Его голос срывался, зрачки расширились, глаза блестели от волнения.
– Если бы я только мог ходить или сесть в седло, мы бы придумали что-то другое, но раз уж я прикован к этому чертовому креслу… – Последние слова он сопроводил гневным восклицанием.
– Это не помешало тебе явиться на наше бракосочетание. Вы с Розеттой успели поговорить, она мне потом рассказала. Так вот, я не против, чтобы вы с Анри познакомились поближе, но тебе самому придется к нему приезжать. У вас, Лезажей, есть слуги, кучер, экипажи и полная конюшня лошадей. Это мой ответ, Гильем, и я не передумаю.
С этими словами Анжелина повернулась и ушла, не скрывая негодования.
– Боюсь, я ничем не могу вам помочь, мсье, – сказал Луиджи перед тем, как уйти. – Еще год назад я был бродягой без любимых и близких. Теперь я – наследник большого состояния и титула, хотя еще не привык к этому, и женат на женщине, о которой мечтал все годы странствий. Признаться, в роли Жозефа де Беснака я чувствую себя неловко, поэтому не представляю, как мог бы играть ее в обществе ваших родных и друзей. Но я искренне вам сочувствую, и дверь моего дома для вас открыта.
Луиджи протянул Гильему руку, и тот схватил ее и пожал.
– Благодарю вас от всего сердца! Слава Господу, Анжелина позволила мне хотя бы видеться с сыном, о существовании которого я не догадывался, но которого узнал, едва увидел его в церкви. Надеюсь, в будущее воскресенье я смогу нанести вам визит!
– Как вам будет угодно, – с поклоном ответил Луиджи. – Анри будет у нас, на улице Мобек. Это красивый мальчик, шаловливый и очень развитый для своих лет. Да вы и сами увидите!
Для Гильема эти похвалы были драгоценнее любого подарка. Оставшись в одиночестве, он стиснул пальцами подлокотники кресла и сжал зубы, подавляя рыдания, вызванные в равной степени горем и радостью.
Николь же опрометью бросилась в ту часть сада, где для гостей был устроен «garden party»[7]. В белом платье и шляпке из тонкой соломки, Леонора развлекала гостей, в число которых входил и следственный судья[8] Альфред Пенсон, ее любовник. Она встревожилась, увидев лицо своей верной наперсницы, но постаралась этого не показать.
– Что такого страшного ты увидела в парке, Николь? – спросила она игриво.
– Твой господин чувствует себя хорошо? – подхватил Оноре Лезаж, отец Гильема. – Эта его привычка уединяться меня нервирует. Если с ним что-то случится, как мы узнаем?
– Господин чувствует себя отлично, – соврала служанка. – Госпожа, он поручил мне кое-что вам передать.
Женщины поняли друг друга с полуслова. Леонора извинилась перед гостями, которые прохаживались между столиками, покрытыми шелковыми зелеными скатертями, и направилась к ближайшей беседке. Николь последовала за своей госпожой.
– Мадам, если бы вы только знали то, что знаю я! – начала Николь. – Лучше присядьте!
– Ты заставляешь меня нервничать, Николь! Это связано с моим мужем? Он снова к тебе приставал или же ты застала его с какой-нибудь крестьянкой?
– Хуже, мадам, много хуже!
Злоба исказила ее симпатичное личико, и она стала рассказывать.
Глава 3 Повод для ненависти
В мануарии Лезажей, в тот же день, часом позже
Гнев Леоноры Лезаж не утихал, но, дорожа репутацией светской дамы, благонравной и приветливой, она сдерживала стремящуюся вырваться наружу глухую ярость. По иронии судьбы ужасное известие она получила во время garden party, где было так весело, поэтому ей пришлось отложить объяснение с мужем на вечер. И эта отсрочка, увы, не сулила ее супругу ничего хорошего. Она уже предвкушала тропический ураган обвинений и упреков, который обрушится на голову Гильема, как только они останутся наедине, когда восклицания игроков в крокет вернули ее к действительности. Стройная и грациозная в своем длинном белом платье из муслина, она как раз ударила деревянным молоточком по шару, направив его к металлическим воротцам. Эта английская забава стала очень популярной в среде состоятельных французов, располагающих достаточно просторной лужайкой.
– Мимо, дорогая моя Леонора! Вы отвлеклись, – констатировал Альфред Пенсон, чуть полноватый, элегантно одетый мужчина сорока лет, с молочно-белой кожей и светлыми волосами.
