Старый тюремщик мрачно кивнул, положив свою увядшую руку на плечо мистера Тоуда. Ржавый ключ заскрипел, повернувшись в замке, огромная дверь защелкнулась за ними, и Тоуд оказался заточенным в самом дальнем каземате, в крепкой крепости, другой такой не найдешь, обыщи хоть вдоль и поперек всю старую добрую Англию.
VII СВИРЕЛЬ У ПОРОГА ЗАРИ
Крапивник насвистывал свою незатейливую песенку, спрятавшись в кустах, окаймлявших берег. Было уже десять часов вечера, но небо все еще хранило верность ушедшему дню, оно не хотело с ним расставаться, и с самого краешка возле горизонта никак не отпускало дневные лучи. Изматывающий жар летнего послеполудня наконец разжал кулаки, свернулся клубком, укатился, подталкиваемый прохладными пальцами июльской ночи.
Крот лежал, растянувшись на бережке, тяжело дыша от ударов яростного дня, который был безоблачным от рассвета до заката, и ждал, когда его друг вернется.
Он провел несколько часов на реке с приятелями, давая возможность дядюшке Рэту завершить какое-то серьезное, требующее много времени дело с дядюшкой Выдрой. Когда Крот вернулся, дом был пустой, темный и никаких признаков дядюшки Рэта не было. Он, по-видимому, задерживался у своего старого приятеля. Было еще слишком жарко и душно, чтобы оставаться в помещении. Поэтому Крот растянулся на листьях конского щавеля и стал вспоминать события дня и размышлять, какими они все были примечательными.
Вскоре послышались легкие шаги дядюшки Рэта, который приближался, идя по выжженной солнцем траве.
— О, благословенная прохлада! — сказал он и уселся рядом, задумчиво глядя на реку, молчаливый и погруженный в какие-то свои мысли.
— Ты там поужинал? — спросил его через некоторое время Крот.
— Мне просто пришлось, — сказал дядюшка Рэт. — Они даже слышать не хотели, чтобы я ушел без ужина. Ты ведь знаешь, как они всегда добры. И старались, чтобы мне было хорошо до самой той минуты, пока я не ушел. Но я все время чувствовал себя негодяем, потому что мне было ясно, как им тяжело, хотя они всячески пытались это скрыть. Крот, боюсь, что у них случилось несчастье. Маленького Портли опять нет, а ты ведь знаешь, как отец к нему относится, хоть он и не любит на эту тему распространяться.
— Что, опять? — спросил Крот беззаботно. — Ну и что? Он постоянно удирает и теряется, а потом находится, он такой, он любит приключения. Все в округе его знают и любят так же, как и доброго Выдру. Вот увидишь, кто-нибудь из зверей на него наткнется и приведет его домой целехоньким. Да мы и сами, помнишь, не раз его находили за несколько миль от дома, и он был веселехонек и прекрасно себя чувствовал.
— Да. Но на этот раз все гораздо серьезнее, — сказал дядюшка Рэт мрачно. — Его уже несколько дней нет, и его домашние обшарили уже все вдоль и поперек, и даже ни единого следочка не нашли. И каждого зверя опросили на несколько миль вокруг, и никто ничего про него не слыхал. Выдра, видимо, даже больше встревожен, чем хочет показать. Я из него выудил, что маленький Портли еще не научился как следует плавать. Я понимаю, он думает о плотине. Там сильный водосброс, а малышу это место кажется очень привлекательным. Ну, и бывают… ну, капканы там и другое, сам понимаешь. Выдра не такой отец, чтобы паниковать раньше времени, а сейчас он в отчаянии. Когда я уходил, он вышел меня проводить, сказал, что хочет подышать воздухом, размяться и все такое. Но я понял, что не в этом дело, я выспросил его, все из него вытряс в конце концов. Он сказал, что проведет ночь возле брода. Ну, ты знаешь, то место, где раньше был брод, в давние времена, до того как построили мост.
— Хорошо знаю, — сказал Крот. — Но почему он решил ждать именно там?
— В том месте он начинал учить Портли плавать, — продолжал дядюшка Рэт. — С той гравийной насыпи, где мелко. И в том самом месте он его учил рыбачить, и малышка именно там поймал свою первую рыбку. Выдра говорит, Портли очень полюбил это местечко, и где бы он ни находился (где бы он ни находился, бедняжка!), вероятнее всего, что пойдет через брод, который он так любит, и, может быть, решит там задержаться и поиграть. Выдра ходит туда каждую ночь и ждет: а вдруг, ну просто — а вдруг.
Оба какое-то время помолчали, думая об одном и том же — о печальном одиноком звере, сгорбившемся возле брода, ждущем целую долгую ночь — а вдруг!
— Ну, что же, — сказал дядюшка Рэт. — Пора нам и на боковую. — Но при этом даже не шелохнулся.
