Он медленно, предельно осторожно двигался по крыше, зная, что малейший шум разбудит соседей; несколько раз черепичные плитки, на которые он опирался, угрожающе шатались. В конце концов он оказался на небольшом выступе, нависающем над балконом Агапито Карселеса. Уцепившись за водосток, он на мгновение повис в воздухе, а затем прыгнул. Стоя на балконе Карселеса в рубашке, жилете и с тростью в руке, он наконец отдышался. Затем зажег спичку и подошел к двери. Это была простая, довольно обшарпанная деревянная дверь, закрытая на щеколду, которую без труда можно было отпереть снаружи. Прежде чем открыть, он заглянул внутрь: в квартире было темно.
Затаив дыхание, дон Хайме неслышно откинул крючок и вскоре оказался на крошечной кухне, в тесном закутке между плитой и раковиной. В окно струился бледный свет луны, и на столе он отчетливо разглядел кастрюли и остатки еды. Он чиркнул предпоследней спичкой, прикидывая, чем бы осветить кухню. Внезапно он, к своей величайшей радости, увидел на шкафу подсвечник и зажег свечу. Из-под его ног во все стороны прыснули тараканы.
Из кухни он проскользнул в маленький коридор. Со стен лоскутами свисали обои. Он собрался было отдернуть штору, загораживающую вход в комнату, как вдруг слева, из другой комнаты до него донесся какой-то странный звук Он замер и прислушался, но тишину нарушало только его собственное взволнованное дыхание. Язык у него пересох и словно прилип к небу, в ушах звенело; все кругом было словно нереально, мир казался сном, от которого он с минуты на минуту мог очнуться. Он осторожно толкнул дверь.
Это была спальня. Агапито Карселес лежал на кровати. Еще сидя в экипаже, дон Хайме тщательно продумал, как начать разговор, однако он никак не мог предположить, какая сцена предстанет его округлившимся от ужаса глазам. Карселес лежал лицом вверх, совершенно голый, его руки были накрепко привязаны к кровати. Тело от груди до бедер являло собой сплошную кровоточащую рану. На залитом кровью матрасе валялась бритва, сверкнувшая при свете свечи. Карселес был жив. Заметив свет, он слегка повернул голову, не узнавая вошедшего, и с его распухших губ сорвался хриплый стон затравленного животного, глубокий, невразумительный, полный мольбы.
Дон Хайме не мог произнести ни слова. Машинально, словно в каком-то трансе, он сделал шаг к кровати и молча уставился на изуродованное тело своего приятеля. Тот, почувствовав чье-то присутствие, слабо шевельнулся.
– Нет… Умоляю вас… – забормотал он чуть слышно. По его щекам стекали слезы и капли крови. – Умоляю… Хватит, прошу вас… Это все… Я вам все сказал… Во имя милосердия… Нет… Хватит, ради бога!
Он закричал. Обезумевшие глаза несчастного смотрели на пламя свечи, из груди доносился предсмертный хрип. Дон Хайме прикоснулся к его лбу, пылавшему как огонь. От ужаса он едва произнес:
– Кто это сделал?
Карселес недоверчиво покосился на него, пытаясь понять, кто с ним говорит.
– Дьявол, – в отчаянии простонал он. В уголках рта показалась бурая пена. – Это были они… Дьявол.
– Где бумаги?
Карселес закатил глаза и всхлипнул:
– Заберите меня отсюда, прошу вас… Спасите меня от них… Я все сказал… Они у него, у Астарлоа… Я здесь ни при чем, клянусь вам… Сходите к нему, и он все подтвердит… Я хотел только… Я больше ничего не знаю… Клянусь вам, я больше ничего не знаю!