Оноре Лезаж, как и положено почтенному патриарху, наблюдал за игрой, сидя в плетеном кресле и утопая в груде подушек. Насупленные брови и грубые черты лица под шапкой седеющих волос говорили о его характере не меньше, чем суровые складки в уголках губ. Он овдовел четыре года назад и повторно жениться не собирался. Внезапная инвалидность Гильема стала для старика большим ударом, и все внимание он перенес на своего старшего сына Жака и внуков, Бастьена и Эжена. Младший из его сыновей, Жермен, жил с женой в Париже. Блестящий адвокат, он, похоже, забыл не только детство, проведенное в Арьеже, но и свою семью.
– Я выхожу из игры! – провозгласила Леонора своим высоким голосом. – Я утомилась и мечтаю о чашке чая и кусочке торта.
– Неужели? Обычно вы не сдаетесь так скоро, – отозвалась Клеманс, вторая невестка Оноре, супруга Жака.
Клеманс исполнилось тридцать четыре. Она носила свои каштановые волосы гладко причесанными на прямой пробор, и, хотя ее нельзя было назвать хорошенькой, доброта и живой ум придавали ей своеобразное очарование.
Полдник подали на длинном столе, покрытом бледно-зеленой скатертью. Слуги, среди которых была и Николь, украсили его букетами едва распустившихся роз в вазах. Альфред Пенсон отбросил свой молоточек и присоединился к Леоноре.
– Вы сама не своя после разговора с вашей горничной. Что-то случилось? – спросил он едва слышно.
– Моему супругу доставляет удовольствие меня мучить, – ответила молодая женщина таинственным тоном. – Но это не помешает мне быть у вас завтра утром.
– Надеюсь на это, в противном случае меня ждут смертные муки!
Этот короткий разговор остался незамеченным. Леонора стала любовницей судьи два месяца назад. Адюльтер придавал ее невеселому существованию некую перчинку, оттенок опасности и скандала, и она этим упивалась. Любовники встречались в Сен-Жироне, в роскошной квартире судьи на улице Вильфранш. Оправдываясь тем, что ей в одиночку приходится решать домашние дела, Леонора садилась в тильбюри[9] и в сопровождении Николь отправлялась в город. Пока госпожа любезничала со своим судьей, горничная делала покупки.
– Почему моих внуков оставили в детской? – внезапно громыхнул Оноре Лезаж. – Они могли бы поесть с нами!
– Отец, если это доставит вам удовольствие, я схожу за детьми, – предложила Клеманс.
– Но они, должно быть, еще спят, – возразила Леонора, бросая на свекра ледяной взгляд.
– Я видел, как Надин смотрит в окно в своей комнате, – сказал на это старый адвокат. – Эжен еще слишком мал, пожалуй, но Бастьен и Надин нас не обременят.
Гости стали переглядываться. Авторитет хозяина дома был непререкаем, и его желания исполнялись, даже если правила приличия диктовали обратное. Но Леонора была уже расстроена полученными от Николь новостями и не захотела уступать:
– Мсье, если вы желаете, чтобы мои сыновья приняли участие в трапезе, пошлите заодно и за Гильемом. Не болезнь удерживает его в беседке, о нет! Своим поведением он выражает нашим гостям неуважение, но вы на него за это нисколько не сердитесь!
Вздернув подбородок и уперев руку в изящно изогнутое бедро, она ждала ответа. Альфреду Пенсону, стоящему неподалеку, она показалась в этот момент особенно соблазнительной. Его затуманенный влюбленностью взор не замечал ни надменно искривленных пухлых губ Леоноры, ни наморщенного носа, слишком большого для ее лица, ни неприятного выражения маленьких ярко-голубых глаз под тяжелыми веками. Мысли уже перенесли его в завтрашнее утро, когда она, нагая, теплая и нежная, будет лежать под ним и упиваться его поцелуями.
– Гильем не ребенок, насколько мне известно, – последовал ответ Оноре Лезажа. – И если бы я был прикован к креслу на колесах, я бы поступал, как он, то есть не выставлял бы себя на обозрение здоровым людям!
Он порывисто встал и, рассерженный, направился к дому. Леонора едва заметно улыбнулась.
– Мне очень жаль, что вам пришлось стать свидетелями семейной сцены, мои дорогие друзья, но зато нам достанется больше торта!
Кузен Клеманс, который с некоторых пор торговал фарфором в Лондоне, не оценил ее шутки, а его супруга Эмили, ирландка по происхождению, покраснела и опустила голову. И только одна пара сочла возможным засмеяться – секретарь суда и его невеста. Однако от прежней веселости не осталось и следа, поэтому прием закончился раньше, чем ожидалось.
– Идем в мою спальню, Николь! – приказала Леонора, как только коляски гостей выехали за ворота имения, включая и кабриолет судьи, в который была запряжена большая серая лошадь.
Прошло полчаса, но они все еще оживленно обсуждали произошедшее в беседке, обуреваемые ненавистью к Анжелине.
