так что…
– Спасибо, Луиджи, спасибо…
Вскоре они догнали похоронную процессию и встали у могилы, вырытой накануне в коричневой земле. Анжелина смотрела, как трое мужчин на веревках опускают в нее гроб. Скромная конструкция из плотно сбитых досок, ударившись о стенку могилы, наконец замерла на дне. Отчего Анжелине вдруг стало не по себе? Была ли причиной жара, или накопившаяся усталость, или ее чрезмерно живая фантазия? Она представила запертое в этом гробу тело Ива Жаке – неподвижное, обреченное на разложение. Голова у молодой женщины закружилась, на висках выступил холодный пот.
– Луиджи, мне дурно, – прошептала Анжелина, цепляясь за руку мужа.
В глазах у нее потемнело, она стала ловить ртом воздух. Еще мгновение – и у молодой женщины подогнулись ноги.
– Энджи! – воскликнул Луиджи, пытаясь ее удержать.
Жан Бонзон подбежал к нему, подхватил племянницу и перенес ее в тень сосны. Там он осторожно сел на землю, все еще держа Анжелину на руках.
– Воды! Принесите воды! – крикнула женщина в широкополой соломенной шляпе, из местных.
Недомогание Анжелины вызвало небольшой переполох. Некоторые поселяне даже отошли от могилы, чтобы хотя бы издали увидеть, что приключилось с молодой женщиной. Между тем встревоженные Албани и Луиджи склонились над Анжелиной.
– Дорогая, как ты себя чувствуешь? – спросил супруг.
– Ох уж эти мне аристократы! «Дорогая, как ты себя чувствуешь…» Эвлалия Сютра права, нужно дать Анжелине выпить воды или… водки!
– Ты сказал, Эвлалия Сютра? – с трудом вымолвила молодая женщина. – Я ее знаю. Да, дайте мне воды, мне очень хочется пить!
Чьи-то руки властно отодвинули Луиджи и Албани, и Анжелина увидела знакомое румяное лицо под соломенной шляпой. Это была Эвлалия, кормилица, которая три года назад кормила ее сына Анри своим молоком.
– Это вы, мадемуазель Лубе? – изумилась женщина.
– Foc del cel! А кто ты хочешь, чтобы это был, Эвлалия? – рассердился Жан Бонзон. – Конечно это моя племянница!
– Раньше она была понарядней, племянница ваша… Что с вами случилось, мадемуазель?
Луиджи отстранил женщину и помог Анжелине встать. Он хотел увести свою супругу подальше от кладбища, но от Эвлалии Сютра скрыться было не так просто.
– Вы, случайно, не в положении? Для беременных дурнота – обычное дело… – предположила она. – Идемте, у меня дома есть сладкая мятная вода. Вам сразу станет лучше!
– Спасибо за вашу доброту, мадам, но моей супруге уже лучше, – отрезал Луиджи. – Разрешите представиться: Жозеф де Беснак. Мы возвращаемся из Сантьяго-де-Компостела и, конечно же, очень устали…
– Так вы женаты?
Анжелина пришла в себя, и теперь взгляд ее скользил по кукольному румяному лицу поселянки, один вид которой напомнил ей о временах, оставивших по себе мучительные воспоминания. В ноябре ее маленькому Анри исполнится четыре. Свою первую, внебрачную беременность ей пришлось скрывать. Она опасалась бесчестия, ей было очень горько, что отец малыша даже не думает о них… Теперь все изменилось.
«Мой pitchoun[3] родится в уютном доме, а не в пещере Кер, – подумала она. – Я смогу показать его людям, кормить его своим молоком, увидеть его первую улыбку…»
– Значит, вас теперь надо называть «мадам»? – сквозь зубы процедила Эвлалия Сютра. – Ловкая же вы барышня…
– Оставь мою племянницу в покое, змея! – осадил ее Жан Бонзон. – А, вот и родственнички нашего Бруно!
Церемония закончилась, и супружеская чета в сопровождении одетой в черное старухи направлялась к Бонзонам. Албани дрожащими руками еще крепче прижала мальчика к себе и опустила голову, готовая примириться с неизбежным.
– Мсье Бонзон, нам нужно поговорить! – заявил Гюг Сеген, брат покойной Коралии.
– Не на кладбище же нам разговаривать! – отозвался горец. – Давайте пропустим по рюмочке, я приглашаю.