Услышав свое имя на устах умирающего, дон Хайме вздрогнул. Он не знал, кто истязал несчастного журналиста, но сомнений не оставалось: тот его выдал. Волосы на затылке маэстро встали дыбом. Нужно было немедленно…
Что-то шевельнулось у него за спиной. Угадывая чужое присутствие, дон Хайме быстро обернулся, и это спасло ему жизнь. Твердый предмет скользнул по голове и ударился в шею. Боль оглушила его, но, собрав все силы, он отпрыгнул в сторону, и в этот миг на него кинулась черная тень. Свеча выпала из рук, покатилась по полу и погасла.
Наталкиваясь в темноте на предметы, дон Хайме отступил назад. Где-то совсем рядом слышалось дыхание врага. Он крепче сжал в правой руке трость и обрушил ее в черноту, в то место, откуда, как он предполагал, на него надвигался неизвестный.
Если бы у него было время анализировать свои чувства, он бы с удивлением обнаружил, что в нем не осталось ни капли страха. Только железная уверенность: свою шкуру он продаст очень дорого. Ненависть придавала ему силы, и его напряженные, словно пружина, мускулы готовы были подчиниться единственному приказу: изувечить, разорвать, убить палача, который стоял перед ним в темноте. Он думал о Луисе де Аяле, о Карселесе, об Аделе де Отеро. Он готов был поклясться: с доном Хайме Астарлоа, учителем фехтования, никому не удастся обойтись так, как обошлись с этими несчастными.
В ту минуту он едва ли осознавал все это. Он замер, ожидая нового броска из темноты и инстинктивно приняв боевую позицию, в которой обычно начинал поединок.
– На меня! – бросил он вызов тьме.
Совсем рядом слышалось чье-то прерывистое дыхание, что-то задело кончик его трости. Затем трость крепко схватили, стараясь выдернуть ее у него из рук. Неожиданно послышался шорох, и дон Хайме тихо рассмеялся: клинок выскользнул из трости, служившей ему ножнами. Как раз на это маэстро и рассчитывал: противник сам обнажил против себя оружие, невольно указав место, где находился, и даже приблизительное расстояние. В этот миг учитель резко отвел руку назад, освободил клинок полностью и, согнув в колене правую ногу, вслепую нанес в темноту три укола. Третий укол пришелся во что-то плотное; послышался болезненный стон.
– На меня! – снова воскликнул дон Хайме и, выставив шпагу вперед, сделал выпад в сторону двери.
На пол с грохотом рухнул шкаф, что-то пролетело рядом с ним и вдребезги разбилось о стену. Затем безобидная внешняя часть трости ударила его по руке, не причинив, впрочем, особого вреда. Теперь враг притаился сзади.
– Держи его! – крикнул голос в двух шагах от дона Хайме. – Он уже в дверях!.. Он ранил меня шпагой!
Значит, убийца был всего лишь ранен. Узнал маэстро и нечто другое, чрезвычайно важное: убийца был не один. Нанося в темноту удар за ударом, дон Хайме добрался до двери. Он пробирался в сторону коридора. – На меня!
Входная дверь, должно быть, находилась слева, в конце коридора, за занавеской, которую он заметил, пытаясь определить расположение комнат. Черный силуэт преградил ему путь, и что-то тяжелое врезалось в стену возле его головы. Дон Хайме пригнулся. Он продолжал двигаться вперед, держа шпагу перед собой. Где-то совсем рядом слышалось прерывистое дыхание. Внезапно невидимая рука схватила его за ворот рубашки. До него донесся острый запах пота; чьи-то сильные руки пытались обездвижить его, неведомый противник все яростнее давил ему на грудь. Дон Хайме задыхался от навалившейся на него тяжести. Он не мог воспользоваться шпагой, не отступив на некоторое расстояние. Наконец ему удалось освободить левую руку, и он нащупал во мраке чью-то небритую физиономию. Собрав убывающие силы, дон Хайме схватил противника за волосы и изо всех сил боднул его головой. Он почувствовал острую боль между бровями, от удара что-то хрустнуло. Горячая жидкость заливала ему лицо. Дон Хайме не знал, чья это была кровь, его или чужая; возможно, он сломал противнику нос. Теперь он снова был свободен. Он прижался спиной к стене и присел, описывая в воздухе шпагой широкие круги. Что-то с грохотом обрушилось на пол.