– Мой муж просто боготворит эту простолюдинку! Он и словом о ней не обмолвился, пока мы не поженились, и вот теперь, когда мне пришлось претерпеть от этой чертовой повитухи столько унижений, выясняется, что он ее еще и обрюхатил!
– Вспомните, когда вы приехали сюда, в Сен-Лизье, мсье стал поднимать на вас руку. Когда вы мне признались в этом, у меня чуть сердце от жалости не разорвалось! Бить женщину!
– Я рада, что завела любовника. Альфред, по крайней мере, нежен со мной и относится ко мне очень бережно. А Гильем – он просто грубиян, мерзкое животное! Господь лишил его ног в наказание!
– Вспомните, мадам, как все было. Рассказывают, что он бежал по улице за этой повитухой и угодил под ноги лошадей, что тянули дилижанс. Если бы не она, ничего бы не случилось!
– Я все помню, Николь. Анжелина Лубе всюду сеет несчастья. Я должна отомстить за себя, слышишь? И мстить я буду только ей. Знаешь почему? Если будет плохо ей, это заставит страдать и моего мужа. Так что я убью сразу двух зайцев!
Леонора смахнула слезы ярости. О, как она жалела, что вышла замуж за Гильема Лезажа, поддавшись на уговоры матери и отца! Их первая встреча состоялась в Тулузе, на светском балу.
– Если бы только мы остались на моем родном острове! – проговорила она со вздохом. – Там я была счастлива! Благословенные месяцы встреч после помолвки, брачная ночь… Когда я объявила, что беременна, со мной носились, как с принцессой, даже сам Гильем. Он был так горд… А видела бы ты его в тот вечер, когда родился Бастьен! Господи, как же я любила его в те времена… И он тоже меня любил. А потом он захотел вернуться во Францию.
Николь кивала, выслушивая ее признания. Печальная судьба госпожи пробуждала в ее сердце участие. Повитуха Лубе должна поплатиться за все, это будет только справедливо! Хотя, если подумать, ей самой Анжелина не причинила никакого вреда, не считая того, что была слишком красива и, в отличие от Николь, обладала редкостным очарованием.
– Что же предпринять? – процедила Леонора сквозь зубы. – Для начала я дам Гильему понять, что знаю о ребенке, и, если он приведет его сюда, пусть пеняет на себя. Этот бастард и близко не подойдет к моим детям! Да, я все расскажу свекру, он придет в ярость и…
– У меня есть хорошая идея, мадам, – перебила ее Николь. – Раньше я не осмеливалась никому рассказать, но я кое-что знаю!
– Что именно?
– Прошлой осенью я зашла в собор поставить за упокой отца свечку и помолиться. Проходя мимо исповедальни, я услышала женский голос. Женщина говорила громко, и я стала слушать, хотя, конечно, знаю, что это нехорошо. И представьте, эта женщина призналась, что помогла своей служанке выкинуть нерожденное дитя! Потом я вышла на паперть и стала ждать, потому что кюре несколько раз произнес имя «Анжелина», а мне не раз доводилось слышать это имя из господских уст. Я догадалась, что речь идет о повитухе Лубе, к которой возили вашего маленького Эжена. Нечего удивляться, что отец Ансельм отправил ее в паломничество. Нужно выдать ее властям, мадам!
– Речь шла об аборте? Ты уверена?
– Я слышала все своими ушами, мадам!
– И ты никому не рассказала? Николь, с твоей стороны это большая оплошность. Если бы я узнала сразу, я бы смогла упрятать ее за решетку. Глупая твоя голова!
Молодая служанка понурилась. Госпожа смотрела на нее с презрением и злостью.
– Я не осмелилась вам признаться, потому что и мне тоже пришлось через это пройти. Вы мне давали монетку-другую, чтобы я с ним спала, и скоро я поняла, что понесла. И тогда я заплатила одной женщине, чтобы она избавила меня от ребенка. Я испугалась, что вы меня выгоните, если узнаете. Это было ужасно! Как у меня болел живот!
– А мой муж знает?
– Нет, мадам. Разве мужчинам про такое рассказывают? Да он больше и не хотел меня – из-за этой Лубе, которая к нему сегодня приходила.
Леонора уловила нотку зависти в голосе своей служанки. Неужели Николь тешила себя надеждой, что станет повелительницей Гильема со всеми привилегиями, которые мог дать ей этот статус?
– Завтра я спрошу у Альфреда, чем грозит повитухе практика абортов, – объявила она. – А пока будем хранить наше оружие в тайне. И потом, стоит ли признаваться мужу, что я знаю о существовании его бастарда? Я найду себе более приятное занятие. И ты, милая моя Николь, мне поможешь! Согласна?