— Рэтти, я просто не могу лечь и заснуть и ничего не предпринять, хотя я и не знаю, что тут можно предпринять. Давай выведем лодку и поедем вверх по течению. Луна покажется примерно через часок, и мы как сможем — поищем, во всяком случае, это лучше, чем завалиться спать и не делать уж совсем ничего.
— Я как раз и сам об этом подумал, — сказал дядюшка Рэт. — Это не такая ночь, чтобы спать. Да и рассвет не так уж далеко, и к тому же мы можем что-нибудь разузнать о нем от тех, кто встает на рассвете.
Они вывели лодку, дядюшка Рэт сел на весла и начал тихо грести. Посредине реки тянулась ясная узкая полоса, которая слабо отражала небо, но там, где тени от кустов или деревьев падали на воду с берега, они казались такими же плотными, как и сам берег, и Кроту надо было внимательно следить за рулем. Было темно и пусто, ночь была полна неясных звуков, чьих-то песен, разговоров, шорохов, говоривших о том, что мелкое ночное население бодрствует, поглощенное своими занятиями, пока рассвет их всех не застигнет и не отправит на отдых, который они вполне заработали. Шум самой воды был ночью тоже слышнее, чем днем, хлюпанье и журчание были более отчетливыми и возникали как бы под рукой, и оба они постоянно вздрагивали от неожиданного и почти что членораздельными словами выраженного звука.
Линия горизонта была ясна и тверда, а в одном месте вдруг прорисовалась и вовсе черным на фоне фосфорического сияния, которое все разгоралось и разгоралось. Наконец над краем замершей в ожидании земли поднялась луна, медленно и величественно, и покачнулась над горизонтом, и поплыла, словно отбросив якорный канат, и снова стали видимы поверхности, широко раскинувшиеся луга, спокойные сады и сама река — от берега до берега, все мягко себя обнаружило, все избавилось от таинственности и страха, все осветилось как днем, а вместе с тем вовсе не как днем, а совсем, совсем иначе.
Знакомые, любимые места по берегам вновь их приветствовали, но точно в иных одеяниях, как будто они незаметно исчезли, а затем тихонько вернулись назад, но только в других, чистых одежках, и теперь застенчиво улыбались, ожидая, будут ли они узнаны в новом облачении.
Привязав лодку к стволу старой ивы, друзья сошли на берег в этом тихом серебристом королевстве и терпеливо обыскали заросли кустарника, дуплистые деревья, ручьи, овражки, пересохшие русла весенних протоков. Снова вернувшись на борт и переправившись на противоположный берег, все то же проделали и там, а луна, спокойная и далекая в безоблачном небе, всячески старалась им помочь в их поисках, пока не настал ее час, и она нехотя не спустилась к земле и не оставила их, и таинственность снова не окутала реку и землю.
И тогда все стало медленно изменяться. Горизонт прояснился, поля и деревья стали приобретать четкие очертания, и вид у них был уже немножечко другой, тайна стала от них отступать.
Неожиданно свистнула какая-то птица, и снова все замолкло. И возник легкий ветерок и заставил шелестеть камыши и осоку.
Дядюшка Рэт, который в этот раз правил лодкой, вдруг выпрямился и стал к чему-то жадно прислушиваться. Крот, нежными прикосновениями к воде заставляя лодку медленно двигаться, чтобы можно было хорошенечко оглядеть берега, взглянул на него с любопытством.
— Исчезло! — воскликнул дядюшка Рэт, сгорбившись на сиденье. — Так красиво, странно и необычно! Уж если это должно было так быстро кончиться, лучше бы этого и не слыхать вовсе! Во мне проснулась какая-то тоска, и кажется, ничего бы я больше в жизни не хотел, только слушать и слушать. Нет! Вот оно снова! — воскликнул он опять, настораживаясь.
Некоторое время он молчал как зачарованный.
— Опять исчезает, опять удаляется! О, Крот, какая красота! Веселая, радостная мелодия, прекрасные звуки отдаленной свирели. Я и во сне никогда не слыхал такой музыки! Она зовет! Греби, греби, Крот! Эта музыка для нас, она нас призывает к себе!
Крот, впадая в величайшее изумление, подчинился.
— Я ничего не слышу, — сказал он. — Я слышу только, как ветер играет в камышах, и в осоке, и в ивах.
Рэт ничего не ответил, а может быть, и не услышал, что сказал Крот. Восхищенный, он весь отдался восторгу, который заключил его, маленького, трепещущего, в свои сильные и мощные объятия.
Крот молчал и только непрерывно взмахивал веслами, и вскоре они достигли того места, где с одной стороны от реки отделялась большая заводь. Легким движением головы Рэт, который давно уже бросил заниматься лодкой, указал гребцу держать в сторону заводи. Медленный прилив света в небе все увеличивался и увеличивался, и можно было различить, какого цвета цветы, точно драгоценными камнями окаймлявшие берег.