– На меня, мерзавцы!
Кто-то невидимый откликнулся на этот зов и устремился к нему. Маэстро почувствовал приближение противника всем своим существом; он слышал звук шагов и наносил вслепую укол за уколом, пока не вынудил убийцу отступить. Задыхаясь, он опять прислонился к стене, пытаясь собраться с силами. Он был измучен и не знал, сколько еще сумеет продержаться. Найти дверь в темноте было невозможно, но даже если бы он сумел сориентироваться, у него не хватило бы времени, чтобы нащупать ключ и повернуть его в замке прежде, чем на него вновь нападут. «Вот тебе и крышка, приятель», – сказал он себе, с тоской вглядываясь в окружающую его со всех сторон темноту. Умереть он не боялся; он лишь жалел, что умрет, так и не узнав правды.
Справа послышался шорох. Он ткнул шпагой в направлении источника звука, и клинок с силой налетел на что-то твердое: один из негодяев, чтобы обезопасить свое наступление, выставил перед собой стул. Маэстро двинулся по стене вправо, пока его плечо не уперлось в какой-то крупный предмет, по-видимому шкаф. Он размашисто ударил шпагой, словно хлыстом; раздался бодрящий грозный свист рассекающего воздух клинка; убийцы, несомненно, тоже его слышали; этот зловещий звук вынуждал их действовать осмотрительно, что для дона Хайме означало еще несколько минут жизни.
Они опять подступили совсем близко; дон Хайме нюхом уловил их приближение. Он бросился вперед, наталкиваясь на невидимую в потемках мебель. Что-то с грохотом падало на пол. Он добрался до противоположной стены и затаился, едва дыша: легкий свист вдоха и выдоха не давал ему расслышать другие звуки. Слева совсем рядом с ним что-то рухнуло. Он оперся на левое бедро и принялся наносить новые уколы. Внезапно раздался яростный вопль:
Справа послышался шорох. Он ткнул шпагой в направлении источника звука, и клинок с силой налетел на что-то твердое: один из негодяев, чтобы обезопасить свое наступление, выставил перед собой стул. Маэстро двинулся по стене вправо, пока его плечо не уперлось в какой-то крупный предмет, по-видимому шкаф. Он размашисто ударил шпагой, словно хлыстом; раздался бодрящий грозный свист рассекающего воздух клинка; убийцы, несомненно, тоже его слышали; этот зловещий звук вынуждал их действовать осмотрительно, что для дона Хайме означало еще несколько минут жизни.
Они опять подступили совсем близко; дон Хайме нюхом уловил их приближение. Он бросился вперед, наталкиваясь на невидимую в потемках мебель. Что-то с грохотом падало на пол. Он добрался до противоположной стены и затаился, едва дыша: легкий свист вдоха и выдоха не давал ему расслышать другие звуки. Слева совсем рядом с ним что-то рухнуло. Он оперся на левое бедро и принялся наносить новые уколы. Внезапно раздался яростный вопль:
– Проклятье, он опять меня ранил! «Этот тип просто круглый болван!» – подумал дон Хайме. Он осторожно перебрался в другое место. На этот раз он ничего не задел и усмехнулся: поединок в темноте напоминал детскую игру в жмурки. Сколько еще удастся ему продержаться? Должно быть, недолго. Но после всего, что произошло, это был не самый худший момент для смерти: по крайней мере, погибнуть в бою достойнее, чем спустя несколько лет скончаться в приюте в окружении монашек, которым достанутся его жалкие пожитки, сложенные под кроватью; испустить дух, ругая Бога, в которого он никогда не верил. – На меня!