Эвлалия Сютра удалилась, одарив Анжелину на прощание презрительным взглядом. Анжелина невесело усмехнулась. Два года назад она спасла Эвлалии жизнь. Кормилица в страшных муках родила больного гидроцефалией младенца, и доктор хотел зашить ей рану на промежности, даже не помыв руки. Молодая повитуха заставила его соблюсти правила гигиены, дабы избежать послеродовой горячки, часто уносившей жизни рожениц. Судя по всему, благодарность не входила в число присущих Эвлалии добродетелей. Луиджи взял жену за руку и спросил шепотом:
– Тебе уже лучше?
– Да. У меня просто закружилась голова.
Вскоре они уже сидели на затененной жимолостью террасе таверны. Жан Бонзон заказал бутылку хорошего вина и лимонад для дам.
– Не будем многословными и постараемся решить дело к всеобщему удовлетворению, – предложил он, легонько прихлопывая ладонью по столу. – Сами видите, как расстроилась моя бедная супруга – добрейшее из существ, которыми Господь населил эту долину…
Жена Гюга Сегена с сомнением хмыкнула, чем рассердила Анжелину. Однако молодая женщина в беседу решила не вмешиваться.
– Значит, вы намереваетесь взять сына вашей сестры на воспитание, мсье Сеген, – продолжал ее дядя. – Такое решение делает вам честь, но зачем вам это? Мы с Коралией и Ивом были соседями, и я не часто видел вас в Ансену, пока они были живы. И проведать своего племянника-сироту до сегодняшнего дня вы не спешили. А ведь мы с Албани написали вам письмо, когда Коралия умерла. Но на похороны сестры вы тоже не приехали.
Гюг Сеген, дальний родственник печально известного Блеза Сегена[4], мучителя и убийцы, стушевался и не нашел, что сказать.
– У вас есть дети? – спросила Анжелина, несколько удивленная тем, что мадам Сеген смотрит на нее и остальных с таким пренебрежением.
Она привыкла читать характер человека, его душу, по лицу, а потому не испытывала симпатии к людям, чей внезапный интерес к судьбе малыша Бруно закономерно вызывал подозрение.
– Нашей дочке двенадцать, и она с радостью разделит с нами заботы о племяннике, – сказал Гюг Сеген. – Я думаю, взять Бруно в семью будет правильно, поскольку мы наследуем дом и участок земли в Ансену. Это мой долг по отношению к бедняге Жаке, если можно так выразиться.
Услышав это, Албани еще ниже опустила голову, но требовались доводы посущественнее, чтобы умерить решимость ее супруга.
– Если говорить о долге, то вы, конечно, правы, – с некоторой долей иронии заметил Жан. – Но ведь мальчик успел к нам привязаться, моя супруга заменила ему мать. И мы тоже его очень любим. Мы знаем, когда его следует кормить, знаем, как уложить его спать, когда он капризничает. Если вырвать ребенка из привычной обстановки, это плохо скажется на нем. Так что, если намерения у вас добрые, мсье Сеген, я предлагаю вот что: делайте что хотите с наследством семьи Жаке, а Бруно оставьте нам. У нас здесь чистый воздух, мальчик будет расти сытый и окруженный заботой. Приезжайте навещать его раз в месяц, и, как только он подрастет и научится говорить, мы скажем ему, что вы – его ближайшие родственники. А когда он сможет решать сам, он переедет к вам или же останется с нами.
– С чего бы нам соглашаться? – вмешалась в разговор мадам Сеген. – Гюг, мы только зря тратим время! Пусть отдадут нам ребенка, и мы уедем.
– Но вы же не заберете Бруно сегодня? – испуганно спросила Албани. – Все его вещи дома – игрушки, пеленки…
– Действительно, так дела не делаются! – возмутился Луиджи. – Не слишком же вы заботитесь о комфорте беззащитного малыша, если готовы вот так забрать его, как будто он – вещь!
– А вас никто не просил вмешиваться! – прорычал Гюг Сеген. – Ты права, Армель, это пустые разговоры! Бруно – сын моей сестры, у нас на него все права.
– Я тоже знаю свои права, и сейчас вы в этом убедитесь! – гаркнул в ответ Жан Бонзон.