Крот молчал и только непрерывно взмахивал веслами, и вскоре они достигли того места, где с одной стороны от реки отделялась большая заводь. Легким движением головы Рэт, который давно уже бросил заниматься лодкой, указал гребцу держать в сторону заводи. Медленный прилив света в небе все увеличивался и увеличивался, и можно было различить, какого цвета цветы, точно драгоценными камнями окаймлявшие берег.
— Все яснее и ближе! — радостно закричал дядюшка Рэт. — Ну, теперь-то ты должен слышать. А! Наконец-то! Теперь я вижу, что и ты услыхал!
Крот перестал грести и замер, затаив дыхание, потому что и на него, точно волной, пролилась мелодия, и окатила его, и завладела им совершенно. Он увидал слезы на глазах своего друга и наклонил голову, сочувствуя и понимая. Лодка скользила по воде, с берега их задевали розовые цветы вербейника. И тогда отчетливый и властный призыв, который сопровождался опьяняющей мелодией, продиктовал свою волю Кроту, и он снова взялся за весла. А свет становился все ярче, но ни одна птица не пела, хотя они обычно щебечут перед приходом зари, и, кроме небесной этой мелодии, больше не было слышно ни единого звука.
Травы по обеим сторонам заводи в это утро казались какой-то особой, ни с чем не сравнимой зелености и свежести. Никогда розы не казались им такими живыми, кипрей таким буйным, таволга такой сладкой и душистой. Затем бормотание плотины стало заполнять воздух, и они почувствовали, что приближаются к развязке своей экспедиции.
Полукружие белой пены, вспыхивающие лучи, блеск, сверкающие перепады зеленой воды — большая плотина перегораживала заводь от берега до берега, смущая всю спокойную поверхность маленькими вертящимися водоворотами и плывущими хлопьями пены, заглушая все другие звуки своим торжественным и умиротворяющим говором.
В самой середине потока, охваченный блистающим объятием плотины, бросил якорь малюсенький островок, окаймленный густыми зарослями ивняка, ольхи и серебристых березок. Тихий, застенчивый, но полный таинственного значения,
он скрывал то, что таилось там, в середине, скрывал до тех пор, пока настанет час, а когда час наставал, то открывался только признанным и избранным.
Медленно, но нисколечко не раздумывая и не сомневаясь, в некотором торжественном ожидании, оба зверя проплыли через встревоженную, взбаламученную воду и причалили к самой кромочке острова, покрытой цветами. Они молча сошли на берег и стали пробираться через цветущие, душистые травы и кустарник, туда, где земля была ровной, пока наконец не добрались до маленькой полянки, зеленой-зеленой, на которой самой Природой был разбит сад. Там росли дикие яблони, и дикие вишни, и терновник.
— Вот это место, о котором рассказывала музыка, — прошептал дядюшка Рэт. — Здесь, здесь мы его встретим, того, который играл на свирели.
И тогда вдруг на Крота напал священный ужас, и он опустил голову, и мускулы его стали точно тряпочные, а ноги вросли в землю. Это не был страх, нет, он был совершенно счастлив и спокоен. А просто, просто он почувствовал, что где-то близко-близко здесь находится тот, который играл на свирели. Он оглянулся на своего друга и понял, что и он тоже находится в таком же состоянии. А полные птиц кусты по-прежнему безмолвствовали, а заря все разгоралась.
Может, он и не решился бы поднять голову, но, хотя музыка уже стихла, призыв все так же властно звучал внутри него. Он не мог не посмотреть, даже если бы сама смерть мгновенно справедливо его поразила за то, что он взглянул смертными глазами на сокровенное, что должно оставаться в тайне. Он послушался и поднял голову, и тогда в светлых лучах приближающейся зари, когда даже сама Природа, окрашенная невероятным розовым цветом, примолкла, затаив дыхание, он заглянул в глаза друга и помощника, того, который играл на свирели. Он ясно увидел кудри и крючковатый нос между добрыми глазами, которые смотрели на них ласково, а рот, спрятавшийся в бороде, приоткрылся в полуулыбке, увидел руку возле широкой груди и другую руку, которая держала свирель, только что отведенную от губ, видел крепкие ноги, прочно опирающиеся на дерн, и угнездившегося между его ступнями крепко спящего в полном покое маленького, кругленького, толстенького детеныша Выдры. Все это он увидел своими глазами, совершенно отчетливо на фоне рассветного неба! Он все это увидел своими глазами и остался жив, а оставшись в живых, очень этому удивился.
— Рэт, — нашел он в себе силы прошептать, — ты боишься?
— Боюсь? — пробормотал он, и глаза его сияли несказанной любовью. — Боюсь? Его? Да нет же, нет! И все-таки… Все-таки мне страшно, Крот!