– Да, мадам, я что угодно для вас сделаю!
– Рада это слышать.
И Леонора самодовольно улыбнулась. У нее в руках отныне было оружие, которое грозило уничтожить красавицу повитуху с глазами цвета фиалки.
В доме на улице Мобек, вечером того же дня
Анжелина сидела у очага, держа Анри на коленях. Она любовалась профилем сына, время от времени касаясь губами его волос. Луиджи, который пообещал матери прийти вечером, не находил в себе сил ее оставить. На обратном пути они с Анжелиной поссорились: жена горько упрекала его за то, что он без колебаний согласился предоставить Гильему возможность поближе узнать сына.
– Луиджи, едва он закончил, ты сразу же сказал, что согласен! Как ты мог? – Анжелина выразила свое негодование, как только лошадка направилась к городу. – Ты внезапно проникся к нему симпатией или надеешься таким образом разлучить меня с моим малышом?
– Я пожалел его, Анжелина, пожалел от всей души, – ответил на это бывший бродяга. – Гильем – несчастный человек, это видно по нему. Если бы я знал, что обречен до конца моих дней передвигаться в кресле с колесиками, думаю, я бы не стал с этим мириться. Я бы повесился на первой же потолочной балке. Разве можно отказать ему в радости видеться с собственным ребенком?
То, что Анжелина назвала про себя мужской солидарностью, злило ее все больше и больше, поэтому она ответила так:
– Гильем может изредка видеться с мальчиком, наблюдать, как он растет, – это его право. Но я сделаю все, чтобы ноги Анри не было в его доме, в этом гадючьем гнезде! Я всегда знала: чем дальше мой сын от Лезажей, тем лучше. Вот увидишь, Гильем, несмотря на свой недуг, который, разумеется, вызывает сочувствие, от своих планов не откажется. И со временем потребует большего.
– Если такая перспектива тебя пугает, почему ты не хочешь переехать в Лозер? – спросил Луиджи. – Ты могла бы практиковать и там. Дом там намного лучше, чем твой на улице Мобек, да и мама с Октавией были бы счастливы вернуться в родные края.
– Я люблю свой город и обещала матери, что заменю ее здесь, а не где-нибудь еще! И я чувствовала бы себя несчастной вдали от гор, от дядюшки и отца.
От ее слов веяло холодом, и уязвленный Луиджи не сдержался:
– Скажи лучше, вдали от Гильема, твоей первой любви! Может, ты пытаешься лишить его общения с сыном, чтобы таким образом ему отомстить? Тебе пришлось много страдать, когда он тебя бросил, когда ты ждала его напрасно.
На это Анжелина ответила сердитым взглядом. Она смотрела на дорогу перед собой и не разжимала губ, пока коляска не подкатила к стенам старинного средневекового городка. Когда они подъехали к дому, навстречу им выбежала Розетта, но улыбка сбежала с ее лица, как только она поняла, что что-то не так.
– Энджи, Анри съел два куска хлеба с маслом на полдник, а теперь сел расчесывать Спасителя. Просто чудо послушания, а не мальчик!
– Эти двое неразлучны, – кивнул Луиджи в надежде разрядить обстановку.
Этим нельзя было не восхититься: четырехлетний малыш сидит рядом с огромной овчаркой и расчесывает ее густую белую шерсть.
Словно не услышав Розетту, Анжелина взяла сына за руку, завела в дом и села с ним на серый камень, один из тех, которыми был обложен просторный очаг. В очаге тлели крупные угли. С виду молодая женщина была совершенно спокойна. На самом же деле у нее болело сердце, оно стучало в груди часто и отрывисто. Сейчас, пребывая во власти неконтролируемых эмоций, Анжелина снова сомневалась в том, что выбрала правильный жизненный путь.
«Нужно было сбежать отсюда еще до рождения Анри, – думала она. – Не важно куда, и не думать о том, как огорчатся папа и Жерсанда. Нужно было найти приют для матерей-одиночек, а после родов подыскать себе работу. И мы с сыночком жили бы вдвоем, я бы воспитывала его, и он называл бы меня мамой. Луиджи не было бы в моей жизни, потому что мы не встретились бы, и мне не было бы теперь так грустно. Господи, и как он только мог сказать мне такие злые, такие несправедливые слова?»
Не зная, как вести себя с расстроенной и молчаливой подругой, Розетта вышла во двор, взяла метлу и прошлась ею по каменным плитам.
– Они точно поссорились, – шепотом сообщила она Спасителю, который следил за каждым ее движением.
Луиджи воспользовался моментом и спросил у жены:
– Анжелина, ты собираешься сидеть так до вечера? Анри лучше бы поиграть во дворе. Малыш, ты не против побросать мячик или поиграть со Спасителем, правда?