С этими словами он выскочил из-за стола и схватил своего собеседника за грудки. Рассерженный Луиджи тоже встал. Анжелина попыталась утихомирить мужчин:
– Прошу вас, успокойтесь! Смотрите, вы напугали Бруно своими криками! Мадам Сеген, я хочу поговорить с вами как повитуха. Если вы желаете мальчику добра, не нужно отнимать его вот так сразу у женщины, которая с первых минут жизни заменила ему мать. К тому же, если, вдобавок ко всем другим переменам, поменять малышу рацион, он может заболеть. Мой муж прав, ребенок – не вещь. И было бы жестоко по отношению к моей тетушке не дать ей времени, чтобы она привыкла к мысли о расставании. И вам самим вряд ли так уж не терпится взять в дом семимесячного младенца, который плачет по ночам, пачкает пеленки и температурит, потому что у него режутся зубки. Подождите хотя бы, пока ему не исполнится годик, до октября.
Албани с робкой надеждой смотрела на Сегенов. Любая отсрочка стала бы для нее счастьем.
– Нет, мы не собираемся ждать до осени! Мы приедем в следующее воскресенье, и вы будете ждать нас здесь, перед таверной! – распорядилась мадам Сеген, предварительно бросив на супруга угрожающий взгляд. – Ты идешь, Гюг?
Она кивнула на стоящий по ту сторону дороги, под большим ясенем, кабриолет, в который был запряжен крупный конь серой масти.
– Foc del cel! Что вы за люди?! – возмутился Жан Бонзон. – Неужели нельзя спокойно договориться, найти компромисс?
– Никаких компромиссов не будет! – отрезал Сеген. – Закон на нашей стороне.
В этот момент подошла подавальщица заведения. Она остановилась, не зная, ставить ей на стол поднос или нет.
– Мы не отменяем заказ, не беспокойтесь, – сказал ей Луиджи.
Сегены удалились, даже не посмотрев на ребенка, которого им так не терпелось принять в свою семью. Анжелина погладила Албани по руке, желая ее утешить.
– Тетушка, я так тебе сочувствую! Странно, что эти люди приехали только сейчас, на похороны Ива Жаке. Они ведь знали, что Бруно живет у вас со дня смерти Коралии.
– Конечно они знали, потому что Жан по совету мэра написал им тогда письмо. А когда умер Ив, в пятницу, он сразу отправил им телеграмму.
– Лучше бы я в ту пятницу в канаву свалился и до почты не дошел! – пробурчал Жан Бонзон.
Луиджи с сочувствием смотрел на Албани. Отчаяние и горе маленькой женщины могли оставить равнодушным только самое черствое сердце. Внезапно он вскочил на ноги.
– Я должен что-нибудь предпринять! – сказал он.
– Но что можно сделать, когда они такие упрямые и несговорчивые? – удивилась Анжелина.
– И все же в их броне есть прореха, – ответил ей супруг.
Она следила за Луиджи взглядом, невольно любуясь его чуть танцующей походкой, быстрыми и уверенными движениями. Чета Бонзонов обменялась сокрушенными взглядами. Мысль о том, что у них отберут дитя, которое оба любили как родное, была им невыносима.
– Что собирается предпринять твой аристо́[5]? – после паузы спросил Жан Бонзон грубоватым тоном, за которым все же угадывалось волнение.
– Луиджи умеет быть очень убедительным, дядюшка.
– Но что он им скажет? – шепотом спросила Албани.
Укачивая Бруно в своих объятиях, она подмечала каждый жест оживленно беседующих близ деревенской мельницы Сегенов и Луиджи. И она бы очень удивилась, если бы узнала, какие именно аргументы приводил ее зять. Разговор между тем затянулся. По едва заметным изменениям в поведении Сегенов, по тому, как расслабились сведенные гневом плечи и прояснились их лица, Анжелина поняла, что ее супругу удалось добиться желаемого или по меньшей мере задобрить родственников маленького Бруно. Она убедилась в правильности своей догадки, когда он вернулся в таверну с сияющей улыбкой на устах.
– Можете перевести дух, тетушка Албани! – произнес он вполголоса. – Бруно останется у вас и уедет к своим родственникам, только если сам того захочет. И не дрожите так, прошу, все уже улажено.
– Правда? – спросила женщина, не веря своим ушам.
– Как тебе это удалось, foc del cel? – спросил Бонзон.
– Мне бы не хотелось говорить об этом сейчас. Расскажу в свое время. Все будет по закону. Мы оформим документы и привезем их вам, Энджи и я. А теперь нам пора. Сегены согласились довезти нас до Сен-Жирона в своем кабриолете. Места в нем, конечно, маловато, зато Анжелине не придется идти пешком. Я ее знаю, она все равно настояла бы на том, чтобы сегодня же вернуться в Сен-Лизье!