И оба зверя склонились к земле в порыве благодарности.
Неожиданный и величественный, поднялся над горизонтом солнечный диск и взглянул на них. Его первые лучи, прострелившие насквозь заливной луг, плеснули светом в глаза и ослепили их. А когда они снова открыли глаза, видение исчезло, и воздух наполнился птичьими гимнами, славящими зарю.
И когда оба друга глядели пустым взглядом, погружаясь в печаль от того, что они видели и тут же утратили, капризный легкий ветерок, танцуя, поднялся с поверхности воды, растрепал осины, тряхнул покрытые росой розы, легко и ласково дунул им в лицо, и с его легким прикосновением наступило забвение, потому что друг и помощник каждому, перед кем он предстал и кому помог, напоследок посылает еще один чудесный дар: способность забыть. Чтобы воспоминание о необычном не укоренилось и не разрасталось в душе, чтобы оно не затмевало радостей дальнейшей жизни для тех, кого он выручил из беды и кому помог, чтобы каждый оставался счастливым и беззаботным, как прежде.
Крот протер глаза и вытаращился на дядюшку Рэта, который в недоумении оглядывался вокруг.
— Ты что-то сказал, Рэт? — спросил он.
— Я только заметил, что это то самое место. Тут только мы его и сможем найти. Погляди! А вот и малыш!
И с радостным возгласом он бросился к дремлющему Портли. А Крот еще минуточку постоял неподвижно, погруженный в свои мысли. Как тот, кого вдруг разбудили от хорошего сна, старается удержать его и не может ничего вспомнить, и не может вызвать в памяти ничего, кроме чувства красоты. Да, красоты. Пока и она в свою очередь не поблекнет, пока сам проснувшийся не поймет окончательно, что он проснулся и должен начать осознавать грубую действительность. Наконец Крот, поняв, что он не может удержать воспоминания, тряхнул головой и пошел вслед за дядюшкой Рэтом.
Портли проснулся, издав радостный писк, и стал весь извиваться оттого, что видит близких друзей своего отца, которые так часто, бывало, играли с ним. Но вдруг мордочка его сделалась озабоченной, и он начал бегать кругами, принюхиваясь и повизгивая жалобно. Как дитя, которое уснуло счастливым на руках у няни, и вдруг пробудилось в одиночестве и в незнакомом месте, и бегает по комнатам, ничего не узнавая, и отчаяние все больше и больше овладевает его сердечком. Так и Портли все что-то искал и искал по всему острову и, не найдя, сел и заплакал.
Крот кинулся утешать маленького зверушку, а дядюшка Рэт пристально и с изумлением глядел на большие следы, отпечатавшиеся на траве.
— Какой-то… большой зверь… был тут, — бормотал он в задумчивости и никак не мог выбраться из этой задумчивости.
— Пошли, Рэт, — окликнул его Крот. — Подумай о бедном дядюшке Выдре, который ждет там у брода!
Портли быстренько утешили, пообещав прокатить его по реке на лодке. Оба зверя препроводили малыша в лодку, надежно усадили между собой на дно и двинулись по заводи к основному руслу. Солнце уже совсем взошло и согревало их, и птицы распевали во всю мочь, и цветы улыбались и кивали с обоих берегов, хотя они были не такими яркими, как, помнилось, они где-то недавно видели, сами не зная где. Добравшись до середины реки, они развернули лодку по течению вверх, туда, где, как они знали, их друг нес свою одинокую вахту.
Когда они уже приближались к знакомому броду, Крот подвел лодку к берегу, они подняли маленького Портли и высадили на берег, поставив его ножками на тропинку, наказали, каким путем ему идти, дали ему прощального шлепка и выгребли обратно на середину реки. Они видели, как маленький зверек шел по тропинке довольный и важный. Они наблюдали за ним, пока не увидали, как его мордочка вдруг поднялась и походка вперевалочку перешла в легкий бег, сопровождаемый радостным визгом и вилянием. Взглянув вверх по реке, они увидели, как дядюшка Выдра вздрогнул и поднялся с отмели, где, сгорбившись, ждал с упорным терпением, и услышали его радостный, удивленный взлай, когда он кинулся от ивовых зарослей к тропинке. Тогда Крот ударом весла развернул лодку и предоставил течению нести их куда ему будет угодно, потому что их трудные поиски счастливо завершились.
— Я чувствую себя как-то странно утомленным, Рэт, — сказал Крот, облокачиваясь на весла, в то время как лодка сама скользила по течению. — Ты скажешь, потому, что мы всю ночь не спали. Но ведь мы часто не спим по ночам летом, и ничего. Нет, дело не в этом, У меня такое чувство, точно мы испытали нечто удивительное и даже страшное, а вместе с тем ничего не случилось.