На сей раз слабый возглас остался без ответа. Какая-то тень метнулась в его сторону, захрустели битые черепки, и неожиданно на стене вырос светлый прямоугольник. В приоткрывшуюся дверь юркнула тень, за ней протиснулся другой темный силуэт.
Снаружи донеслись голоса соседей, разбуженных шумом драки. Застучали шаги, захлопали двери и ставни, послышались встревоженные возгласы разбуженных женщин. Дон Хайме, пошатываясь, сделал несколько шагов и бессильно прислонился к дверному косяку, с наслаждением втягивая в легкие прохладный ночной воздух. Его одежда пропиталась потом, рука, державшая шпагу, дрожала. Он не сразу осознал, что свершилось чудо: после столкновения в кромешной тьме с убийцами он остался жив.
Вокруг него столпились испуганные соседи в ночных сорочках, вооружившиеся масляными фонарями и свечами. Они с любопытством заглядывали внутрь квартиры, не решаясь войти. По лестнице поднялся дежурный полицейский, держа в руках фонарь; соседи уважительно расступились, пропуская его вперед. Полицейский с подозрением покосился на шпагу, которую дон Хайме все еще держал в руках.
– Вы их задержали? – спросил маэстро, заранее зная ответ.
Полицейский отрицательно покачал головой и почесал затылок.
– У нас ничего не вышло, сеньор. Эти двое удирали вниз по улице во всю прыть; за ними погнались, но возле Толедских ворот они вскочили в поджидавший их заранее экипаж и умчались… Что здесь произошло?
Дон Хайме указал в глубь квартиры:
– Там в комнате тяжелораненый; посмотрите, что с ним. Хорошо бы позвать врача. – Силы, которые давал ему азарт битвы, постепенно покидали его, уступая место безграничной усталости; внезапно он почувствовал себя очень старым и утомленным. – Надо бы срочно предупредить начальство, дона Хенаро Кампильо.
Полицейский был не на шутку встревожен.
– Не беспокойтесь, сеньор. – Он внимательно посмотрел на дона Хайме и, заметив на его лице пятна крови, взволнованно спросил:
– Вы ранены?
Дон Хайме потрогал пальцами лоб. После удара, нанесенного им в схватке противнику, брови распухли и кровоточили.
– Это не моя кровь, – ответил он, слабо улыбнувшись. – К сожалению, я едва ли смогу описать, как выглядели эти двое… У одного сломан нос, а у другого на теле две раны, – больше мне ничего не известно.
* * *
Рыбьи глаза пристально и холодно смотрели на него из-за стекол пенсне.
– И это все?
Дон Хайме молча смотрел на остатки кофе в чашечке, стоявшей перед ним на столе. Ему было крайне неловко.
– Я рассказал вам то, что мне известно.
Кампильо встал из-за стола, прошелся по кабинету, остановился возле окна и, продев большие пальцы в петли жилета, задумчиво поглядел на улицу. Через некоторое время он медленно обернулся и мрачно уставился на своего посетителя.
– Видите ли, сеньор Астарлоа… Скажу вам прямо: во всей этой истории вы вели себя как мальчишка.
Маэстро потупился.
– Я совершенно с вами согласен.
– Да что вы говорите? Значит, согласны! Но какая помощь следствию от того, что вы согласны? Этого вашего Карселеса превратили в котлету, словно кусок телятины, и все потому, что вам, видите ли, взбрело в голову поиграть в Рокамболя.
– Я только хотел…
– Я прекрасно понимаю, чего вы хотели. И предпочитаю об этом не думать, а то очень уж хочется засадить вас за решетку.
– Я всего лишь старался защитить донью Аделу де Отеро.
– Так я и думал. – Кампильо сокрушенно покачал головой, словно врач, обнаруживший у пациента неизлечимое заболевание. – И мы знаем, чем закончилась эта ваша защита: одна убита, другой при смерти, а сами вы избежали смерти просто чудом… Я уж не говорю о Луисе де Аяле.