– Луиджи, что ты сделал или сказал, чтобы их переубедить? – спросила молодая женщина с тревогой в голосе. – Что ж, идем, выбора у меня все равно нет… Простите меня, дядюшка, но мне не терпится увидеть Анри и мадемуазель Жерсанду. Мы скоро навестим вас снова.
– Ну и дела! – вздохнула Албани, понемногу приходя в себя. – Такое впечатление, что у меня над головой разразилась гроза, а потом вдруг чудом небо прояснилось и снова засветило солнышко! Луиджи, как мне вас отблагодарить? Не знаю, как вы их уговорили, но для меня важно то, что Бруно остается с нами!
– Это правда? – спросил горец, в душе которого еще не улеглись гнев и возмущение.
– Я бы не стал шутить такими серьезными вещами, мсье. Видя горе вашей супруги, я сумел найти доводы, которые решили дело.
С этими словами Луиджи наклонился, поцеловал младенца в макушку, потом взял за руку Анжелину. Молодая женщина успела к этому времени встать и растроганно смотрела на дядю и тетю.
– Мои дорогие, радуйтесь, ведь вы этого заслуживаете! – проговорила она взволнованно. – Жаль расставаться с вами так скоро, я хотела рассказать о наших с Луиджи приключениях, но…
– О нас можешь не беспокоиться. Подумать только, если бы вы не приехали сегодня, нам пришлось бы подчиниться требованию тех двух стервятников! Идите, не заставляйте их ждать, – напутствовал их Жан Бонзон. – Только обниму тебя на прощанье, скрипач, и идите!
В его раскатистом голосе звучали бесконечная благодарность и искреннее расположение. Он обнял Луиджи, похлопал его по плечу.
– Я рад, что у меня такой племянник, как ты, аристо!
– То же могу сказать и о вас, дядюшка! – смеясь, отозвался Луиджи.
* * *Первую половину пути Армель Сеген не раскрывала рта. Она устроилась рядом с мужем на сиденье для кучера и ни разу не обернулась посмотреть на своих пассажиров. Анжелина тоже молчала, недоумевая, как это мужу удалось с ними договориться. Мужчины же успели обменяться несколькими фразами, смысла которых она не уловила.
– Значит, на следующей неделе вы приедете к нам домой, на улицу Сен-Валье? – спросил Гюг. – И вы убедитесь, что мы имеем право…
– Я дал вам слово, мсье.
– И все же лучше все знать наверняка. Лучше сразу говорить начистоту…
– Я придерживаюсь того же мнения, – сказал на это Луиджи.
Кабриолет сделал остановку в Керкабанаке, но скорее ради удовлетворения любопытства пассажиров, чем по необходимости: дилижанс, идущий из Сен-Жирона в Олю-ле-Бэн, остановился посреди дороги, поскольку одно из колес грозило вот-вот соскочить с оси.
– Может, тебе стоит спросить, как скоро они тронутся в путь? – предложила Анжелина супругу. – Мне не хочется причинять неудобства мсье и мадам Сеген!
– Мы почти приехали! – ворчливо отозвалась Армель Сеген.
– Если мы сойдем, вам будет просторнее, – не сдавалась молодая женщина.
Луиджи понял, что лучше пойти спросить. По возвращении он сообщил, что дилижанс тронется, как только кучер починит колесо. Обрадованная Анжелина поспешила сойти на землю.
– Мне не хочется вас стеснять, мадам, – сказала она, закидывая за спину свою дорожную сумку.
Увидев недоумение на лицах Сегенов, она добавила:
– Спасибо, что подвезли нас до этого места!
«Хорошо, что мы избавились от их общества! Неприятные люди! – думала она. – Что же такое пообещал им Луиджи? Но это подождет, больше всего мне сейчас хочется обнять моего маленького Анри!»
Ответ на свой вопрос Анжелина получила спустя две минуты после того, как устроилась на сиденье просторного экипажа, в котором было всего два пассажира. Четверка лошадей шагом двинулась по узкой дороге, зажатой между рекой и отвесными скалами.
– Ну и характер у вас, мадам, – улыбаясь, сказал ей супруг. – Ты выскочила из коляски Сегенов с таким видом, словно они прокаженные!