– На самом деле я вовсе не собирался вмешиваться…
– Ну-ну! Предупреждаю вас: если вы намерены продолжать в том же духе, вы еще и не таких дел натворите… – Кампильо достал из кармана носовой платок и принялся сосредоточенно тереть стекла пенсне. – Понимаете ли вы, сеньор Астарлоа, всю серьезность вашего положения?
– Да, понимаю. И готов нести за это ответ.
– Вы хотели сохранить жизнь человеку, который, вероятно, имел отношение к убийству маркиза… Или, лучше сказать, несомненно имел: даже смерть сеньоры Отеро не может рассеять подозрения в том, что она была замешана в преступлении. Более того: полагаю, именно это и стоило ей жизни…
Кампильо умолк, надел пенсне и вытер с лица пот.
– Ответьте мне на один вопрос, сеньор Астарлоа… Почему вы ничего не рассказали об этой женщине?
В кабинете стало тихо. Дон Хайме медленно поднял голову и посмотрел на комиссара, словно не замечая его или рассматривая что-то невидимое за его спиной. Его взгляд стал суровым, и он опустил глаза.
– Я любил ее.
Из открытого окна доносился грохот проезжавших внизу экипажей. Кампильо не произнес ни слова; он был растерян и не знал, что ответить. Он прошелся по кабинету, смущенно покашлял и сел за стол, не глядя на дона Хайме.
– Мне очень жаль, – сказал он после паузы. В ответ Хайме Астарлоа покачал головой.
– Буду с вами откровенен, – произнес комиссар, когда замерло эхо последних слов. – Чем больше проходит времени, тем сложнее распутать это дело или по крайней мере поймать виновных. Ваш приятель Карселес – вернее, то, что от него осталось, – единственный живой свидетель; будем надеяться, он протянет еще немного и успеет нам что-нибудь рассказать… Итак, вы не сумели рассмотреть ни одного из палачей, истязавших несчастного?
– Это было невозможно. Все происходило в темноте.
– Вам крупно повезло вчера ночью, сеньор Астарлоа. Кабы не так, отдыхали бы вы сейчас в том славном местечке, которое мы недавно посетили. На прохладном мраморном столе.
– Да, сеньор…
В первый раз за все утро комиссар улыбнулся.
– Теперь-то я знаю: вы крепкий орешек. – Он рассек воздух воображаемой шпагой. – И это в ваши-то годы… Не часто такое бывает. Пожилой человек один на один с двумя профессиональными убийцами… Гм…
Хайме Астарлоа пожал плечами.
– Я всего лишь защищал свою жизнь, сеньор Кампильо.
Комиссар вложил в рот сигару.
– Да, это веский повод, – покачал он головой в знак одобрения. – Это весьма веский повод. Вы по-прежнему не курите, сеньор Астарлоа?
– По-прежнему не курю.
– Все это очень, очень любопытно, друг мой. – Кампильо зажег спичку и с наслаждением втянул дым. – Видите ли… Несмотря на ваше… не вполне разумное поведение во всей этой истории, я почему-то испытываю к вам симпатию. Честное слово. Вы позволите мне сделать одно довольно смелое сравнение? Разумеется, при всем моем к вам уважении.
– Конечно, прошу вас.
Водянистые глаза пристально смотрели на дона Хайме.
– В вас есть что-то… Что-то наивное, не знаю, поймете ли вы меня правильно. Вы мне чем-то напоминаете монаха-затворника, которого против его воли втянули в мирской водоворот. Вы участвуете в этой трагедии, двигаясь, так сказать, по своей собственной орбите; вам чужды законы обычной логики, вы живете в каком-то своем мире, в высшей степени субъективном… И этот ваш субъективный мир не имеет ничего общего с миром реальным. Может быть, как раз ваша наивность, простите за выражение, по неведомой причине помогла вам оказаться сегодня в моем кабинете, а не в покойницкой. Короче говоря, сеньор Астарлоа, вы так и не поняли, в какое осиное гнездо угодили.